В борьбе за дело народа

В борьбе за дело народа

С того времени, как Чернышевский передал, Добролюбову ведение литературно-критического раздела в «Современнике», сам он получил возможность вплотную заняться другими раз делами журнала, которые считал еще более важными, — именно разделами политики, философии, истории, политической экономии. Так начался второй период его журнально-публицистической деятельности.

Исход крымской кампании, нараставшие внутри страны крестьянские волнения и ширившееся общественное движение в пользу отмены крепостного права заставили царское правительство несколько ослабить цензурные строгости. Это дало возможность Чернышевскому шире осветить в своих статьях наиболее важные и актуальные темы, среди которых самым острым и волнующим был давно назревший крестьянский вопрос.

Явные признаки разложения российского феодально-крепостнического уклада стали сказываться еще задолго до крымской войны, которая с неумолимой ясностью вы явила гнилость и бессилие крепостной России и создала к середине 50-х годов предпосылки революционной ситуации, совершенно четко обозначившейся через несколько лет.

Медленно, но неуклонно — и чем дальше, тем быстрее страна вступала на путь капиталистического развития. Главным препятствием, основной помехой на этом пути оставалась изжившая себя крепостническая система. Она тормозила поступательное историческое движение, налагая тяжелые цепи на все отрасли народного хозяйства.

Неизбежный глубочайший кризис этой системы надвигался с нарастающей быстротой.

Еще в 1839 году шеф жандармов Бенкендорф в своем «всеподданнейшем» отчете Николаю I довольно откровенно обрисовал ему угрожающее положение в стране в связи с усиливавшимися крестьянскими волнениями.

«Весь дух народа, — писал Бенкендорф, — направлен к одной цели — к освобождению, а между тем во всех концах России есть праздные люди, которые разжигают эту идею... Вообще крепостное состояние есть пороховой погреб под государством».

Царский слуга смутно чувствовал, что в скором будущем потребуется какая-то перестройка государственной системы:

«Начать когда-нибудь и с чего-нибудь надобно, и лучше начать постепенно, осторожно, нежели дождаться, пока начнется снизу, от народа. Только тогда будет мера спасительна, когда будет предпринята самим правительством, тихо, без шума, без громких слов, и будет соблюдена благо разумная постепенность. Но что это необходимо и что крестьянское сословие есть пороховая мина — в этом все согласны...»

Но нужен был удар страшной силы, чтобы правящие верхи осознали неизбежность изменений в жизни страны и пошли на уступки в вопросе об освобождении крестьян. Нужно было пережить позор поражения в войне, чтобы царское правительство решилось наконец хотя бы на осторожную и постепенную подготовку к отмене крепостного права.

Когда в 1856 году был подписан Парижский мир, главнокомандующий русской армией князь Горчаков сказал Александру II:

«Хорошо, что мы заключили мир, дальше воевать мы были не в силах. Мир дает нам возможность заняться внутренними делами, и этим должно воспользоваться. Первое дело — нужно освободить крестьян, потому что здесь узел всяких зол».

Правительство Александра II хотело сохранить основы феодально-крепостнического уклада, а вместе с тем уже все яснее становилось, что нельзя оставить в неизменном виде формы господства правящих классов над трудящимися массами, так как военное поражение создало чрезвычайно напряженную обстановку в стране. Народ стал открыто выражать недовольство. Крестьянские волнения вспыхивали одно за другим.

В 1856 году Александр II и его ближайшие приспешники, памятуя о рецепте, предложенном в свое время Бенкендорфом Николаю I, решили приступить «с благоразумной постепенностью», «осторожно и тихо» к подготовке отмены крепостного права.

Слова «освобождение сверху» и «освобождение снизу», употребленные в отчете шефа жандармов, фигурируют и в обращениях Александра II к дворянам. Коронованный крепостник понимал, что «существующий порядок владения душами не может оставаться неизменным». Он заявил московским дворянам: «Лучше отменить крепостное право сверху, нежели дожидаться того времени, когда оно само начнет отменяться снизу».

Таким образом, единственной силой, заставившей царя и крепостников пойти на уступки в этом вопросе, была «сила экономического развития, втягивавшего Россию на путь капитализма. Помещики-крепостники не могли помешать росту товарного обмена России с Европой, не могли удержать старых, рушившихся форм хозяйства»¹.

¹ (В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 95.)

В конце 1856 года был образован Секретный комитет под председательством Александра II для обсуждения мер по устройству быта крестьян, в состав которого вошли виднейшие сановники.

