Письма с "острова"

В Астрахани Чернышевский написал сотни писем... Писал он преимущественно родственникам или по деловому поводу. Он не терпел, когда ему писали просто ради того, чтобы написать, а не в силу настоятельной потребности или по велению сердца, и сам придерживался того же правила.

Человек, не знающий, что Чернышевский находился в Астрахани вынужденно, в ссылке, и что жизнь его здесь была очень трудной, - из писем его об этом узнает мало.

Он должен был соблюдать крайнюю осторожность, ни на минуту не забывать о том, что он - "государственный преступник" и за ним следят.

Потому-то в письмах часто встречаются строки: "Ответа от тебя не жду"; "Если не будешь отвечать на мое письмо, то, быть может, это будет всего лучше"; "Не знаю, желать ли, чтобы ты или она отвечали мне"... И еще: "Прямо говорить нельзя, будем говорить как бы о посторонних предметах".

Имена знакомых в письмах нередко заменяются какими- либо их приметами.

Даже близким друзьям - врачу П. И. Бокову, М. А. Антоновичу - Чернышевский не мог писать так часто, как хотел, справлялся, удобно ли им получать от него письма. На привет выдающегося искусствоведа В. В. Стасова он принужден был откликнуться кратко, через Пыпина.

Письма сыновьям воспитывали, направляли самых близких ему людей. Чернышевский все хорошее в них поощрял, все хорошее радовало его. Он постоянно верил в то, что "человеку можно быть добрым и счастливым".

Во время перевода "Всеобщей истории" Вебера посредником между Чернышевским и Солдатенковым выступал Иван Ильич Барышев, ведавший денежными делами издателя. У Чернышевского установилась с ним постоянная переписка.

Барышев (литературный псевдоним "Мясницкий") писал юмористические рассказы и стихи о купеческой среде, замышлял и большие произведения, но не решался приступить к ним, не полагаясь на свои способности. Чернышевский познакомился с его рассказами, дал совет писать роман: "Пишите смелее, отбрасывая всякие мысли, могущие стеснять свободу труда; это - одно из условий успешности его". Николай Гаврилович ободрял, направлял литератора, который, хотя и давно печатался, все же оставался малоопытным, нерешительным, не осмысливал многие важные явления действительности.

В письмах Чернышевский старательно подчеркивал свою незаинтересованность во всем, что происходило вне Того "острова", жителем которого он являлся: уверял, что он холоден ко "всяким текущим делам". В действительности же, пользуясь таким прикрытием, Чернышевский постоянно, активно откликался на различные явления современности, высказывая свои суждения о литераторах, ученых и книгах; высказывался с той определенностью, которая отличала его во всем, что касалось литературы, науки, не щадил псевдоученых, реакционеров, прислужников буржуазии. Жестоко бичевал он реакционного издателя Суворина, Буренина и их компанию, как лакеев своих хозяев.

Письма великого революционного демократа - замечательные человеческие документы. Они рисуют нам образ человека самоотверженного, непоколебимо убежденного в правоте и силе своего мировоззрения, человека исключительной духовной красоты, скромного и нетребовательного в быту, лучшего друга любимых им людей.

Во все эти годы его верным другом и самым близким ему человеком, его "милой радостью" была Ольга Сократовна. На ней лежали заботы не только о вынужденной частой перемене квартир, но и о всех тех будничных практических мелочах, от которых Чернышевский был далек. Она оберегала его и от нежелательных посетителей, и была его первой помощницей, создавала ему рабочую обстановку. Недаром Короленко в "Воспоминаниях о Чернышевском" писал: "Он звал меня повидаться и, что еще важнее в данном отношении, такое же приглашение получил я от Ольги Сократовны, его жены".

Она одна знала все его "причуды", своеобразные приемы вести разговор; ее не могли обмануть его уверения в том, что он совершенно здоров и спокоен, точно так же, как и когда-то его письма из Вилюйска с уверениями о изобилии у него всяких вещей для комфорта.

Астрахань, 1880-х годов, Варвациевский канал (Канава)

Она особенно заботилась о том, чтобы во время ее отъездов Чернышевский не оставался один, чтобы около него был сын Михаил, давала строгие наказы секретарю Николая Гавриловича Федорову, и самым близким астраханским знакомым.

Знаменательно письмо Чернышевского жене от 7 июля 1888 года. Через годы и годы оно перекликалось с тем разговором, который был у молодого Чернышевского со своей невестой.

"Твои качества поддерживали мою веру в разумность и благородство людей..."

Он отдавал себе отчет в том, что дни его коротки. В одном из последних писем есть строка: "моя жена, по всей вероятности, переживет меня..." И, выражая чувство гордости за то, что писал в молодости, стремился и в последние свои дни сделать как можно больше честного и красивого.

...Трудно было Чернышевскому в Астрахани. Среди близких ему было немного таких людей, которым он мог поверять свои задушевные думы.

И физические силы его слабели. Еще чист и звучен был голос писателя, движения энергичны, но последствия Сибири все более давали себя знать. Сказывались и лишения, нервная напряженность, беспрерывный труд последних лет. Одолевали болезни: то случались припадки ревматизма, то особенно остро чувствовался катар желудка, что обрекало на голодную диету. К этому прибавилась захваченная в Астрахани малярия. Ссылка в малярийный очаг не прошла даром.

Чернышевский никуда выезжать не мог, но охотно предоставлял Ольге Сократовне возможности уезжать к родным, лечиться. Он постоянно настаивал на том, чтобы она лечилась и предлагал жене тратить на лечение сколько понадобится. О себе же по-прежнему, как когда-то в Вилюйске, писал: "Я, разумеется, совершенно здоров", "Я не имею никаких надобностей".

Больной, полулежа на диване или на складном кресле, в халате и валенках, или просто укутав ноги, он диктовал перевод Вебера, просматривал или прослушивал написанное, на дощечке поправлял корректуру, подбадривая себя крепчайшим чаем и табаком, сохраняя всю ясность мысли, памяти. У него по-прежнему было множество привязанностей к жизни, по-прежнему все впереди. Сила духа, характер, способный преодолевать любые трудности, революционная выдержка давали ему замечательный запас энергии.

Вспоминая о прошлом, он шутливо говорил:

- А ведь все-таки, сказать правду: не все же только худое было. Было кое-что и хорошее. Пожалуй, не мало было хорошего, да, не мало...