Роман о новых людях

Роман о новых людях

Близился срок окончания запрета «Современника», издание которого было приостановлено в середине 1862 года на восемь месяцев. Намечалась, следователь но, возможность снова выступить на страницах своего журнала если не в качестве критика и публициста, то хотя бы с беллетристическим произведением. Для этого будущему роману надо было придать внешне безобидный характер.

Чернышевский очень остроумно попытался выдать членам следственной комиссии свой роман за чисто семейное чтение и, конечно, способствовал этим спасению романа для «Современника».

Обращаясь за разрешением купить и переводить XVI том «Истории» Шлоссера, он как бы кстати довел до сведения комиссии, что «начал писать беллетристический рассказ, содержание которого, конечно, совершенно невинно, взято из семейной жизни и не имеет никакого отношения ни к каким политическим вопросам».

Расчет оказался правильным. Члены следственной ко миссии были всецело поглощены в это время поисками улик против Чернышевского. На его беллетристические опыты они смотрели рассеянно и равнодушно, считая, что судьбу таких сочинений должна решать обычная журнальная цензура.

Роман был начат 14 декабря, в памятную дату, связанную с восстанием декабристов против самодержавия.

Но еще месяца за два до начала работы над романом Чернышевский, делясь с Ольгой Сократовной своими литературными замыслами, писал, что он окончательно обдумал теперь планы трудов, о которых давно мечтал: многотомная.

«История материальной и умственной жизни человечества», затем «Критический словарь идей и фактов», где «будут перебраны и разобраны все мысли обо всех важных вещах и при каждом случае будет указываться истинная точка зрения». Далее на основе этих двух работ он составит «Энциклопедию знания и жизни».

«...это будет, — писал Чернышевский, — уже экстракт небольшого объема, два — три тома, написанный так, чтобы был понятен не одним ученым, как два предыдущих тома, а всей публике.

Потом я ту же книгу переработаю в самом легком популярном духе, в виде почти романа с анекдотами, сценами, остротами так, чтобы ее читали все, кто не читает ничего, кроме романов».

На деле получилось иначе: последнее звено при осуществлении этого плана стало первым. Но основная цель автора — дать энциклопедию знания и жизни в популярной форме романа — осталась неизменной. Роман «Что делать?» был именно энциклопедией борьбы за счастливое будущее родины и народа. Здесь читатель должен был найти решение таких великих проблем, как преобразующая роль труда, освободительная сила материалистического учения, раскрепощение женщины, устройство будущего общества.

«Чепуха в голове у людей, — писал Чернышевский далее в цитированном письме к Ольге Сократовне, — потому они и бедны, и жалки, злы и несчастны; надобно разъяснить им, в чем истина и как следует им думать и жить».

Тезис этот почти дословно повторен Чернышевским и в самом романе:

«Автору не до прикрас, добрая публика, потому что он все думает о том, какой сумбур у тебя в голове, сколько лишних, лишних страданий делает каждому человеку дикая путаница твоих понятий. Мне жалко и смешно смотреть на тебя: ты так немощна и так зла от чрезмерного количества чепухи в твоей голове».

Роман свой Чернышевский писал в промежутках между допросами, составлением протестующих писем к коменданту крепости, к генерал-губернатору Суворову и другим лицам. Кроме того, он занимался еще и переводом с немецкого. Работа над «Что делать?» не прекращалась даже и во время девятидневной голодовки, объявленной им в первых числах февраля 1863 года.

Е. Н. Пыпина, навещавшая Чернышевского в крепости, удивлялась его способности почти одновременно писать о политической экономии, переводить, работать над романом, собирать материал для исторического сочинения. «Ведь это просто чудеса в том положении, в каком он находится».

26 января первые главы «Что делать?» были пересланы с разрешения следственной комиссии обер-полицмейстеру для передачи Пыпину с правом напечатать рукопись с соблюдением установленных для цензуры правил.

Это решение Чернышевского пересылать роман по частям было очень тонким и хитроумным. Одно дело просмотр от рывков, другое — романа в целом. В последнем случае у членов следственной комиссии могли бы возникнуть и на верное возникли бы, сомнения относительно цензурности романа. Ведь стоило появиться в мартовском, апрельском и майском номерах «Современника» всему роману целиком как правительству стала ясна оплошность следственной ко миссии и журнальной цензуры. На роман был наложен запоздалый последующий запрет, а нерадивого цензора, пропустившего роман в журнале, уволили.

