Снова в родном городе

Последние месяцы жизни

В июне 1889 года, после двадцативосьмилетней разлуки, Н. Г. Чернышевский возвратился в родной Саратов.

Дом Чернышевских в то время был занят жильцами. Николай Гаврилович поселился в небольшом двухэтажном доме почтового чиновника Никольского. Дом этот не сохранился, он стоял против городского бульвара "Липки" в глубине заросшего зеленью двора с небольшим садиком. Квартира Н. Г. Чернышевского помещалась во втором этаже. Он был очень доволен квартирой и месторасположением дома, специально выбранного Ольгой Сократовной, чтобы уличный шум не беспокоил его. Здесь он мог, не утомляясь, заниматься научной работой.

Дом Никольского. Здесь Н. Г. Чернышевский провел последние месяцы жизни

"Мне показалось,- писал навестивший Чернышевского в начале августа артист И. Липаев,- что его кабинет и он сам нечто целое и неразрывное... Книги были разложены по полкам сверху донизу. На стульях, на подоконниках, на письменном столе - всё книги и книги. Получалось впечатление, будто бы вы очутились в библиотеке. На столе, кроме того, лежали подписанные листы каких-то сочинений, корректурные гранки. Его голос, чистый и уверенный, был еще и свеж, и звучен, движения его казались энергичными...".

Но Николай Гаврилович не замкнулся в тиши своего кабинета. Он много ходил по улицам города, вспоминая молодые годы, часто навещал любимые места на Волге, посещал отчий дом и своих родственников Пыпиных.

Однажды посетил он дом Васильевых, где состоялось памятное объяснение с Ольгой Сократовной. "Это было летним вечером, - рассказывала преподавательница А. П. Горизонтова, жильцы дома находились во дворе. Отворилась калитка, и во двор тихо вошел незнакомый старик. Жильцы знали, что дом принадлежал раньше тестю Чернышевского, и слышали, что Николай Гаврилович должен приехать в Саратов. Поэтому они сразу догадались, что это был он. Николай Гаврилович, не обращаясь ни к кому с вопросом, молча сел на скамью, оперся руками на палку, бывшую у него в руках, склонил голову и долго просидел в глубокой задумчивости. Все, кто был во дворе, поняли, что ему вспоминалось прошлое, поэтому ушли в дом и увели детей, чтобы не потревожить его..."

С большим интересом наблюдал Николай Гаврилович перемены, происшедшие за 30 лет в Саратове. После отмены крепостного права город заметно вырос, теперь он был связан железнодорожным сообщением с Москвой и Петербургом. На центральных улицах, замощенных к этому времени, действовала конная железная дорога, появились новые большие здания. На месте старого деревянного театра было выстроено новое каменное здание (ныне театр оперы и балета имени Н. Г. Чернышевского). Против театра помещался недавно открытый художественный музей имени А. Н. Радищева, а неподалеку от него строилось капище саратовского купечества - здание биржи (сейчас здесь помещаются исторический и филологический факультеты Саратовского университета имени Н. Г. Чернышевского).

Но окраины города по-прежнему оставались неблагоустроенными. На берегу Волги и в Глебучевом овраге, как и раньше, ютились жалкие лачужки, населенные многочисленными тружениками фабрик и заводов. Стало больше ночлежных домов для городской бедноты.

Изменился и внешний вид Волги. По ней плавали уже большие пароходы, оглашая воздух громкими гудками. Но, когда умолкали пароходные гудки, по-старому доносились слова знакомой Н. Г. Чернышевскому с детства "Дубинушки", которую пели грузчики, поднимая и перетаскивая тяжести. На берегу реки появились большие пристани многочисленных пароходных компаний.

Н. Г. Чернышевский не раз спускался к пристаням, провожая знакомых, приезжавших в Саратов. На берегу Волги произошла и его встреча с бывшим товарищем по ссылке Н. П. Странденом.

Общественная жизнь в Саратове по-прежнему была тусклой. Культурные учреждения города оставались доступными лишь зажиточным слоям населения. Высокая стоимость билетов в театр и Радищевский музей, большие заклады в публичной библиотеке не позволяли народным массам пользоваться ими.

