О писателях и книгах

Жизнь шла довольно-таки однообразно. Необычайные сначала картины: индийский дом, гостиный двор, магазины восточных товаров, "Коса", вечерний базар и многое другое, что составляло внешний облик Астрахани, - уже стали обычными.

Но бывало и так, что, к радости Николая Гавриловича, нарушалось утомительно однообразное течение дней.

Это происходило тогда, когда его посещали приезжие друзья или люди, связанные с литературным миром.

В середине 1887 года Чернышевский познакомился с младшим братом писатели Короленко, Илларионом Галактионовичем. Приезжая из Нижнего Новгорода в Астрахань по службе в пароходном обществе, Илларион Галактионович непременно заходил к Чернышевским и со временем настолько сблизился с ними, что стал у них совсем своим человеком. По поручению Чернышевского, он составил указатель к "Всеобщей истории" Вебера.

Николай Гаврилович еще не был знаком с Владимиром Галактионовичем Короленко, но давно интересовался им и предсказывал ему большую будущность. Уже в течение нескольких лет в "Русской мысли" печатались рассказы и очерки Короленко, имя молодого писателя и публициста стало популярным.

В 1885 году в "Русской мысли" был напечатан рассказ Короленко "Сон Макара". Рассказ привлек внимание Чернышевского. "Н. Г. высказал удивление той верности, с которой так мастерски нарисован... якут, что написать так мог только талантливый человек, хорошо изучивший быт и душу якутов", - сообщал впоследствии один из астраханских знакомых Чернышевского^*.

^* (Письмо А. Виддино к В. Г. Короленко 27 января 1911 года. Приведено в книге Е. Балабановича "В. Г. Короленко". Изд. Гоелитмузея. М., 1947 г.)

Образ героя рассказа - бедного якута Макара, - жившего в глухой тайге, не видевшего ни от кого ни привета, ни радости, бесправного Макара, которого "гоняли всю жизнь", был особенно привлекателен Чернышевскому. В Сибири Николай Гаврилович встречал немало таких якутов. Короленко показал крестьянина, в сердце которого "истощилось терпение", ставшего гневным, протестующим, непокорным судьбе. Это произведение являлось свидетельством большого художественного дарования автора, знания им народной жизни, общественной значимости его творчества.

Вслед за первым рассказом в журналах и газетах появились и другие произведения Короленко: "Лес шумит", "Слепой музыкант", " Соколинец"... Вышел в свет том очерков и рассказов...

От Иллариона Галактионовича Чернышевский узнал о судьбе Короленко: писатель десять лет пробыл в ссылке в самых отдаленных местах, в том числе и в Якутской тайге, на положении "государственного преступника". Только в конце 1884 года закончилась ссылка. Ему разрешили поселиться в Нижнем Новгороде под наблюдением полиции.

Чернышевский ценил Короленко, как писателя-гражданина, смело выражавшего общественный протест против несправедливостей самодержавного строя, рисовавшего образы людей, устремленных к борьбе за счастье. В эти годы Короленко желал "вмешаться в жизнь, открыть форточку в затхлых помещениях, громко крикнуть, чтобы рассеять кошмарное молчание общества". ("Черточки из автобиографии").

Николай Гаврилович, беседуя с братом Короленко, высказывал желание поближе познакомиться с Владимиром Галактионовичем. Тот в свою очередь желал приехать в Астрахань. Многое сближало их, много общего было и в их положении опальных, поднадзорных писателей. Они тянулись друг к другу. Знакомство, сначала заочное, состоялось через Иллариона Галактионовича. Но повидаться им в эти годы было невозможно. Их свидание привлекло бы усиленное внимание жандармов. В 1889 году Чернышевский и Короленко вступили в переписку, причем соблюдали такую осторожность, что их письма не сохранились.

Бот запись слов Чернышевского о Короленко:

"Есть стихотворение: сидит на улице каменщик и бьет камни, из которых при битье искры сверкают. Так и у Владимира Галактионовича, что бы он ни писал, всюду искры, Надо, чтобы он работал и не отходил в сторону. Это большой талант, это тургеневский талант"^*.

^* (Е. Балабанович. В. Г. Короленко. Изд. Гослиггмузея. М., 1947 г.)

Встретились они лишь однажды, уже в Саратове, незадолго до смерти Чернышевского.

В мае 1889 года в гостях у Чернышевского побывал издатель Л. Ф. Пантелеев, заехавший в Астрахань после поездки в Закаспийский край, Николай Гаврилович знал его студентом в шестидесятые годы. Пантелеев состоял в обществе "Земля и воля", был приговорен к каторге. Возвратившись в столицу, Пантелеев взялся за издательское дело, выпуская книги передовых русских ученых, переводы. В условиях реакции он перешел на либеральные позиции. У него было желание помочь Чернышевскому: делал попытку нового издания диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности", но оно не состоялось из-за цензурного запрета. Пантелеев предоставлял для перевода книги Карпентера, Спенсера.

Пантелеев, пока был в Астрахани, ("дневал и ночевал" у Чернышевского. Ольга Сократовна совершала поездку в Саратов, некому было смотреть за тем, чтобы Николай Гаврилович не засиживался и не отводил душу в долгих беседах. Правда, у Чернышевского осталось мнение о Пантелееве, как об "ограниченном человеке"^*, но все же от приезжего издателя он мог многое узнать.