Чернышевский в крепости

Непредвиденная история, приключившаяся с первой частью присланной рукописи, едва не отодвинула появление романа в свет на неопределенное время. Когда от Пыпина рукопись поступила к Некрасову, он решил, не дожидаясь окончания романа, начать печатать его в «Со временнике». Он сам повез рукопись в типографию Вульфа, находившуюся не далеко от его квартиры, на Литейной, около Невского, но неожиданно быстро возвратился с дороги до мой.

- Со мною случилось большое несчастье, — сказал Некрасов жене взволнованным голосом, — я обронил рукопись! Черт понес меня сегодня выехать на дрожках, а не в карете! И сколько раз прежде я на «ваньках» во зил массу рукописей в разные типографии и никогда ли сточка не терял, а тут близехонько — и не мог довезти толстую рукопись!

На другой день в «Ведомостях Санкт-Петербургской полиции» появилось объявление:

«ПОТЕРЯ РУКОПИСИ. В воскресенье 3 февраля во втором часу дня, проездом по Большой Конюшенной от гостиницы Демута до угольного дома Каппера, а оттуда через Невский проспект, Караванную и Семеновский мост до дома Краевского, на углу Литейной и Бассейной, обронен сверток, в котором находились две прошнурованные по углам рукописи с заглавием «Что делать?». Кто доставит этот сверток в означенный дом Краевского, к Некрасову, тот получит пятьдесят рублей серебром».

Трижды повторялось в газете это объявление, но никто не откликался, не приносил рукописи.

— Значит, погибла она! — говорил Некрасов в отчаянии и упрекал себя, зачем он не напечатал объявление во всех газетах и не назначил еще большего вознаграждения.

На пятый день Некрасов, обедавший в Английском клубе, получил из дому короткую записку: «Рукопись при несли».

Еще до появления романа в печати слухи о нем про никли в общество. Его с нетерпением ждали как сторонники, так и недруги Чернышевского. По свидетельству одного из современников, в некоторых литературных салонах предвкушали падение «идола молодежи с его высокого пьедестала... Но, увы, — продолжает мемуарист, — действительность не оправдала этих мечтаний...»

Трудно представить всю силу впечатления, которое произвел на читателей роман «Что делать?». Едва ли ка кое-либо другое произведение русской литературы было встречено с таким же нетерпеливым интересом. Даже враждебные Чернышевскому критики должны были признать, что роман этот написан с таким воодушевлением, что к нему нельзя отнестись холодно и объективно.

«Когда осенью 1863 года, — пишет в своих воспоминаниях Водовозова, — из деревень и с дач все снова съехались в свои насиженные петербургские гнезда, необыкновенное оживление в интеллигентных кружках сразу дало себя почувствовать. Кого только не приходилось посещать в это время, всюду шли толки о романе «Что делать?».

Дело не ограничилось одними возбужденными толками. Мало того, что романом зачитывались, мало того, что он сильно влиял на убеждения передовых читателей, — он на чал оказывать непосредственное воздействие на поведение революционно настроенной молодежи, стремившейся воплотить в жизнь принципы, провозглашенные в романе.

«Кто не читал и не перечитывал этого знаменитого произведения? спрашивал Плеханов. — Кто не увлекался им, кто не становился под его благотворным влиянием чище, лучше, бодрее и смелее? Кого не поражала нравственная чистота главных действующих лиц? Кто после чтения этого романа не задумывался над собственной жизнью, не подвергал строгой проверке своих собственных стремлений и наклонностей? Все мы черпали из него нравственную силу и веру в лучшее будущее:

 И доверенность великую 
 К бескорыстному труду...» 

Современная Чернышевскому критика, сопоставляя его роман с романом Тургенева «Отцы и дети», отмечала полемическую направленность «Что делать?» против «Отцов и детей».

Чернышевский хотел показать настоящее лицо новых людей с их особой моралью

Прямой отпор тургеневскому изображению «нигилизма» не был главной целью автора «Что делать?», но многое в рома не давало повод к противопоставлению этих произведений.