В городе был создан ряд обществ: санитарное, "любителей изящных искусств", физико-медицинское, сельскохозяйственное, садоводства, "вспомоществования молодым людям, стремящимся к высшему образованию", а также "вспомоществования нуждающимся литераторам". Но все эти общества влачили жалкое существование.

Так, например, сельскохозяйственное общество должно было подготавливать и устраивать в Саратове каждые пять лет выставки сельского хозяйства и кустарной промышленности. Но фактически более чем за полвека общество организовало лишь четыре выставки. Общество "вспомоществования молодым людям, стремящимся к высшему образованию", располагало столь ничтожными средствами, что ему помогали съезжавшиеся в Саратов на каникулы студенты из других городов. Они устраивали вечера в клубе и собранными грошами увеличивали на несколько десятков рублей скудную кассу общества. Не было необходимых средств и в обществе "вспомоществования нуждающимся литераторам".

Приезд Чернышевского в Саратов был крупным событием в истории города. Как в свое время он внес свежее веяние демократических идей в душные стены схоластической гимназии, так и теперь Чернышевский внес свежую струю в культурную жизнь провинциального города. Все, что в саратовском обществе было передовым, проникнутым подлинной любовью к народу, жадно потянулось к "яркому светочу науки опальной" (так называли Чернышевского в студенческих песнях).

Революционер-демократ интересовался всеми проявлениями общественной жизни в Саратове. По его просьбе юрист Токарский, который в то время жил в доме Чернышевских, ознакомил Николая Гавриловича с деятельностью городских обществ, принес даже их отчеты. Чернышевский расспрашивал Токарского о многих саратовцах, которые чем-либо его заинтересовали, просил с ними познакомить.

Но открытое широкое общение с передовыми людьми города для Чернышевского было невозможно. Полицейские неотступно следили за маленьким домиком против "Липок". Сам Николаи Гаврилович рассказывал Е. Н. Пыпиной, что когда он садился на бульваре на скамейку, то на другом конце ее обязательно усаживался "некто в черном". Когда же кто-нибудь из любопытных прохожих спрашивал, не Чернышевский ли здесь сидит, то "некто в черном" неизменно отвечал: "Нет, это совсем не он, это другое лицо".

К полиции Николай Гаврилович относился с отвращением и нисколько этого не скрывал. При неизбежных столкновениях с нею он, "обыкновенно тихий и скромный, приходил в исступление",- писал современник.

По совету друзей Чернышевский решил встречаться с интересующими его людьми в Коммерческом клубе: там за буфетом находилась маленькая комната, в которой обычно бывало мало народу. Встречи в этой комнате не так привлекали бы внимание полиции. "В клубе, непременно в клубе!" - говорил Николай Гаврилович.

К сожалению, эта идея не осуществилась из-за преждевременного ухода из жизни великого саратовца. Но она свидетельствует о том, как много имел Чернышевский внутренних сил, как неистребимо было в нем стремление приносить пользу родному городу после многолетней ссылки.

Большой интерес проявлял Н. Г. Чернышевский также к изучению истории Саратовского края. Однако его краеведческие интересы не нашли полного удовлетворения в родном городе в период реакции 80-х годов. В Саратове в то время существовала ученая архивная комиссия, которая разрабатывала исторические вопросы только глубокой старины, замалчивая такие периоды в истории края, как антикрепостнические войны Разина и Пугачева.

Николай Гаврилович установил связь с ученой архивной комиссией, надеясь повлиять на ее деятельность. Еще в Астрахани он познакомился членом и секретарем этой комиссии Н. Ф. Хованским, который выпустил в 1884 году книгу очерков по истории Саратова и Саратовской губернии. В этой книге автор привел 30 биографий саратовцев, но жизнеописание великого революционного демократа в ней отсутствовало. Н. Г. Чернышевский бегло упоминался в биографиях своего отца, И. И. Введенского и А. Н. Пыпина. Фамилия его была заменена одной буквой "Ч" или же выражениями: "другое лицо", "и еще одно лицо", а его арест назывался "несчастием сына Гаврила Ивановича".