Царское правительство все это держало в глубокой тайне. Оно опасалось даже употреблять до поры до времени самое выражение «освобождение крестьян» и заменяло его в официальных документах туманными словами: «устройство быта помещичьих крестьян».

Но «шила в мешке не утаишь», говорит мудрая русская пословица. Тайные покровы постепенно приоткрывались, обнажая в самом неприглядном свете истинные намерения крепостников. Секретный комитет был со временем преобразован в Главный комитет об устройстве сельского состояния; в помощь ему были учреждены губернские дворянские комитеты и редакционные комиссии. Все эти комитеты и комиссии в течение целого пятилетия занимались раз работкой всевозможных проектов, сущность которых сводилась к поискам новых форм ограбления трудового народа.

Ухищрения этих бюрократических инстанций, стоявших на страже классовых интересов дворян, были направлены к тому, чтобы в результате пресловутого «освобождения» земли по-прежнему остались в руках помещиков.

Закабаленный народ, за спиной которого шла эта подготовительная работа, жадно ловил доходившие до него смутные слухи о «воле».

Шеф жандармов Долгоруков писал в докладе Александру II в 1858 году, что крестьяне «в ожидании переворота в их судьбе находятся в напряженном состоянии и могут легко раздражиться от какого-либо внешнего повода».

Внимание всей страны было приковано к крестьянскому вопросу. Волна общественного возбуждения вынесла его из стен правительственных комитетов и комиссий на страницы печати.

В эти дни Чернышевский писал отцу:

«Все здесь, как и по всей России, заняты исключительно рассуждениями об уничтожении крепостного права».

Секретный комитет, возглавлявшийся Александром II, особо отметил, что «волнение умов», охватившее все слои общества, «при дальнейшем развитии может иметь последствия более или менее вредные, даже опасные...»

Заседали в комитетах и комиссиях, полемизировали на страницах журналов и газет, спорили в салонах и кружках. Критик Анненков писал об этой шумихе Тургеневу, находившемуся тогда за границей:

«Вы мне поверите, если скажу, что нельзя обеда съесть и чаю напиться без того, чтоб не накричаться об эмансипации крестьян и воспитании чести в народе».

Это словечко «накричаться» как нельзя лучше подчеркивало показной характер споров о реформе между крепостниками и либералами. Подлинного освобождения крестьян, освобождения с землей и без выкупа, не хотели ни те, ни другие.

Настроение крепостников прямолинейно выразил князь Орлов, исполнявший обязанности председателя Секретного комитета в отсутствие царя. Он заявил, что скорее даст отрубить себе руку, чем подпишет освобождение крестьян с землей.

А либералы старательно прикрывали подлинную сущность всевозможных проектов реформы пустыми фразами о чести и справедливости.

— Характеризуя их позиции, Ленин говорит:

«Либералы были и остаются идеологами буржуазии, которая не может мириться с крепостничеством, но которая боится революции, боится движения масс, способного свергнуть монархию и уничтожить власть помещиков. Либералы ограничиваются поэтому «борьбой за реформы», «борьбой за права», т. е. дележом власти между крепостниками и буржуазией¹.

¹ (В. И. Ленин, Сочинения, т. 17, стр. 97.)

Только Чернышевский и его соратники, представители революционной демократии, последовательно отстаивали интересы многомиллионных масс угнетенного крестьянства, ведя борьбу и с крепостниками и с либералами.

Одна из первых статей Чернышевского по крестьянскому вопросу, называвшаяся «О новых условиях сельского быта», сопровождалась обращением редакции «Современника» к читателям, в котором говорилось.

«Все внимание России устремлено теперь на дело отменения крепостного права... Для соответствия с потребностями и ожиданиями своих читателей «Современник» с следующей (пятой) книжки (1858 года) будет постоянно помещать статьи, посвященные вопросу об уничтожении крепостного права, под общим заглавием «Отменение крепостного права».

Это нежелательное для правительства прямое обозначение злободневного наболевшего вопроса тотчас же вы звало цензурную «поправку». В дальнейшем обещанное название рубрики исчезло и соответствующий материал печатался под общим заголовком: «Устройство быта помещичьих крестьян».

- Редакцию «Современника» принудили, таким образом, держаться в наименовании этого раздела правительственной терминологии. Однако содержание статей по крестьянскому вопросу в «Современнике», написанных в большинстве случаев Чернышевским, было прямо направлено против официальной точки зрения.

