Встреча с английским корреспондентом

В первой половине декабря 1883 года Чернышевского посетил корреспондент английской газеты "Дейли Ньюс".

Прошло всего полтора месяца после прибытия Николая Гавриловича в Астрахань. И рассказ корреспондента, напечатанный вскоре в газете под интригующим заголовком "Русский политический пленник", явился первым печатным известием о жизни великого писателя и революционера на новом месте ссылки.

Это было единственное печатное сообщение из Астрахани за все годы ссылки Чернышевского в этом городе - почти за шесть лет. Ни одному журналисту более не предоставлялась возможность беседовать с Чернышевским.

Корреспондент приехал зимой, когда путь в Астрахань считался весьма тяжелым (железной дороги сюда еще не было). И, судя по всему, ему не составило труда сразу отыскать квартиру Чернышевского. Между тем известно, что в Астрахани в это время лишь очень немногие знали, где именно живет писатель. Сыновья Николая Гавриловича, приезжавшие в начале ноября, целый день потратили на то, чтобы разыскать квартиру родителей.

Стоит, кстати, отметить признание самого корреспондента, что он достаточно осведомлен о строжайшем надзоре полиции за ссыльным писателем, "хотя вовсе не назойливом" (а именно в это время надзор был исключительно назойлив). Все это заставляет предположить, что английский корреспондент пользовался покровительством правящих кругов и явно служил орудием в их политике.

Возвращение Чернышевского в Европейскую Россию, как мы знаем, произошло не по желанию нового царя и его клики, а под влиянием общественного мнения в стране, из-за боязни новых террористических актов со стороны народовольцев, под влиянием выступлений зарубежной вольной русской печати. В заграничных органах и особенно в "Колоколе" Герцена (1857-1867 гг.) царизм подвергался резкому осуждению за беспримерную жестокость к Чернышевскому. В 1883 году появлялись статьи революционной эмиграции о том, что писатель еще томится "в своей ледяной вилюйской тюрьме" и сообщения о слухах насчет предстоящего освобождения Чернышевского. В октябре 1883 года зарубежный "Листок Народной Воли" писал: "Чернышевского решено перевести в Астрахань, куда он, по слухам, уже едет. Пункт и время для пути выбраны, как нарочно, такие, чтобы окончательно сломить здоровье несчастного старика".

В России участь Чернышевского оставалась тайной. О возвращении его из Сибири в печати не появилось ни слова. В Западной Европе, где о судьбе Чернышевского печать говорила свободно, еще ничего не знали о том, что Николай Гаврилович с октября находится в Астрахани.

Царское правительство было заинтересовано в том, чтобы за границей узнали об акте "гуманности" царя - о переводе Чернышевского из Вилюйска в Астрахань, где ему предоставили полную "свободу", и в том, что Чернышевский якобы благодарен за это царю, раскаялся, примирился, изменил свои взгляды.

Статья корреспондента распространенной европейской газеты, по всей вероятности, и призвана была выполнить эту роль.

Английский корреспондент, естественно, тотчас отозвался на предложение посетить Чернышевского^*. Новость была слишком сенсационна, чтобы ею пренебречь. Ради этого он не остановился перед трудностями зимнего пути.

^* (Характерно, что о его посещении, насколько известно, в донесениях жандармерии не сказано ни слова, хотя в то же время отмечались самые незначительные "происшествия", касающиеся Чернышевского.)

Он и начинает свою запись с того, что объявляет "окончательно рассеянной" тайну: "Я видел Чернышевского и беседовал с ним, слышал историю его из собственных его уст".

Встретившись с человеком, который провел на каторге и в ссылке девятнадцать с лишним лет, корреспондент был изумлен: "...вместо расслабленного ссыльного, - писал он, - предо мной стоял прямой, широкоплечий, крепко сложенный и подвижной человек, с виду на десять лет моложе своего 55-летнего возраста".

Правда, вскоре же корреспондент, несмотря на короткую встречу, убедился в ошибочности своего первого впечатления: "...здоров и крепок Чернышевский не может быть, - говорится далее в статье. - Он держит себя необыкновенно беспокойно"...