Чернышевский хотел показать настоящее лицо новых людей с их особой моралью, с их стремлениями и надеждами, со всей сложностью их внутреннего мира; он хотел изобразить их схватку с «допотопными» людьми», с отживающим крепостническим обществом не как борьбу отцов и детей, а как столкновение социальных сил.

Таких героев, как Лопухов, Кирсанов, Вера Павловна и тем более Рахметов, русская литература до романа Чернышевского не знала вовсе. Необычны были их мысли, поступки, желания, отношения между собой и отношение к жизни, к окружающим. Они не напоминают ни Рудиных, ни Олениных, ни Базаровых, ни Бельтовых, ни одного из героев дворянской литературы. Они внутренне цельны; это люди не только убеждения, но и дела, не только теории, но и практики, материалистической теории и революционной практики.

Творчество Чернышевского

«Недавно зародился у нас этот тип, — говорит автор. — Прежде были только отдельные личности, предвещавшие его; они были исключениями и, как исключения, чувствовали себя одинокими, бессильными и от этого бездействовали, или унывали, или экзальтировались, романтизировали, фантазировали, то есть не могли иметь главной черты этого типа, не могли иметь хладнокровной практичности, ровной и расчетливой деятельности, деятельной рассудительности... Недавно родился этот тип и быстро распложается. Он рожден временем, он знамение времени...»

Это была передовая разночинная интеллигенция, которая несла с собой освободительные идеи 60-х годов и противостояла всей галерее героев русской дворянской литера туры.

Сам Чернышевский называет много раз своих героев «хитрецами» за то, что они толкуют о своей полной приверженности «теории эгоизма». Однако за таким наименованием «хитрой теории» кроется совсем иная сущность.

С термином «эгоизм» у каждого человека, естественно, связано представление о себялюбии, об извлечении из всего личных выгод, о равнодушии личности к окружающим. Чернышевский же своей теорией разумного эгоизма стремился показать, что только на путях неразрывного слияния общественных интересов с личными мыслимо подлинное счастье каждого человека.

Это была теория революционной морали «новых людей», осознавших свою глубокую органическую спаянность с коллективом.

«Мое благо, — говорят герои романа, — благо всех. Мое счастье — счастье большинства. Моя выгода — выгода общая».

Для них это были не книжные фразы, не туманные стремления, не отвлеченные рассуждения о высоких материях, а основное жизненное убеждение. Этих людей, видевших цель и смысл жизни в труде, объединяло стремление сделать всех людей труда свободными, счастливыми и радостными, объединяла ненависть к миру праздной роскоши, к миру эксплуатации, деспотизма и невежества.

Эта теория помогла Чернышевскому дать материалистическое объяснение поведению и поступкам своих героев. Практически она давала основы активной, разумной, революционной морали.

Содержание романа, взятое из «семейной жизни», на первый взгляд очень несложно. Если судить по сюжетной канве «Что делать?», то можно подумать, что в центре произведения стоит женский вопрос. Внешне — в заголовках частей, в некоторых особенностях сюжетного построения — главы «Что делать?», особенно начальные, близки к обычному в то время типу занимательного романа.

Нарочито эффектна манера вступительной части, тут же, впрочем, разоблачаемая самим автором. Приманчивы под заголовки: «Первая любовь и законный брак», «Замужество и вторая любовь», — будто и впрямь это чисто семейный роман с авантюрным сюжетом, предназначенный для читателей, не очень разборчивых и не весьма требовательных.

Но в действительности все, что касалось положения женщины в обществе, служило автору лишь средством выражения более сложных идей. Автор наглядно показывал, что степень свободы женщины есть естественное мерило об щей свободы. Это было одним из заветнейших и давних убеждений Чернышевского.

Оптимизм, которым проникнут роман, опирается не толь ко на веру в грядущее торжество революции, — герои «Что делать?» радостно сознают себя непосредственными участниками подготовки этой будущей победы.

«Да, но и теперь хорошо, — говорят они, — потому что готовится это хорошее; по крайней мере, тем и теперь хорошо, кто готовит его».

В четвертом сне Веры Павловны писатель подводит нас к неизбежному историческому разрешению изображенного в романе общественного конфликта. Здесь Чернышевский показал свою изумительную способность идти от отдельных явлений к обобщениям высшего порядка, от действительности — к предвидениям.

