В сибирской ссылке

19 мая 1864 года состоялась гражданская казнь Н. Г. Чернышевского. На другой день он был увезен на каторжные работы. Этот первый период ссылки великого демократа длился семь лет.

Он приехал в Кадаинский рудник Нерчинского округа совсем больным, поэтому первые месяцы провел в больнице и только в следующем году был зачислен на каторжные работы. После Кадаи Николай Гаврилович был переведен в Александровский завод. Там ему было предоставлено помещение в одном доме с несколькими политическими ссыльными.

По вечерам, когда дом запирался снаружи до утра, все ссыльные собирались в холодной нетопленой камере вокруг Чернышевского, который сразу сделался центром притяжения для товарищей. В тяжелых условиях ссылки он продолжал борьбу с царизмом. Если нельзя было писать - можно было рассказывать. И Чернышевский "читал" по чистой тетради своим товарищам и мелкие рассказы, и капитальные политические романы-трилогии, свидетельствовавшие о силе его социальной мечты, направленной к счастливому будущему своего народа и всего угнетенного человечества.

В. Н. Шаганов, товарищ Чернышевского по ссылке, характеризует его как увлекательного рассказчика. "В этой сфере он проявлял особенный талант; все рассказы его вставали пред вами картинами и образами, и лица его рассказа стали для вас как бы виденными вами, вполне реальными".

Шаганов только упоминает, что в мелких рассказах из обиходной жизни, о своих литературных знакомствах и т. п. Николай Гаврилович касался также воспоминаний своего детства. К сожалению, этот саратовский материал остался для нас нераскрытым.

Зато очень ярко представлены картины саратовской жизни в большом произведении "Старина", отчасти рассказанном, отчасти написанном Чернышевским. Сразу понятно, что поволжский губернский город, в котором происходит действие, - это Саратов, а в герое, приехавшем на родину по окончании курса в Петербургском университете, чувствуется духовное родство с самим Чернышевским. В "Старине" дается интересная характеристика отношения к отцу со стороны героя, у которого уже сложилось революционное мировоззрение и выработался критический взгляд на окружающую действительность. Отец для него - человек неглупый, даже способный серьезно критиковать строй своей служебной жизни. "Но зачем и критиковать его, когда изменить невозможно? - рассуждает отец.- Надо только, насколько возможно, обходить в ней, в этой служебной жизни, пропасти и западни, грозящие совести и человеческому достоинству". Это произведение дает ключ к пониманию идеологического разрыва молодою Чернышевского со своими родными начиная с конца 40-х годов по самый 1861 год (год смерти отца). Разрыв не выливался в открытую форму, но стал несомненным фактом в результате укрепления материалистического мировоззрения Чернышевского.

Повесть "Старина" примыкала к трилогии больших романов Чернышевского под названием "Пролог к прологу", "Дневник Левицкого" и "Пролог".

В. Н. Шаганов передает также содержание и не дошедшего до нас романа "Пролог к прологу" (возможно, что он спутал это название с другим). В романе выведена семья доктора и его дочь - замечательно энергичная девушка. Главным героем является студент, едущий по окончании Петербургского университета к себе на родину, в один из поволжских городов. "Очевидно, что в этих двух лицах - студента и дочери доктора - Чернышевский изображает себя и свою жену",- таково было общее мнение слушателей, с которым нельзя не согласиться.

В романе "Старина", по рассказу Стахевича, есть барышня, спасающая утопающего во время ледохода. "Ее отвага увлекает несколько человек из толпы, и они общими силами вытаскивают утопавшего".

"Волгин влюбляется в Платонову, ту барышню, которую он видел спасительницей утопавшего человека".

"Платонова - барышня бойкая, веселая, любит танцы и вообще развлечения, но, кроме того, она довольно усердно занята добыванием каких-то сведений и справок, нужных ей для оказания помощи сиротам, имуществом которых завладел какой-то пройдоха и чуть ли даже не самозванец..."

