Главная мечта

В те годы, когда Чернышевский жил в Астрахани, Россия была задавлена реакцией. Гонениям подвергались не только революционеры, - подавлялась всякая живая, прогрессивная мысль. Были введены ограничения приема в средние и высшие учебные заведения. По приказу царя в библиотеках и читальнях запретили 125 разных авторов и журналов. В числе запрещенных изданий были: "Капитал" Карла Маркса, сочинения Добролюбова, "Примечания к "Основаниям политической экономии Д. С. Милля" Чернышевского. Роман "Что делать?" изымали даже из частных библиотек.

Либералы покорно, услужливо уступали царизму во всем и не помышляли о выступлениях против самодержавного режима.

Салтыков-Щедрин так характеризовал восьмидесятые годы: "Атмосфера словно арестантским чем-то насыщена, света нет, голосов не слыхать".

Русский рабочий класс только еще готовился к организованным выступлениям, к революционной борьбе. В 1885 году произошла морозовская стачка. Возникали первые кружки сознательных рабочих, первые марксистские организации.

У Глеба Успенского в "Мечтаниях о трудовой жизни" (1886 год) появились характерные строки: в России "вырос огромнейший, не хуже европейского, пролетариат всевозможного толка".

Чернышевский, несмотря на свои разносторонние познания и пристальное внимание к современной ему жизни, оставался оторванным от многих важных явлений тех лет. Он не мог понять революционности рабочего класса, предугадать, что в будущей русской революции решающее слово скажет растущий, организующий свои силы, рабочий класс.

Но, находясь в астраханской глуши, он упорно не хотел быть "холодным ученым", далеким от насущных задач своего времени.

Встречаясь со многими людьми, Чернышевский все же не имел возможности открыто, свободно высказывать волновавшие его мысли. И в письмах его мы порою не найдем даже и кратких упоминаний о самом важном, что определяло его устремления.

Присяжный поверенный А. Токарский, живший в саратовском семейном доме Чернышевских и близко знавший писателя в последние месяцы его жизни, оставил воспоминания, которые раскрывают один из замечательных замыслов Чернышевского.

Токарский пишет: "И еще мечтал Николай Гаврилович (и это была его главная мечта) переехать на жительство в Москву, взять в свои руки "Русскую мысль". Для осуществления этой цели он вошел в сношения с Гольцевым и получил от него несколько писем, из которых видно, что дело это могло устроиться.

Он надеялся, что особых препятствий не будет и для перевода его в Москву"^*.

^* (Сборник "Н. Г. Чернышевский в Саратове". Саратов, 1939 г.)

Чернышевский сказал Токарскому:

- Я вам говорил как-то, что предполагал эмигрировать и взять в руки издание "Колокола" и что я не знаю, хорошо ли я сделал, что отказался^*. Теперь я знаю. Я сделал хорошо, я здесь, в России, создам журнал. Я создам его.

^* (Речь идет о периоде, предшествовавшем аресту Чернышевского в 1862 году.)

Это было сказано в Саратове, в последние дни жизни писателя, но впервые мысль о своем журнале возникла у Николая Гавриловича в Астрахани.

Ковда закрыли "Отечественные записки" (1884 год), Чернышевский очень горевал. Своим астраханским друзьям он говорил:

- Знаете, какую печальную новость я вам сообщу? Закрыли "Отечественные записки". Там мы видели все, что у нас было хорошего...

Демократических журналов в России не оставалось. Умеренно-либеральные журналы находились под тяжелым гнетом цензуры. Действовал жестокий закон: журналы и газеты за "вредное" направление закрывались немедленно и навсегда.

В эти годы внимание передовой части русского общества нередко привлекал журнал "Русская мысль". Там печатались произведения В. Короленко, В. Гаршина, Н. Лескова, Д. Мамина-Сибиряка и других видных писателей. Там появились "Очерки русской жизни" Н. Шелгунава - соратника Чернышевского по "Современнику".