То были признаки чрезвычайной нервной впечатлительности, которая особенно резко проявлялась у Николая Гавриловича в первые месяцы по возвращении из Сибири.

Но физически надломленный, больной, измученный ссылкой, одиночеством, Чернышевский полностью сохранил могучую силу ума, всю красоту своего морального облика. Он оставался непоколебимым, пламенным революционером. Жестокие испытания еще более закалили его.

Этого и не заметил английский корреспондент. О многом он расспрашивал Чернышевского и все, что говорил писатель, истолковывал по-своему.

Николай Гаврилович, как известно, в тех случаях, когда не был расположен к откровенному разговору, прибегал к давно испытанной им манере говорить - то иронически, то аллегориями, или, как упоминает в своих воспоминаниях Н. Николадзе, "давал такие ответы, которые можно понять и так, и этак, а иной раз и вовсе понять нельзя".

Появление английского корреспондента для Чернышевского было неожиданным. И произошло это в тот момент, когда положение писателя во многих отношениях оставалось неопределенным и намерения правительства не были достаточно ясны. Следовательно, расспросы корреспондента не могли не насторожить Чернышевского. А главное - откровенного разговора вообще не могло быть: Чернышевский откровенно говорил лишь со своими единомышленниками, которым полностью доверял.

Дом на Варвациевском канале (Канава), в котором жил Н. Г. Чернышевский в 1884-1885 годах

Понятно поэтому, как развертывалась беседа. Чернышевский иронизировал - корреспондент все сказанное принимал всерьез, а чего не было сказано, то домыслил по-своему. - Была ли, действительно, каторга? - Ну, какая каторга, формальная каторга! - Носил ли он кандалы? - Всего несколько дней и то по недоразумению^*. - Как обращались с ним агенты правительства? - Да так, со всем тем уважением, какого всякий может пожелать. - Утомительна ли была дорога? - Нисколько! В почтовой телеге оказалось весьма удобно.

^* (Документально установлено, что, находясь на каторжных работах на руднике Кадая (в Забайкалье), Чернышевский полгода носил кандалы (альманах "Забайкалье", 4, Чита, 1950 год).)

И так далее...

Словом, будто и не на каторге и не в ссылке был Чернышевский два десятилетия, будто и дорога из Вилюйска в Астрахань была усыпана розами!

В статье корреспондента интересна отнюдь не запись рассказа Чернышевского, как следовало ожидать. Примечательно отношение корреспондента к тому, что он услышал, его истолкование "перемен" в Чернышевском.

Корреспондент усиленно подчеркивал, что в Чернышевском "нет и тени злопамятства в отношении к правительству", что из ссылки он приехал "не упорным агитатором", а человеком с разбитым здоровьем, у которого только одно желание - "провести остаток своих дней в покое".

Он "уверял меня", говорится в статье, что свершившаяся перемена - есть "акт императорской милости" (?!)

Все это говорит о явном стремлении выставить Чернышевского раскаявшимся и покорившимся.

И вывод отсюда: Чернышевского, "искупившего" долгим изгнанием свои "журнальные статьи", проповедь "резкого социализма", все, что он свершил в молодости, "скоро перестанут считать опасным для внутреннего спокойствия Российской империи"...

Об Астрахани корреспондент писал, как о "госпитале" для политических ссыльных, всерьез утверждал, что ссыльных сюда переводят "из северных губерний и других мест империи в целях поправления здоровья".

Под такой статьей, вероятно, с удовольствием подписался бы и сам шеф жандармов!

Корреспондент не увидел, или не хотел увидеть, Чернышевского - несгибаемого революционера. Не увидел и того, что он преисполнен кипучей энергии и страстного желания активно жить, творить.

Но статья его сыграла именно ту роль, какая ей предназначалась: ее не раз перепечатывали за границей и в России, долгие годы она являлась своего рода источником многих заблуждений о жизни Чернышевского в Астрахани.