Все это несомненные намеки на Ольгу Сократовну, отражение ее личности, отзвуки воспоминаний о спасении ею утопающих бедняков и их имущества во время наводнения; ее характер одновременно и веселый, и серьезный; ее забота о сиротах...

Еще: "опекуны и надзиратели не нужны мне, я их не выношу" - совершенная Ольга Сократовна!

Чернышевский делился со своими товарищами содержанием третьего романа. Шаганов называет его "Прологом". Он был потом написан и напечатан за границей в 1877 году. Но в печатном виде он отличается от того, что рассказывал Чернышевский, прежде чем его написать. По свидетельству Шаганова, в романе был нарисован "бунт государственных крестьян, возникающий за оттягательство у них земли богатым соседним помещиком". Об этом бунте Чернышевский рассказывал "подробно, со всеми его перипетиями от хождения ходоков к начальству до открытого восстания и усмирения местными властями и военной командой"^*.

^* (Николай Гаврилович Чернышевский на каторге и в ссылке. Воспоминания В. Н. Шаганова. СПб., 1907, с. 15-19.)

Совершенно очевидно, что Чернышевский не мог бы дать такого подробного описания крестьянского бунта, если бы ему не были хорошо знакомы крестьянские волнения родного Саратовского края. Здесь нашли свое художественное обобщение и "картофельные бунты", и долголетние волнения крестьян Мариинской колонии, и "питейные бунты", и пореформенные бурные вспышки крестьянского движения. Это была сама жизнь, уроки которой вкладывал непобежденный пленник царизма в сознание своих слушателей в то время, когда стража оставляла их под замком, опасаясь только побега, но не думая о силе воздействия могучего революционного слова Чернышевского.

В конце романа Н. Г. Чернышевский рассказывал следующее: "Бунт усмирен силою оружия, но предводитель бунтовщиков скрылся; через несколько дней к Волгину заходит человек, одетый в чуйку, по-видимому какой-то мещанин,- это и есть разыскиваемый властями предводитель бунтовщиков; у него с Волгиным происходит непродолжительный разговор, в конце которого Волгин неожиданно для собеседника наклоняется к его руке и целует ее. Он добывает в скором времени паспорт и немного денег для этого человека, и тот устраивается в каком-то городе в качестве мелочного торговца"^*.

^* (С. Г. Стахевич. Среди политических преступников. Николай Гаврилович Чернышевский. - В сб.: Н. Г. Чернышевский. М., 1928, с. 70.)

Чернышевский был опытным конспиратором, и в силу этого от его революционной деятельности не могло остаться материалов в виде писем, бесед с современниками, выступлений среди молодежи и т. д. Но все произведения Чернышевского носят на себе отпечаток автобиографичности, завуалированной творческими образами, и многое раскрывают из жизни самого автора. Вышеописанная сцена в этом отношении заслуживает большого внимания и невольно заставляет призадуматься: что здесь рассказывал Чернышевский? Случай ли из своей жизни в Саратове? Или он хотел бы так поступить, если бы встретил предводителя крестьянского бунта? И то, и другое - одинаково вероятно.

То был рассказ Чернышевского, его устное повествование. В печатном тексте романа "Пролог" этот эпизод отсутствует. Тем не менее и там мы снова встречаем воспоминания Волгина - Чернышевского о Саратове. Это сцены из его детства, еще тогда заставлявшие его недоумевать:

"Ему вспоминалось, как, бывало, идет по улице его родного города толпа пьяных бурлаков: шум, крик, удалые песни, разбойничьи песни". Но как только высовывается старый будочник из своей полосатой будки с дряхлым хрипом: "Скоты! Чего разорались? Вот, я вас!" - так удалая ватага, величавшая себя "не ворами, не разбойничками, Стеньки Разина работничками", затихает и скромно идет дальше.

"Жалкая нация, жалкая нация! - Нация рабов, - снизу до верху, все сплошь рабы..." - думал Волгин и хмурил брови".