^* (Свидетельство М. Н. Чернышевского в архиве Саратовского Дома-музея.)

Чернышевский настоятельно выяснял, как относятся к нему в журнальном мире, почему не пропустили в печать его предисловие к книге Карпентера. В деликатной форме, но совершенно ясно Чернышевский сказал издателю, что не должны бросаться написанным им.

В суждениях Чернышевского о тогдашних делах Пантелеев усмотрел "если не примиренность, то крайне благодушную незлобивость". Но примечателен был его тон (трудно отличить, "когда он шутил, когда говорил серьезно", в такой форме лишь выражалась его неполная откровенность). И Пантелеев ждал, когда Чернышевский выскажет свое "настоящее внутреннее настроение".

Речь зашла о Литературном фонде и о том, что Некрасов ничего не завещал ни фонду, ни на школы. Чернышевский на это "с особенным ударением" сказал:

- У меня, конечно, после смерти ничего не останется; но если б что-нибудь и было, то никогда не завещал бы, да и вам этого делать не советую, - ни Фонду, ни на школы: потому что ваш Фонд выдает пособия шпионам, в ваших школах учат богу молиться, царю повиноваться.

Пантелеев по этим словам почувствовал настоящего Чернышевского, каким он был в "тайниках своей души"^*, оставаясь тем же, что и раньше.

^* (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958 г.)

Чернышевский внимательно следил за русской литературой - круг ее чтения был широк. Совершенно недостоверны и основаны на явном недоразумении утверждения некоторых мемуаристов (Н. Хованский, Н. Скориков) о том, что писатель в Астрахани якобы не интересовался современной литературой, вряд ли читал доставляемые ему журналы и газеты, и т. п. Беседуя с приезжавшими в Астрахань людьми, близкими к литературному миру, он часами выспрашивал новости, интересуясь даже, казалось бы, самыми малозначащими событиями, высказывал свое мнение о литераторах, о прочитанных книгах. Получение толстых журналов было для него радостным событием.

Внимание Чернышевского особенно привлекали произведения Салтыкова-Щедрина. Знаменитого сатирика он ценил, как человека, кровно связавшего свою судьбу с интересами революционной демократии, постоянно расспрашивал о нем.

Издателю "Волжского вестника" Н. В. Рейнгардту, бывшему в Астрахани в июне 1886 года, Чернышевский говорил о Щедрине:

- Да, этот человек широкого политического развития, не то, что другие...

Отсутствие у писателей политического образования вызывало решительное осуждение Чернышевского.

От литературного произведения Чернышевский требовал ясной цели, полезности народу. Он любил приводить сравнение: если у дерева правильное питание ствола - остальное взрастет само собой; в своей работе писатель должен заботиться о "питании ствола".

В разговоре с Пантелеевым Чернышевский критиковал историка и переводчика В. Модестова за перевод сочинений Спинозы: "Вот В. И. Модестов, он, конечно, ученейший человек, а не приведи бог как перевел Спинозу, многие ли в состоянии прочесть? Надо было своими словами рассказать, да так, чтоб всякий мог понять". И далее, отвечая на реплику Пантелеева ("Не те времена"...), Чернышевский говорил: "- Все-таки надо писать так, чтоб все могли понимать. Ведь великие идеи, как и высшая красота, сами по себе крайне просты и всякому доступны, если понятно выражены"^*.

^* (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. Госполитиздат, 1958 г.)

Критику Чернышевского вызывали философские взгляды Льва Толстого. Высоко оценивая художественный гений Толстого, Чернышевский не принимал и осуждал его религиозную цроповедь о непротивлении злу насилием. В свое время, еще в 1856 году, Чернышевский предсказывал, что все написанное Толстым доселе - только богатые "залоги того, что совершит он впоследствии". У них были встречи.

Об одной из них Толстой рассказал биографу П. И. Бирюкову. Чернышевский посетил Толстого, очевидно, желая повлиять на него, сразу же повел речь о его таланте, сказал, что "вот такая вещь, как "Записки маркера", это очень хорошо, надо продолжать писать в этом духе, т. е. обличительно". Прочитав Льву Николаевичу воодушевленную лекцию об искусстве, он тотчас удалился. Взгляды Толстого были настолько далеки от революционнаго сознания Чернышевского, что всякий раз, говоря о них, он высказывал решительное осуждение.

Критику Чернышевского вызывали также произведения Достоевского, Глеба Успенского. Ценил немногих, и в их числе - Гаршина, Н. В. Успенского. Охотно говорил о большой будущности Короленко, выделяя его из всех молодых писателей, известных в те годы.

В оценке писателей был требователен, строг.

- Если бы мне опять пришлось заведывать журналом, то много бы, что теперь печатается, не пустил...

Большая заинтересованность в судьбах русской литературы, тоска о кипучей, полной страстей и борьбы журнальной работе, чувствовалась в этих простых словах. И, слушая его, люди начинали понимать, какие душевные муки претерпевал астраханский узник: ведь свои мысли о писателях и книгах он мог бы облечь в форму замечательных статей!..