Показав через смену символических образов Астарты, Афродиты, Мадонны историю развития человеческого общества в последовательной смене культур — первобытной, античной, феодальной, иносказательно обозначив эпоху французской буржуазной революции как рубеж, с которого начинается иная полоса истории, писатель в заключение приоткрывает завесу и над будущим, давая обобщенную картину радостной жизни трудового народа, освобожденного от всякого гнета и эксплуатации.

Роман Чернышевского должен был ответить на самый острый, самый важный вопрос, волновавший тогда передовую интеллигенцию, на вопрос что делать, для того чтобы освободить страну от самодержавно-крепостнического деспотизма.

Могучей фигурой «особенного человека» — Рахметова — Чернышевский дал ответ на этот вопрос. Он первый в русской литературе создал образ революционера — теоретика и практика, готового к любой схватке, к любым испытаниям в борьбе.

Биография его необычна: Рахметов — аристократ, но он порвал со своей средой; он работал плотником, перевозчиком, бурлаком, чтобы заслужить уважение и любовь простых людей. Он употребил все свои средства на революционное дело. Преданный одной идее, одному стремлению, он мог казаться экзальтированным, неправдоподобным. Аскет, ведущий спартанский образ жизни, натура, способная на любые жертвы для торжества своих убеждений, Рахметов возвышается над «обыкновенными людьми нового поколения», подобными Лопухову, Кирсанову, Вере.

И Чернышевский делает оговорку, что таких людей, как Рахметов, еще немного:

«Велика масса честных и добрых людей, а таких людей мало; но они в ней — теин в чаю, букет в благородном вине; от них ее сила и аромат; это цвет лучших людей, это двигатели двигателей, это соль соли земли».

И еще одну оговорку сделал Чернышевский в главе «Особенный человек»: «Я знаю о Рахметове больше, чем говорю». Понятно, что рассказывать прямо и открыто о конспиративной работе главы революционного кружка писатель не мог. Поэтому образ Рахметова несколько таинственен и смутен, поведение его порой загадочно, но читатели, конечно, угадывали истинную подоплеку его странных исчезновений, особых знакомств и т. п.

Большое значение для понимания революционного смысла романа имеет его заключительная сцена — бурно-веселый пикник компании молодежи и двух дружных семейств — сцена, в которой неожиданно появляется дама в трауре.

Этот отрывок, как и шестая, последняя глава «Что делать?», называющаяся «Перемена декораций», написаны Чернышевским с большой осторожностью и лаконизмом Они как будто бы совершенно обособлены и не имеют ни какой видимой связи с сюжетом романа.

Они перекликаются с юношеским дневником Чернышевского, где он записал разговор со своей невестой, Ольгой Сократовной, о том, что, давая согласие на брак, она избирает трудную участь, ибо он не знает, долго ли будет пользоваться жизнью и свободой.

«У меня такой образ мыслей, — говорил он ей, — что я должен с минуты на минуту ждать, что вот явятся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в крепость, бог знает, на сколько времени...»

Сопоставление этой записи с концовкой «Что делать?» ясно указывает на революционный смысл, который вложен в песни, тосты, в разговоры участников пикника.

Строки дневника проливают свет на песню о браконьере, исполняемую дамой в трауре:

Ты хочешь, дева, быть моей,
Забыть свой род и сан,
Но прежде отгадать сумей,
Какой мне жребий дан...

О дева, друг недобрый я;
Глухих лесов жилец;
Опасна будет жизнь моя»
Печален мой конец, —

это неправда, дети, — обращается дама в трауре к молодежи, — не будет печален, но тогда я думала и он думал; но все-таки я отвечаю свое:

Красив Брингала брег крутой,
И зелен лес кругом;
Мне с другом там приют дневной 
Милей, чем отчий дом.

— В самом деле, так было. Значит, мне и нельзя жалеть: мне было сказано, на что я иду. Так можно жениться и любить, дети: без обмана; и умейте выбирать».

В романе Чернышевского действительность, наблюдения, вынесенные из окружающей жизни, тесно переплетаются с предвидениями и смелым полетом мысли будущее.