В. И. Ленин увидел в этих размышлениях Волгина - Чернышевского "слова настоящей любви к родине, любви, тоскующей вследствие отсутствия революционности в массах великорусского населения. Тогда ее не было"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 26, с. 107.)

По-видимому, именно в таком смысле освещал Чернышевский крестьянское движение и в своем устном повествовании товарищам.

В. И. Ленин вспомнил эти слова Чернышевского и тогда, когда писал о декабрьском движении 1905 года. Ленин указывал, что движение это "велико потому, что оно в первый раз превратило "жалкую нацию, нацию рабов" (как говорил Н. Г. Чернышевский в начале 60-х годов) в нацию, способную под руководством пролетариата довести до конца борьбу с гадиной самодержавия и потянуть к этой борьбе массы"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 19, с. 214-215.)

Особое место в сибирском творчестве Чернышевского занимает повесть "Тихий голос", посвященная женскому вопросу. Героиня повести - одинокая девушка, переживающая тяжелую внутреннюю борьбу между велениями природы и условностями окружающего общества, живущего по законам совершенно отсталой и потому неумолимо жестокой морали. Чернышевский призывает девушку к дерзновению, требует, чтобы она своим свободным, благородным материнством бросила вызов обществу. Эта повесть о девушке, в судьбе которой слышатся отголоски такого же одинокого существования двух близких Чернышевскому сестер Пыпиных - Евгении и Варвары, вся насыщена саратовскими воспоминаниями молодых лет Чернышевского. Описывает ли он дом, в котором живет Лиза Свилина,- это его родной дом, с крутой лестницей на мезонин, с балконом, выходящим на Волгу, с чудными волжскими далями, чарующими глаз и в лунные ночи, и во время бушующих гроз. Рассказывает ли он о загородных прогулках молодежи - это те самые сады Буркина и Громова под Саратовом, куда Чернышевский и Пыпины ездили на старинных дрогах в жаркие летние дни. Беззаветной любовью к родной земле дышат описания прогулок по саратовским рощам, по ущельям и оврагам, заросшим травой выше человеческого роста. Чувствуется, что не Лиза, а сам Чернышевский спускается в ущелье, идет, раздвигая руками кусты и травы, находит ручей, через который надо перебираться по жерди; что это он подбрасывает хворосту в костер, который должен освещать путь им всем при отъезде...

Наконец, в описаниях Волги во время езды на пароходе мы без всякого сомнения можем представить себе путешествие самого Чернышевского по родной реке и понять его чувства, которые он приписывает своей героине. Это было прежде всего чувство свободы.

Чем больше ухудшались условия ссылки Чернышевского, тем горячее любил он свой родной город и отчий дом. После семилетнего пребывания среди бурь и вьюг Нерчинского округа великий революционер был заживо похоронен в ледяной пустыне на "краю земли" - в городе Вилюйске Якутской губернии, у самого Полярного круга. Гордым отказом ответил он на предложение подать прошение о помиловании. Такой низкой ценой не желал он купить свое освобождение и возможность вернуться на родину.

Сознательно лишив себя огромной радости - увидеть семью и родные места, он с тем большей любовью хранил в своем сердце память о них.

"В родной мой край да летит мой привет. Волга Юга. Равнина, окаймленная амфитеатром. Многолюдный город на ней. Фруктовые сады в долинах лабиринта предгорий, дубовые леса по крутизнам высот. Туда, к моему другу, да летит мой привет".

Так с описания Саратова начинается новое большое произведение Чернышевского, написанное уже в Вилюйске. Это - повесть "Отблески сияния". Она была отобрана у Чернышевского якутским прокурором и более 40 лет, до Октябрьской революции: пролежала под спудом. Тогда прокурор счел за лучшее переслать рукопись Чернышевского в Академию наук.

