Молодые сердца

Чернышевский любил видеть около себя молодых людей, которые тянутся к знаниям, к разумному и прекрасному, как молодые деревья к солнцу. "Молодость - время свежести благородных чувств", - писал он сыновьям из Вилюйска. А все благородное - разумно.

"И буду я добрым учителем людей в течение веков", - писал и мечтал всю жизнь Чернышевский.

И он был учителем людей, - как писатель имел огромную благодарную аудиторию, оказывал могучее влияние на общественную жизнь своего времени. Чернышевский в своих произведениях создал образы революционеров, "особенных" людей, как называл он их, чтобы обмануть цензуру. Он показал молодежи, всему народу героев, которые считали своим счастьем послужить счастью родины. "Это цвет лучших людей, это двигатель двигателей, это соль - соль земли", - писал Чернышевский.

Молодежь составляла большую часть почитателей Чернышевского. И мог ли он не любить людей, которым принадлежало будущее!

И в астраханской ссылке Чернышевский - в беседах, при встречах во время прогулок - обращался к молодежи с живым, проникновенным словом.

Чернышевский обладал чудесной способностью сразу постигать людей, безошибочно разгадывать их свойства и наклонности. Если кто-либо нравился ему, он тотчас заводил с ним разговор и умел "взять в руки", даже если разговаривал с малышом. Если кто не нравился, начинал говорить о пустяках. Ларина он с первого слова назвал своим "будущим молодым другом" и не ошибся. Ларин встречался с Чернышевским в течение всей его астраханской ссылки. Чернышевский выбрал Ларина, тогда юношу, в числе тех, на кого влиял своим словом, чьим чтением руководил. Ларин для профессионального революционера, может быть, и не годился в силу мягкости характера. Но мог выполнять поручения писателя, стать человеком, полезным обществу.

Каждому Чернышевский говорил только то, что считал нужным, полезным. Заметив в человеке хорошее, всячески развивал это и радовался каждой хорошей перемене. Он любил распространять знания, укреплять в людях веру в свои духовные силы. И постоянно сознавал, каким красивым может быть человек.

Люди, встречавшиеся с Чернышевским, весь свой век помнили его слово. Расставаясь впоследствии с Лариным, Николай Гаврилович оказал:

- До свиданья, а может быть, прощайте. Старайтесь, мой молодой друг, жить так, чтобы руки ваши были чисты и совесть чиста, и чтобы люди про вас не говорили дурное. А если и будут говорить - без этого нельзя, - то чтобы ваша собственная совесть не подтверждала этого.

И Ларин воспринял слова "доброго учителя людей", как завет, осветивший всю его простую, трудовую жизнь, строил жизнь по его слову.

В письмах Чернышевского часто встречается имя Сусанны Богдановны Сукиасовой, девочки, а затем взрослой женщины, которая на правах соседки и близкого друга семьи посещала квартиру писателя во все годы его астраханской ссылки. "Будучи юной девочкой, - вспоминала Сусанна Богдановна, - я задавала ему наивные вопросы, и в его ответах заключалось мое самообразование. После его слов я полюбила чтение. Часто мои вопросы поражали его своей нелепостью, он усмехался, но давал всегда обстоятельные ответы. Помню, что я ни за что не хотела признать , что нетленность мощей не была актом божественного соизволения. Он говорил на это: "Хотел бы я, чтобы нас с вами поместили после смерти в подземную пещеру, вымазав составом из извести, и мы бы стали нетленными святыми мощами"^*.

^* (Воспоминания С. Б. Сукиасовой-Артемьевой о Чернышевском. "Лит. наследство". Том 67. Изд. Академии наук СССР. М., 1959 г.)

Николай Гаврилович навещал политического ссыльного Александра Ильича Виддинова, служившего в контрольной палате. Приходил к нему потолковать, оставлял книги для чтения.

Вместе с Виддиновым в контрольной палате работали молодые чиновники. Один из них, Николай Петрович Протасов^*, которому тогда было двадцать лет, о посещениях Чернышевского потом рассказывал:

^* (Н. П. Протасов с 1920 г. являлся директором картинной галереи в Астрахани. Рассказ его записала в 1939 году Н. М. Чернышевская.)

- Николая Гавриловича удивляло, что мы, молодые люди, ничего не читаем, а все наши интересы сводятся к рыбной ловле и охоте. Он откровенно высказал это. Мы ответили ему, что книг у нас нет, а покупать их слишком дорого. "А вы бы выписали из Москвы Пушкина вскладчину", - посоветовал Николай Гаврилович.

Мы так и сделали. Сложились, набрали пять рублей и выписали сочинения Пушкина. С увлечением начали читать, и с тех пор увлеклись чтением вообще.

Чернышевский научил нас читать...

Николай Гаврилович охотно давал близким к нему людям книги из своей библиотечки. А в 1888 году передал много книг и журналов в бесплатную народную библиотеку, устроенную астраханскими учителями.