«Оно светло, — писал он, — оно прекрасно. Говори же всем: вот что в будущем, будущее светло и прекрасно. Любите его, стремитесь к нему, работайте для него, приближай-те его, переносите из него в настоящее сколько можете пере нести: настолько будет светла и добра, богата радостью и наслаждениями ваша жизнь, насколько вы умеете перенести в нее из будущего...»

Чернышевский понимал, что ему не увидеть день и час полного торжества своих убеждений, но глубокая вера в неизбежность этого торжества воодушевляла его на трудные подвиги.

Существует ряд предположении о прототипах романа. Не которые считают, что при обрисовке образа Рахметова бы ли использованы черты характера саратовского помещика Бахметева, который посетил Чернышевского в 1858 году. Среди революционной молодежи 70-х годов распространено было, по свидетельству Короленко, мнение, что прототипом для Рахметова послужил П. Д. Баллод, арестованный в 1862 году по делу печатания антиправительственных прокламаций и приговоренный к ссылке на каторгу.

Но правильнее будет сказать, что образ Рахметова является глубоким обобщением. В нем нашли место и детали биографии Бахметева, и черты характера таких людей, как Добролюбов, Сигизмунд Сераковский, да и сам автор. Достаточно вспомнить, что Чернышевский остался непоколебимо тверд и верен своим убеждениям. Показывая на примере Рахметова необходимость для революционера величия и стойкости души, Чернышевский сам в высокой мере проявил это величие и стойкость.

В образе Веры Павловны запечатлены многие черты характера Ольги Сократовны, хотя основным прототипом Веры Павловны была, по общим свидетельствам, Марья Александровна Бокова-Сеченова, родная сестра В. Обручева, о котором говорилось выше.

Главная сюжетная линия романа (история Лопухова — Кирсанова — Веры Павловны) частично воссоздавала подлинную историю, суть которой сводится к следующему. Док тор П. И. Боков, один из близких друзей Чернышевского, в годы студенчества готовил к экзаменам М. А. Обручеву. Под влиянием социалистических идей, почерпнутых ею в статьях Чернышевского, Обручева стремилась к независимости, знаниям, освобождению из-под тяжелой опеки семьи. Выходец из демократической среды, Боков, примыкавший к революционным кружкам 60-х годов, предложил, подобно Лопухову, своей ученице фиктивный брак. В 1861 году Марья Александровна слушала лекции начинавшего свою ученую карьеру знаменитого физиолога И. М. Сеченова. Он познакомился с Боковыми и дружески сблизился с ними. Между Боковой и Сеченовым дружба перешла в любовь, и Боков устранился, сохранив дружбу с обоими.

Чернышевский и сам указывает, что все «существенное в его рассказе — факты, пережитые его добрыми знакомыми».

Ко времени ареста Чернышевского и работы над рома ном история эта далеко не была завершена. Чернышевский знал лишь самую завязку ее. Жизненный путь Марьи Александровны только начинался. Она принадлежала к немногим еще тогда женщинам, которые твердо верили, подобно героине романа Чернышевского, что они должны искать независимости и равенства и что достигнуть этого они могут лишь упорным трудом на пользу общества.

«Женщина играла до сих пор такую ничтожную роль в умственной жизни потому, что господство насилия отнимало у ней и средства к развитию, и мотивы стремиться к развитию... Нам формально закрыты почти все пути гражданской жизни, — размышляла Вера. — Нам практически закрыты очень многие — почти все, — даже из тех путей общественной деятельности, которые не загорожены для нас формальными препятствиями. Из всех сфер жизни нам оставлено тесниться только в одной сфере семейной жизни — быть членами семьи, и только... Нет, пока женщины не будут стараться о том, чтобы разойтись на много дорог, женщины не будут иметь самостоятельности...»

Чернышевский говорит о своей героине, что она была од ной из первых женщин в России, посвятивших себя медицине. Именно так и сложилась судьба М. А. Боковой-Сечено вой, которая, преодолев немало трудностей, получила диплом врача и позднее, в 1871 году, защитила диссертацию.

Замечательно, что «шестидесятница», чья судьба на шла отражение в романе Чернышевского, стала свидетельницей Великой Октябрьской революции, одним из завоеваний которой было полное и подлинное освобождение женщины в нашей стране.