На этот журнал Чернышевский неоднократно обращал свой взор.

Чернышевский горячо верил в то, что его работа необходима, полезна родине, народу.

Он не думал о тихой, безмятежной жизни, а искал широкое поле деятельности.

Перевод "Всеобщей истории" Вебера поглощал у Чернышевского почти все время. Но он не мог ограничиваться переводом. Он внимательно присматривался к тому, что происходило вокруг него. Так было в Астрахани, так затем и в Саратове, где он интересовался постройкой железной дороги, земскими проектами о приобретении казенных земель для переселенцев, посещал сельскохозяйственную выставку... Он был в курсе всех литературных новинок и, как заметил один из его столичных гостей, даже в мелочах о тогдашней жизни проявлял большую осведомленность.

Он смотрел зорко и далеко.

Попытки завязать постоянные, прочные связи с журнальным миром не удавались. "Вестник Европы", напечатав одну малозначащую переводную статью, далее ничем не выражал своего желания предоставить Чернышевскому трибуну, возможность самостоятельного сотрудничества. Газета "Русские ведомости" ( в номерах 6 и 7 марта 1885 года) выпустила в свет статью "Характер человеческого знания" под псевдонимом и как бы отгораживалась от нее своим "примечанием от редакции".

Для журналов и газет Чернышевский вообще-то был опасным сотрудником. Но к этому добавлялось и еще нечто существенное: понятия Чернышевского отнюдь не совпадали с теми, что господствовали в журнальном мире. Пыпин советовал писать статьи историко-литературного, исторического характера и постоянно напоминал о том, что следует присматриваться к направлению журналов, принимать во внимание "условия литературы".

В то время поднимались на щит "малые дела", а не высокие гражданские мотивы, не героическое служение родине. И Чернышевский видел, что в чуждых ему либеральных органах не найдут места его произведения на волнующие темы русской жизни, с горечью говорил, что его удел - писать статьи сухие, "безжизненные".

"Русская мысль" была тем журналом, где у Чернышевского намечались наилучшие перспективы. Отвечая Гольцеву 27 сентября 1887 года, Николай Гаврилович особенно обратил его внимание на этюд "О расах" и спрашивал: "Удобны ли для журнала статьи в таком роде?"

Редакция откликнулась на предложение. И Чернышевский стал готовить большую статью, хотя и знал, что высказываемые им взгляды будут противоречить взглядам редакции. Сотрудничество в "Русской мысли" могло быть затруднено тем, что он не признавал "личного суда" над своими научными воззрениями.

Летом 1888 года в Астрахани побывал, проездом, издатель "Русской мысли" В. М. Лавров и также настоятельно просил Чернышевского писать в свой журнал.

Николай Гаврилович обещал "чисто ученые" статьи, поставив условие - печатать без изменений, даже если редакция с ним не согласна.

Он послал статью "Происхождение теории благотворности борьбы за жизнь" и характеризовал ее так: "Она лишь первая в ряду предположенных мною статей о тожестве условий материального благосостояния с требованиями разума и совести".

Статья появилась в сентябрьской книжке журнала 1888 г. за подписью "Старый трансформист", причем редакция сопроводила ее "смягчающим" примечанием.

Это был новый замечательный труд крупнейшего представителя русской материалистической философии XIX века. Чернышевский выступил как ученый-новатор против реакционных биологов, отстаивал научные основы дарвинизма.

В то время антидарвинисты вели поход против К. А. Тимирязева, И. М. Сеченова и других прогрессивных биологов. Статья Чернышевского служила новому, передовому в науке, укрепляла позиции естествоиспытателей-материалистов.

Статья вызвала в печати целую полемику. Гольцев потом писал, что многим она понравилась, многих вооружила против себя. "Граф Л. Н. Толстой отозвался о ней, в разговоре со мной, с большим сочувствием и похвалою".