Молодой учитель Николай Скориков желал получить от писателя ответы на волновавшие его вопросы, стремился разрешить свои сомнения: каков лучший путь служения народу? Он особенно интересовался, каковы взгляды Чернышевского на нелегальный образ действий, на участие в тайных обществах, на террор и т. п.

Чернышевский в резкой форме высказался против тайных народовольческих обществ и кружков. Тактика террора, усвоенная народовольцами, всегда вызывала решительное осуждение со стороны "всероссийского революционера", - так назвал Чернышевского Ленин. Убьют одного царя - на его место сядет другой, рассуждал Чернышевский.

Николай Гаврилович решительно отговаривал молодого учителя от участия в "безумных затеях"^*.

^* (Скориков не понял Чернышевского. В своих воспоминаниях ("Исторический вестник" №№ 5, 7 за 1905 под) он даже объявил, что Чернышевский после Сибири изменил прежним революционным взглядам, что У него "могло выработаться особое скептическое отношение ко многим явлениям в жизни". Чернышевский, разумеется, не доверял Скорикову и сказал ему не больше того, что могло пойти на пользу этому молодому учителю.)

" - Большое дело могут и должны делать только большие люди...

- Тогда что же остается делать маленьким людям?

- Не брать себе работы не по силам и не задаваться несбыточными целями и надеждами... Хорошо, если бы маленькие люди старались лишь о том, чтобы их работа и стремления были честны".

В краткой записке Чернышевский дал Скорикову свое наставление:

"...просвещенные люди, желающие блага своему народу, должны знакомить его с хорошим и заботиться о доставлении ему средств приобрести это хорошее".

Он призывал молодого учителя быть полезным народу на своем посту.

Летом 1887 года у Чернышевского побывали приезжие студенты Чердынцев и Хлебникова.

Молодые люди долго готовились к встрече: о многом хотелось им переговорить с писателем, передать его слова друзьям.

Незадолго перед тем (в мае 1887 года) были казнены А. И. Ульянов и его товарищи, осужденные по делу о покушении на Александра III. Расправа царизма с революционерами глубоко взволновала студенчество. Память об этом событии не могла сгладиться.

И, естественно, направляясь к Чернышевскому, приезжие студенты заранее определили цель своей беседы - поиски "руководящих указаний авторитетного человека".

Об этой беседе сохранилась запись Н. Чердынцева^*.

^* (Н. Чердынцев. Что делать? Страничка из воспоминаний.. "Журнал журналов" 1916 г., № 24.)

Студенты ожидали увидеть человека, хорошо известного им по давнишней фотографии. А перед ними был старый человек, строгий, суровый, и в чертах его лица они находили мало знакомого. Только могучий лоб, пышные темные волосы да одухотворенный взор были его, Чернышевского.

Студенты настроились пессимистически, просили сказать, как он смотрит на задачи текущей жизни.

Чернышевский нервно заметил:

"...Я думал: вот молодые люди пришли! То-то будет что послушать! А вы меня же спрашиваете! Ну, что я скажу?! Я сам-то как в лесу был, вернувшись из Сибири".

Разговор был острый, напряженный.

Чернышевский, человек, казалось, деликатный, слушая молодых людей, стал гневным. Отвечая на настойчивые расспросы, он сказал:

"- Работайте! Работают же люди! Знаю - тяготятся, А по-моему, сами не правы. Здесь газета издается. Я знаком с редактором. Вечно жалуется на цензора - строг очень, много черкает, убытки от переверстки номера. А я говорю: кто же виноват? Требования цензора знаете? Выполняйте их, неприятностей и не будет. Ведь цензор не изменится от того, что вы его требований не исполняете!"

Студенты недоумевали, снова спрашивали:

"...- Теперь, при университетах карцеры учреждаются, Значит, и в карцер садиться, раз он есть?

- Непременно! Как же иначе! Садитесь в карцер! Есть карцер, должен быть и заключенный!

- Не надо бы и карцера!

- Совершенно верно! Всегда думал: не нужно ни цензоров, ни карцеров! А вот они существуют! Куда вы от них денетесь?"

Серьезно он говорил или шутил? Сразу понять было не легко. Вместо прямой, откровенной речи, студенты слышали тот "эзоповский" язык, который был доведен Чернышевским до поразительного совершенства. Рассуждая в своей обычной манере, неспособной вызвать подозрений, иносказательно, Чернышевский направлял беседу так, что собеседники неизбежно сами приходили именно к тем выводам, какие и были желательны писателю. Со всей силой страсти Чернышевский вновь и вновь резко осуждал народнические методы революционной борьбы, террористические акты, которые нисколько не могли повлиять на изменение социального строя в России. Он призывал учиться у революционеров своего поколения: вот сила духа, воля к борьбе! И сравнивал восьмидесятые годы с эпохой шестидесятых: какой контраст!

Говорил: "Выполняйте требования цензора", а подразумевал: пишите так, как писали мы, выражая свои воззрения и обходя цензуру. Говорил: "Садитесь в карцер", а подразумевал: будьте сильнее, сплоченнее, активнее!