С самого начала Чернышевский отчетливо сознавал, что подготовка реформы ведется «с желанием требовать как можно меньше пожертвований от дворянства». Он видел, что дело будет решаться одной стороной без какого бы то ни было участия другой стороны, кровно в этом деле заинтересованной. Пристально следя за малейшими изменениями в ходе подготовки реформы и внимательно изучая расстановку сил в начинавшейся борьбе, он разоблачал одну за другой уловки противников.

Искусно минуя цензурные преграды, Чернышевский вскрывал в своих статьях исторический вред крепостного права; по его мнению, оно обусловило отсталость царской России, обессиливало всю жизнь страны и особенно тягостно отразилось на состоянии земледелия.

«Крепостное право, — писал он, — переделавши в своем духе все наши обычаи, конечно, не могло содействовать ни развитию духа предприимчивости, ни поддержанию трудолюбия в нашем племени. Если бы не было никаких других неблагоприятных обстоятельств, одного крепостного права было бы достаточно, чтобы объяснить жалкое положение нашего земледелия».

Писатель не мог, конечно, с полной ясностью сказав о том, что зло коренилось не только в крепостном праве, а во всем самодержавном строе. Но и на это указывал он до вольно прозрачно:

«Крепостное право было одним из учреждений, ослаблявших народную энергию. Но не одному ему надобно приписывать страшный упадок ее. Крепостное право было только одним из множества элементов, имеющих такое же влияние на силу нации. Мы не хотим теперь перечислять всех этих вредных учреждений; для нашей цели довольно будет обратить внимание только на результат их. Русский народ живет или, лучше сказать, прозябает или дремлет в тяжелой летаргии... энергия труда подавлена в нас вместе со всякою другою энергиею».

По ходу подготовки реформы Чернышевскому приходилось прибегать в своих статьях к различным тактическим приемам. На первом этапе в них заметно стремление подтолкнуть противника на максимум уступок, чтобы ослабить его и продолжать в дальнейшем борьбу с но вой силой.

В знаменитой статье «Русский человек на rendez-vous» он пугает помещиков революцией в случае их неуступчивости, надеясь еще этой угрозой добиться благоприятных для крестьян условий реформы. Но эта статья была послед ней в подобном роде.

«Против желания нашего, — писал он, ослабевает в нас с каждым днем надежда на проницательность и энергию людей, .которых мы упрашиваем понять важность на стоящих обстоятельств и действовать сообразно здравому смыслу, но пусть, по крайней мере, не говорят они, что не слышали благоразумных советов, что не было им объясняемо их положение».

С каждым днем становилось все яснее, что судьба ре формы — в руках крепостников, что это будет только жал кий компромисс.

И Чернышевский, как указывает В. И. Ленин, «протестовал, проклинал реформу, желая ей неуспеха, желая, что бы правительство запуталось в своей эквилибристике между либералами и помещиками и получился крах, который бы вывел Россию на дорогу открытой борьбы классов»¹.

¹ (В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 264.)

О чем хлопотали либералы? В лучшем случае о том, чтобы крестьянам достались урезанные наделы земли, за которые помещики получили бы хороший выкуп.

«Нет, — писал Чернышевский, анализируя подобные проекты, — лучше уж вовсе не давать ничего, ни земли по-левой, ни усадеб, нежели давать землю в таком урезанном, ни на что не годном количестве. Тогда, по крайней мере, он (крестьянин) хотя будет прямо знать, какая судьба ему готовится... Нет, лучше отнимем у них землю, снимем с них все до последней рубашки, пусть лучше они голые идут по миру С одними крестами на шее, — все-таки тут они хоть когда-нибудь поправятся; а если станем сбирать с них такие подати, они ведь тоже лишатся последнего рубашки только поправиться не будет им средства».

Вывод, о котором вынужденно умалчивал Чернышевский, напрашивался сам собой: осознав безвыходность своего положения народ повсеместно, восстает против угнетателей.

Вся революционно-публицистическая деятельность великого демократа была направлена в это время на сплочение авангарда передовой русской интеллигенции для под готовки революционного взрыва в стране.

В. И. Ленин пишет о первых русских социалистах.

«Вера в особый уклад, в общинный строй русской жизни, отсюда вера в возможность крестьянской социалистической революции — вот что одушевляло их, поднимало десятки и сотни людей на геройскую борьбу с правительством»¹.

¹ (В. И. Ленин, Сочинения, т. 1, стр. 246.)

Чернышевскому представлялся возможным при условии победы крестьянской революции переход России к социализму через общину, минуя капиталистическую стадию развития.