Отвечая на заметку одного из критиков своей статьи, Чернышевский высмеивал русских антидарвинистов, преклонявшихся перед иностранными "авторитетами". Он с гордостью заявил: "Моя статья написана на русском языке. Уж за одно это следует назвать меня человеком, не поступившим так, как было надобно".

Появление статей Чернышевского в печати не осталось незамеченным. В литературных кругах узнали, что безвестный переводчик Вебера "Андреев", над которым журналы сначала даже вздумали потешаться, не кто иной, как Чернышевский. Насмешливые отзывы мгновенно прекратились. Ждали новых произведений Чернышевского. "Статей Андреева ожидаю с величайшим любопытством", - писал в одном из писем Салтыков-Щедрин.

Чернышевский будто угадывал это. Он стремился решительно повлиять на характер "Русской мысли", превратить журнал в трибуну передовых идей. Редактору Гольцеву он давал советы точнее определить программу журнала, считая, что внимания заслуживают только вопросы "общественной жизни нации". Но на Гольцева - либерала полагаться было нельзя, и Чернышевский стал принимать меры к тому, чтобы собрать в редакции своих единомышленников. Там уже работал Николай Васильевич Шелгунов. Чернышевский деятельно вел переговоры о приглашении в редакцию и другого сотрудника "Современника", своего друга Максима Алексеевича Антоновича.

Беседуя с Лавровым, Чернышевский узнал новость, которая не могла не заинтересовать его. Дело в том, что в "Русской мысли" появилась статья о переводе книги Шрадера. Статья была подписана лишь инициалами. Лавров назвал автора этой статьи - Антоновича.

Максим Алексеевич Антонович - литературный критик, деятель революционной демократии. Добролюбов первый поощрил его к литературным занятиям, Чернышевский взял под свое покровительство, приблизил к себе, помог ему проявить свои способности критика и публициста. Антонович оставался верным другом и учеником Чернышевского. После закрытая "Современника" его имя довольно редко встречалось в печати.

Николаю Гавриловичу приятно было, что Антонович, публикуя свою статью, тем самым высказал ему свое живейшее сочувствие. Тогда же у писателя возникла мысль снова привлечь Антоновича к активной деятельности в русской журналистике. Чернышевский говорил с Лавровым о постоянном сотрудничестве Антоновича в "Русской мысли". В письме Антоновичу 29 августа 1888 года Чернышевский развернул целую программу действий для подчинения своему влиянию Лаврова и Гольцева.

"При начале сотрудничества Вам пришлось бы объяснить ему (то есть Лаврову - К. Е.), почему Вы написали о том или о другом в духе, не привычном ему, но он скоро привык бы разделять Ваши мысли, насколько они понятны ему, и полагаться на основательность Ваших мыслей по вопросам, остающимся туманными для него. Сделаться руководителем Гольцева было бы, вероятно, задачею более хлопотливою, но я полагаю, что при некотором терпении Вы подчинили бы себе и Гольцева..."

Предлагая войта в сношения с издателем и редактором журнала, Чернышевский, вместе с тем, подсказал, что если "не покажется Вам удобно писать мне", то все сведения можно передавать через Михаила Чернышевского.

Перед Антоновичем Ставилась задача "приучить" хозяев журнала к образу мыслей революционных демократов. Сам Николай Гаврилович официально не собирался входить в состав редакции и в первое время думал писать мало, чтобы надежнее "приучить" к себе Лаврова и Гольцева. Он продумывал все, до деталей. Эта программа представлялась ему вполне реальной.

Мечту о своем журнале, о революционно-демократической трибуне, Чернышевский вынашивал затем и в Саратове. Он предвидел, что придется за это повоевать, что трудно будет обходить цензуру... Ну, что ж! Не такое ведь преодолевал он!

Издателю "Саратовского листка" И. П. Горизонтову Николай Гаврилович говорил о том, каким он представляет себе журнал:

- Я журнал понимаю так, чтобы он от А и до Зет был одного вкуса, цвета и направления. Тогда, и только тогда, он будет иметь воспитующее значение и производить должное впечатление.