Посещение студентов разволновало писателя. Всегда сдержанный, он даже вышел на крыльцо и на всю улицу крикнул вслед своим гостям:

- В карцер садитесь! В карцер!

Чердынцев писал: "И право, глаза его бешеный огонь метали".

Спутница Чердынцева, присев на бульваре, заплакала. Ведь он нас дураками обругал... Знает, что мы не станем молчать о визите к нему! Ведь он сказал: если после стольких жертв, какие принесены моим поколением и моими преемниками, все еще существуют цензоры и карцеры - вы дураки! С вами говорить бесполезно!.. Сколько же он выстрадал, раз подобным образом разговаривает с нами?"

Быть может, Чернышевский ожидал вестей о революционных протестах студентов и не услышал ничего более того, что ему уже было известно? Быть может, он ожидал встретить людей рахметовского типа, о встречах с которыми стосковался, и не заметил у пришедших к нему студентов ни пламенного стремления, ни готовности посвятить себя революционной борьбе, с горечью понял: нет, это не Рахметовы! И, наверное, вспоминал своих сподвижников - мужественных, сильных, новых людей России. Сколько их было загублено царизмом на каторге и в ссылке!

Молодым людям он все же определенно дал понять: нельзя мириться, складывать оружие, надо организоваться для борьбы.

Чернышевский всегда говорил, что путь к революции - трудный путь, это - "не тротуар Невского проспекта". Это - и пыльные поля, и болота, и дебри... И революционерами могут быть люди самоотверженные, не боящиеся суровых и грозных испытаний, трудностей борьбы. "Не может ковать железа тот, кто боится потревожить сонных людей стуком".

М. Антонович писал, что Чернышевский раскрывал "свою душу, свои интимные задушевные мысли и чувства только перед самыми близкими к нему людьми, да и то очень редко".

В Астрахани Чернышевский имел слишком мало встреч, позволявших ему раскрывать тайники своей души. В разговорах он большей частью применял излюбленную им шутливо-ироническую форму изложения мыслей, что позволяло ему "бронировать" себя и, вместе с тем, достаточно полно выявлять характер собеседника и его отношение к затронутой теме.

Но, хотя и редко, у опального писателя все же бывали такие светлые дни, когда он встречал единомышленников, людей, идейно близких ему, с которыми мог говорить открыто.

Николай Гаврилович Чернышевский (1888 год. Астрахань)

В Красном Яру, небольшом уездном городке в дельте Волги, в ссылке жил Богдан Афанасьевич Маркович - молодой революционер, публицист, сын украинской писательницы Марко Вовчок. Маркович был человек талантливый, высокообразованный. Долгое время сидел он в тюрьме, пока попал в ссылку. Маркович был серьезно болен, иногда ему удавалось на несколько дней выезжать в Астрахань для лечения.

Лишь однажды, в мае 1887 года, Марковичу посчастливилось побывать у Чернышевского. Об этой встрече он написал матери письмо, в котором каждая строка будто светится, - проникнута большим, глубоким чувством.

"Он вообще никого не видит, не принимает (вследствие всяческих условий), но со мною он разговорился"...

Разговор продолжался несколько часов.

Чернышевский высказывал свои взгляды на современных писателей, на жгучие вопросы литературы, нервно прохаживался, много курил, по обыкновению этих лет. Слушал взволнованную речь молодого революционера, который в ссылке, в уездном городке, переживал мучительные дни полной оторванности от мира, - и ободрял его, наставлял:

- Слушайте, вы человек уже не молодой, но я старый, старый... старик. Будьте осторожны.

Чернышевский так проникновенно посмотрел на Марковича и сделал свое предупреждение с таким чувством заинтересованности в его судьбе, словно хотел увериться, что Маркович вполне поймет его - знающего жизнь, людей, испытавшего так много, навсегда запомнит эти простые и значительные слова.

Марковича поразила меткость и твердость суждений Чернышевского, гордый облик писателя-изгнанника, опирающегося на свое мужество.

"Я вышел сам не свой, - писал Маркович, - радостный, просветленный; шел и вдруг схватился обеими руками за грудь - слишком широко, хорошо дышалось".

Маркович очень нуждался, и неоткуда ему было ждать помощи. Чернышевский, узнав о его нужде, стал хлопотать перед Солдатенковым, - просил предоставить Марковичу переводческую работу. Маркович получил для перевода книгу Летурно "Эволюция морали". Чернышевский очень беспокоился за успех работы и потому обещался просмотреть перевод, написать свое предисловие. Маркович прекрасно справился со своей задачей, и предисловия не потребовалось.

Когда Ларин перешел на жительство в Красный Яр и открыл там аптеку, Чернышевский использовал его приезды в Астрахань, всякий раз передавая связки бумаг Марковичу.

- Здесь французские издания для перевода...

И непременно спрашивал:

- А как поживает Маркович?