Чернышевский отдал дань саратовским наблюдениям и в своей переписке с Ольгой Сократовной. По просьбе А. Н. Пыпина он стал писать обширные письма о саратовской старине и старожилах, начиная со своих прадедов и прабабушек. Совершенно безобидные на первый взгляд, представляющие как бы собрание анекдотов, эти письма, собранные вместе, тесно примыкают к "Автобиографии" Чернышевского. Они составляют материал, раскрывающий отношение великого демократа к тем характерным национальным чертам русского народа, которые он так ценил: здравому смыслу, терпению и сильной воле. Эти письма не дошли по назначению, они были задержаны III отделением и стали известны нам только после Октябрьской революции. Чернышевский не раз возвращался к этой тематике после ссылки, когда жил в Астрахани.

Переписка Чернышевского с Ольгой Сократовной в годы его ссылки свидетельствует о глубине его неизменной преданности спутнице жизни. В то же время личное чувство у Чернышевского всегда было неотделимо от любви к родине.

В одном из дошедших до нас рукописных отрывков, созданных в долгие вилюйские ночи, Чернышевский пишет об Ольге Сократовне: "...та, которую слушать радость моя, любит говорить мне о нашем родном крае. Оттого мои думы о нем. Оттого они милы мне. Остаются в них неразлучны мысли мои с тем, что слышат уши, чем любуются глаза мои. И все, что воображается мне о нашей родине, видится мне озаренное яркими лучами согревающего грудь мою вечно весеннего солнца".

Мелкие факты семейного характера давали Н. Г. Чернышевскому повод к широким обобщениям.

Когда Ольга Сократовна в 1882 году сообщила Н. Г. Чернышевскому, что хочет развести у себя в Саратове во дворе небольшой сад, он сразу же ответил из Сибири, что "это будет прекрасно". Письмо жены навело его на счастливые воспоминания детства, когда около родного дома у них был разведен "густой и красивый" фруктовый сад, за которым ухаживал отец Чернышевского. Николай Гаврилович даже называет свое любимое плодовое дерево. Это вишня. "Хорошо и грушевое дерево. Но вишневое на мои глаза казалось красивее".

В четвертом сне Веры Павловны Н. Г. Чернышевский, как известно, выступает защитником высших достижений садоводческой культуры. Первым впечатлениям и мечтам о развитии садоводства и его прогрессивной роли в истории социалистического будущего великий революционный демократ, несомненно, обязан саратовской природе, окружавшей его в детские годы. В эпоху Чернышевского Саратов был опоясан садами. "В очень многих лощинах и ущельях гор - сады,- писал он в своей "Автобиографии",- и по предгорью внутри амфитеатра (т. е. Соколовой горы. - Н. Ч.) - много садов, - быть может до 150, до 200 в этом полукруге". Чернышевский отмечает большую любовь саратовцев к занятию садоводством. В ссылке он также возвращался к этому вопросу.

Чернышевскому интересно узнать, насколько продвинулось вперед в Саратове садоводство. "Научились ли саратовские садоводы ухаживать за благородными сортами яблочного дерева?" "В мое детство "ранет" еще не было. Теперь, быть может, акклиматизированы и они? А если еще нет, то попробуй заняться ими",- просит он Ольгу Сократовну.

Интересуется Н. Г. Чернышевский также и состоянием разведения в Саратове грунтовых садов и винограда. "Во время моего детства этого еще не умели,- говорит он в том же письме.- Но в годы моей юности некоторым уж удавалось, по их словам, не совсем дурно акклиматизировать виноград. Теперь, быть может, это дело доведено и до очень удовлетворительного успеха".

И снова, как в романе "Что делать?", Н. Г. Чернышевский делится с женой великой мечтою. Ему хочется думать, что в ее саду будут и такие деревья, которые для Саратова являлись бы диковинками.

Все эти соображения о постоянном активном воздействии человека на природу, о перенесении на саратовскую почву новых южных растений, каких Саратов еще не видел, и т. д. говорят о величии мысли Н. Г. Чернышевского, во многом опередившего свой век.