Объясняя утопический характер этого представления, В. И. Ленин говорит:

«Чернышевский был социалистом-утопистом, который мечтал о переходе к социализму через старую, полуфеодальную, крестьянскую общину, который не видел и не мог в 60-х годах прошлого века видеть, что только развитие капитализма и пролетариата способно создать материальные условия и общественную силу для осуществления социализма. Но Чернышевский был не только социалистом-утопистом. — продолжает В. И. Ленин, — он был также революционным демократом, он умел влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя — через препоны и рогатки цензуры — идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей»².

² (Там же, т. 17, стр. 97.)

В один из июньских дней 1859 года заведующий конторой «Современника» получил от Некрасова записку, в которой поэт просил его незамедлительно доставить Чернышевскому деньги для поездки за границу.

Николай Гаврилович отправлялся в Лондон для встречи с Герценом. О поездке этой знали тогда лишь немногие из ближайшего окружения Чернышевского. Целью этого путешествия было объяснение с Герценом по поводу его статьи «Very dangerous!!» («Очень опасно!!»), напечатанном в «Колоколе» и направленной против «Современника».

Что же явилось причиной выступления Герцена против самого передового русского журнала? Как могло случиться, что лондонский изгнанник, сыгравший такую огромную роль в развитии русского революционного движения, ополчился в своем «Колоколе» против молодого поколения революционеров-разночинцев?

Это было следствием либеральных колебании Герцена.

В годы подготовки крестьянской реформы он не разделял революционной тактики вождей «Современника». В это время он не утратил еще надежды на то, что улучшения в жизни русского народа возможны по доброй воле царя и дворянства. Впоследствии, правда, он осознал беспочвенность этих надежд, но в описываемое время у него не было четкой и последовательной линии.

Подобные иллюзии были чужды Чернышевскому и его соратникам. Они стояли в гуще российской действительности. Все слои общества были перед их глазами. Они воочию видели народ, изнемогавший под гнетом крепостничества, верили в народ и звали его к пробуждению. А Верцен, по словам В. И. Ленина, «принадлежал к помещичьей, барской среде. Он покинул Россию в 1847 году, он не видел революционного народа и не мог верить в него».

Это расхождение в главном вопросе порождало и другие частные разногласия.

Незадолго до появления названной статьи Герцена редакция «Современника» ввела в журнале новый сатирический раздел под названием «Свисток». Здесь подвергались осмеянию не только откровенные реакционеры, но и либеральные болтуны, прикрывавшиеся красивыми фразами о правде, свободе и чести.

На страницах «Свистка», а также в своих статьях Добролюбов беспощадно высмеивал входившую тогда в моду «обличительную» литературу, которая была не чем иным, как дозволенной «сверху» критикой частностей и мелочей. Она не только не подрывала устоев самодержавно-помещичьей власти, но, напротив, отвлекала внимание читателей от существа дела, ибо сатира такого рода «не хотела видеть коренной дрянности того механизма, который старались исправить». Процветание такого рода литературы, совершенно безобидной и безвредной для власти, создавало видимость гласности, видимость свободного участия печати в общественной жизни страны. Вот против этой-то обывательской обличительной литературы и выступал «Со временник».

Герцен не сумел оценить революционную направленность энергичной борьбы Чернышевского и Добролюбова против вредного увлечения мелкотравчатым обличительством. Он бросил обвинение редакции «Современника» в том, что она посягает на основы зарождающейся гласности в России. В полемическом пылу он поставил знак равенства между реакционерами, стремившимися душить свободное слово в России, и авторами «Современника», бичевавшими либеральных болтунов.

Когда известие об этой обвинительной статье Герцена дошло до Добролюбова, он записал в дневнике:

«Однако хороши наши передовые люди! Успели уже пришибить в себе чутье, которым прежде чуяли призыв к революции, где бы он ни слышался и в каких бы формах ни являлся. Теперь уж у них на уме мирный прогресс при инициативе сверху, под покровом законности...»

В силу цензурных условий «Современник» не мог от крыто полемизировать с Герценом и заставить его при знать ошибочность занятой им позиции вообще и ошибочность его статьи в частности. Поэтому Чернышевский и по ехал для личных переговоров с ним в Лондон.

Рассказывая о своем впечатлении от встречи с Чернышевским в Лондоне, И. А. Тучкова-Огарева отмечает в своих воспоминаниях, что популярность его была тогда очень велика: о нем говорила чуть не вся Россия, имя его не сходило со страниц печати, о нем постоянно упоминали в кругу Герцена.

И вот он приехал, вот он в гостях у Герцена...