Марья Александровна Бокова-Сеченова скончалась в феврале 1929 года—девяноста лет от роду.

Роман не мог первоначально получить должной оценки в печати. Полная свобода оставалась только за отрицатель ной критикой. Положение единомышленников Чернышевского было в высшей степени затруднительным. Обсудить свободно это произведение, раскрыть его настоящее содержание, показать цели автора было, разумеется, невозможно.

Сочувственные отзывы о романе были осторожны и кратки. Даже в журнале «Современник» лишь косвенно защищали «Что делать?», называя его романом будущего.

Сперва отзывы Герцена в письмах к друзьям и знакомым были противоречивы, но в статье «Порядок торжествует» (1866) он отдал должное и роману и автору. Герцен подчеркнул важное общественное значение темы романа и отметил, что в нем «много хорошего».

Первой по времени попыткой дать развернутую, серьезную оценку «Что делать?» была статья Писарева «Мысли о русских романах», написанная им в 1863 году. Писарев глубже других тогдашних критиков вскрыл сущность романа Чернышевского и даже сумел указать, насколько позволяли ему обстоятельства, значение фигуры Рахметова.

Популярность «Что делать?» росла и ширилась, хотя царское правительство сделало все возможное, чтобы при глушить голос Чернышевского.

Номера «Современника» с текстом «Что делать?» (от дельное издание романа не было разрешено) переходили из поколения в поколение; роман переписывался от руки. Передовая студенческая молодежь собиралась для чтения «Что делать?» вслух и для обсуждения вопросов, постав ленных Чернышевским.

Нелегальное заграничное издание романа находилось в юношеской библиотеке Владимира Ильича Ленина. Надежда Константиновна Крупская писала в своих воспоминаниях, что Ленин «знал до мельчайших подробностей «Что делать?».

Недавно за рубежом вышла книга воспоминаний Н. Валентинова, в которой приведены интересные устные высказывания Ленина о Чернышевском, относящиеся к 1904 году. В частности, говорится там и о его отношении к рома ну «Что делать?».

Мы узнаем из этой книги, что однажды в Женеве Ленин дал очень резкую и гневную отповедь Валентинову, когда тот попытался опорочить роман Чернышевского, характеризуя его как произведение, лишенное настоящей художественной ценности.

«Отдаете ли вы себе отчет в том, что говорите? — бросил Ленин мне, — пишет Валентинов. — Как в голову может прийти чудовищная мысль называть примитивным, бездарным произведение Чернышевского, самого большого и талантливого представителя социализма до Маркса! Сам Маркс называл его великим русским писателем».

«Он не за «Что делать?» его так назвал. Эту вещь Маркс наверно не читал», — сказал я.

«Откуда вы знаете, что Маркс ее не читал? Я заявляю: недопустимо называть примитивным и бездарным произведением «Что делать?». Под его влиянием сотни людей делались революционерами... Он, например, увлек моего бра та, он увлек и меня. Он меня всего глубоко перепахал. Когда вы читали «Что делать?»? Его бесполезно читать, если молоко на губах не обсохло. Роман Чернышевского слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в ран нем возрасте. Я сам пробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда не годное, поверхностное чтение. А вот после казни брата, зная, что роман Чернышевского был одним из самых любимых его произведений, я взялся уже за на стоящее чтение и просидел над ним не несколько дней, а недель. Только тогда я понял его глубину. Это дает заряд на всю жизнь...»

Прекрасным подтверждением этих слов В И Ленина может служить и свидетельство вождя болгарских коммунистов Георгия Димитрова. Вспоминая в 1935 году о своих первых шагах в революционном движении на заре нашего, столетия, Георгий Димитров говорил о необычайно глубоком, неотразимом впечатлении, которое произвел на него при первом знакомстве роман Чернышевского:

«На протяжении месяца я буквально жил с героями Чернышевского. Моим любимцем был в особенности Рахметов. Я ставил себе целью быть твердым, выдержанным, неустрашимым, самоотверженным, закалять в борьбе с трудностями и лишениями свою волю и характер, подчинять свою личную жизнь интересам великого дела рабочего класса — одним словом, быть таким, каким представлялся мне этот безупречный герои Чернышевского».