О. С. Чернышевская с сыном Александром (1858 год)

Еще громче звучит мысль о необходимости воздействия на природу в письмах к сыновьям из Сибири и в астраханских статьях Н. Г. Чернышевского о дарвинизме.

Признавая огромное значение за эволюционной теорией Дарвина, явившейся материалистическим ядром его учения, Н. Г. Чернышевский тем самым расчищал почву для мичуринской биологии.

К числу интереснейших произведений Чернышевского, написанных в ссылке, относится его записка 1875 года к царю о помиловании сосланных в Вилюйск крестьян Саратовской губернии Чистоплюевых и Головачевой за принадлежность к старообрядческой секте.

На первый взгляд - это бесхитростный рассказ о невежественных людях, преданных царю и оказавшихся в ссылке по недоразумению. Но при внимательном изучении этого замечательного документа нельзя не прийти к выводу, что то была форма замаскированного обвинительного акта, который бросил в лицо Александру II его непобедимый вилюйский узник.

В страстном чувстве, пронизывающем тон докладной записки, сквозит чисто сыновняя, заботливая любовь Чернышевского к простым людям, которые считали его искренним другом и дарили полной откровенностью. Чернышевский отмечает в них прекрасные качества, свойственные русскому народу: высокую нравственность, выносливость, терпеливость, выдержку, работоспособность, трудолюбие и честность. Эти люди стали жертвами своих "диких понятий", своей веры в царя.

Положение их в ссылке было невероятно тяжелое: по распоряжению начальства они должны были жить на иждивении якутов, которые сами умирали с голоду. Улусные начальники распорядились, чтобы хозяева юрт поочередно кормили Чистоплюевых. Последние каждый день переходили для получения еды и ночлега из одной юрты в другую. А юрты отстояли друг от друга на расстоянии 10-15 верст. Приходилось каждый день ходить по многу верст тропинками в лесах и болотах. "Можно вообразить себе,- пишет Чернышевский,- как мучительна была эта странническая жизнь для людей пожилых или вовсе старых и отчасти больных. Надобно только припомнить, сколько месяцев длится в Вилюйском округе зима и каковы морозы этой зимы".

Два с половиной года навещал Чернышевский этих людей, знакомясь с их процессом. Они называли его "родным", не утаили ничего из того, о чем молчали перед следователем, и ему стала ясной сущность их дела. В их рассказах перед великим демократом снова предстала мрачная картина полицейских и судебных порядков пореформенной царской России на фоне знакомого ему Саратовского края, начиная с отдаленного посада Дубовки и кончая губернским городом Саратовом: жесточайший произвол чиновников, формальное отношение к делу, варварское обращение с крестьянами.

Общение с семьей Чистоплюевых наглядно показало Чернышевскому вопиющую жестокость самодержавного правительства по отношению к народу, полное бесправие последнего и в то же время подтвердило, насколько народ нуждается в политическом просвещении. Чистоплюевы, например, считали царя "святым" за то, что он дал "освобождение" крестьянам.

Это были земляки, свои родные волжане: Фома Чистоплюев - волжский лоцман и рыбак, его жена Катерина - в девушках первое лицо в хороводах, усердная работница. Их процесс длился пять лет. За что их судили - они так и не поняли.

На что надеялся Чернышевский, когда подавал царю свою обширную записку? Конечно, не на помилование саратовских крестьян.

Александр II не мог внять голосу "государственного преступника".

Чернышевский возлагал свои надежды на нечто большее: он верил в торжество революции. Только эта вера могла вдохновить его на то, чтобы выступить суровым обличителем самодержавия и бросить царю правду в глаза. Этот документ должен был стать достоянием не царя, а победившего народа. В этой записке Чернышевский предстает как политический просветитель народных масс, открывающий им глаза на отвратительную сущность царизма.

Так на саратовском материале, хорошо известном Чернышевскому, построил он эту "главу из своей автобиографии", как сам он ее называет, превратив прошение к царю в оружие грядущей революции.