«Как теперь вижу этого человека, — пишет Тучкова-Огарева. я шла в сад через зал, неся на руках свою маленькую дочь, которой было немного более года; Чернышевский ходил по зале с Александром Ивановичем: последний остановил меня и познакомил с своим собеседником. Чернышевский был среднего роста; лицо его было некрасиво, черты неправильны, но выражение лица, эта особенная красота некрасивых, было замечательно, исполнено кроткой задумчивости, в которой светились самоотвержение и покорность судьбе. Он погладил ребенка по голове и проговорил тихо: «У меня тоже есть такие, но я почти никогда их не вижу».

Кажется, Герцен и Чернышевский виделись не более Двух раз. Герцену думалось, что в Чернышевском недостает откровенности, что он не высказывается вполне; эта мысль помешала их сближению, хотя они понимали обоюдную силу, обоюдное влияние на русское общество...»

Чернышевский пробыл в Лондоне всего несколько дней. Свидание не принесло ему удовлетворения, ибо он остро почувствовал, что собеседник его все еще находится в плену либеральных иллюзий.

«Какой умница, какой умница... и как отстал... — говорил потом Чернышевский о Герцене. — Ведь он до сих пор думает, что продолжает остроумничать в московских салонах... А время идет теперь с страшной быстротой: один месяц стоит прежних десяти лет. Присмотришься — у него все еще в нутре московский барин сидит...»

Поездка Чернышевского в Лондон была все же не напрасной. Вскоре Герцен в одной из заметок в «Колоколе» косвенно признал ошибочность своего выступления против «собратий».

Прошло полгода. И кто-то из единомышленников Чернышевского, а быть может даже он сам, прислал Герцену для напечатания в «Колоколе» «Письмо из провинции» за подписью: «Русский человек». В нем говорилось, что не следует верить в «добрые намерения» царей, так как подобная вера не оправдывается ни историей, ни современным положением в стране.

Обращаясь к Герцену, автор заканчивал письмо призывом:

«Вы сделали все, что могли, чтобы содействовать мир ному решению дела, — перемените же тон, и пусть ваш «Колокол» благовестит не к молебну, а звонит в набат! К топору зовите Русь!»

Ответ Герцена на письмо еще раз показал, как серьезны были в то время его расхождения с революционными демократами.

«К топору, этому ultima ratio (то есть последнему доводу. — Н. Б.) притесненных», он отказывался звать «до тех пор, пока останется хоть одна радужная надежда на раз вязку без топора».

И только кровавая расправа царского правительства с крестьянскими бунтами, возникшими с новой силой после осуществления реформы 1861 года, раскрыла Герцену глаза, и он, отбросив колебания, твердо стал на сторону революционной демократии.

Вскоре по возвращении из Лондона Чернышевский отправился в Саратов навестить отца. От Нижнего он ехал пароходом.

Даже и в дороге не переставал он работать, спеша закончить большой обзор международных событий для раздела «Политика» в «Современнике». Сильные толчки машины мешали писать, рука дрожала, строки шли вкривь и вкось. Но статью он все-таки кончил, ото слал в Петербург, и она своевременно появилась в журнале.

Когда он вспоминал подробности своей недавней поездки за границу, перед глазами не вольно всплывали контрасты лондонской жизни: блеск цен тральных районов столицы и нищета смрадных окраин, где сот ни безработных бродят около таверн, жадно взирая на разложенные в витринах съестные припасы.

Этот огромный людской муравейник воскрешал в памяти строки Томаса Гуда: «О, как дорог хлеб и как дешевы людское тело и кровь!»

На остановке в Самаре

На остановке в Самаре среди пассажиров, вышедших на палубу, шел разговор о недавнем происшествии на баржах, на которых провезли в Царицын сотни рабочих, завербованных на постройку железной дороги между Волгой и Доном. Баржи тянул на буксире пароход «Адашев».

Как раз на остановке в Самаре и возник среди этих рабочих бунт из-за того, что их обманули подрядчики.

Нанимая их, подрядчики обещали давать им в пути черный хлеб с постным маслом и с солью, а на остановках в городах покупать для них и ситный. Но обещание это они нагло нарушили: хлеб давали заплесневевший, а масла и вовсе лишили. В Самаре терпение рабочих наконец иссякло, и они объявили, что не дадут поднять якорей и не тронутся с места, пока не будет выполнено условие.

Тщетно убеждал рабочих капитан парохода не препятствовать своевременному отбытию «Адашева», тщетно грозил им суровым наказанием. Рабочие настояли все-таки на своем. Но вот, говорят, по прибытии в Царицын многие из них жестоко поплатились за непокорство.

«О, как дорог хлеб и как дешевы людское тело и кровь!»