По приезде в Саратов Н. Г. Чернышевский был у Хованского, который в это время занимался подготовкой "Летописи Саратова". Беседуя с ним о саратовской старине, Николай Гаврилович "был разговорчив, много смеялся, рассказывал о прошлых купеческих нравах Саратова", вспоминал Хованский. Но это не было дружеской откровенностью со стороны Н. Г. Чернышевского, который, судя по воспоминаниям самого Хованского, еще в Астрахани поделился с ним своей теорией федерации народов, населяющих Россию, а потом засмеялся и сказал: "Вот если вы сейчас пойдете и донесете о том, что слышали от меня, то это будет "патриотический поступок". Так Чернышевский не говорил с истинными друзьями.

Современники рассказывают, что Николай Гаврилович особенно охотно навещал горную часть Саратова, заселенную бедным людом. Там, в маленькой хибарке, доживал свой век престарелый его родственник - отставной преподаватель И. Н. Виноградов. Больной ногами, он всегда сидел у горячей печки, несмотря ни на какую погоду.

В этой обстановке, в духоте Николай Гаврилович просиживал у него часами. Они беседовали не только как родственники, но и как страстные краеведы, потому что Виноградов хорошо знал разнообразные подробности саратовской жизни за истекшие 30 лет. Чернышевский находил огромное удовольствие и отдых в этих беседах.

Но как бы Чернышевский ни интересовался изучением старины, его сильнее волновали насущные вопросы современности.

Когда редакция "Саратовского листка" предложила ему сотрудничать в газете, он согласился, заявив: "Я вот... буду писать у вас о саратовской старине... но, конечно, не под своим именем, дабы ни мне, ни вам не было неприятностей". На самом деле Чернышевский выбрал для газетной статьи совсем другую тему.

Его привлек факт, имевший в 80-х годах и позднее немаловажное экономическое значение для города, обмеление Волги. Этому вопросу и была посвящена статья Н. Г. Чернышевского "Мысли о будущности Саратова". Сохранилось только начало статьи, но и оно дает представление о том, как заинтересовало его изменение русла великой реки. Он дал научное истолкование обмелению, чтобы показать, какое влияние оказывает это явление на экономику Саратова.

Гуляя по городу, Николай Гаврилович нередко проходил мимо гимназии, в которой он 30 с лишним лет тому назад преподавал. Изменившееся, но по-прежнему знакомое здание пробуждало в нем воспоминания о далекой молодости.

Здание бывшей саратовской гимназии. Здесь преподавал Н. Г. Чернышевский в 1851 - 1853 годах (ныне здание областного суда)

Реакционная сущность преподавания в саратовской гимназии за этот период еще более усилилась. На гимназию, как и на все средние учебные заведения страны, распространилось действие "указа о кухаркиных детях". Суть этого указа министра просвещения заключалась в том, чтобы не давать образования детям необеспеченных родителей. Гимназии должны были освободиться "от поступления в них детей кучеров, лакеев, поваров, прачек, мелких лавочников и тому подобных людей" на том основании, что их вовсе не следует "выводить из среды, к коей они принадлежат", и в результате этого "приводить их к недовольству своим бытом, к озлоблению против существующего и неизбежного по своей природе вещей неравенства имущественных положений".

Н. Г. Чернышевскому пришлось самому столкнуться с действием этого отвратительного указа, лишавшего одиноких матерей и вдов возможности дать своим детям образование только по тому, что они были бедны и не принадлежали к привилегированным сословиям. Из Астрахани вместе с Н. Г. и О. С. Чернышевскими приехала их домашняя работница со своим десятилетним сыном Сашей. В Астрахани Саша посещал городское училище, в Саратове решено было продолжать его образование. Но ему в гимназии не нашлось места: он был "кухаркин сын". С чувством негодования писал об этом Н. Г. Чернышевский астраханскому учителю Н. Ф. Скорикову, прося взять Сашу к себе обратно: "Он возвращается в Астрахань, потому что в здешних, равных вашему, училищах не нашлось для него места". Так и пришлось уехать матери с сыном.

Зорким взглядом мыслителя-революционера обозревал Н. Г. Чернышевский окружавшую действительность, с которой он не мог мириться. "Он интересовался как формою, в которую выливались отношения,- писал А. А. Токарский,- так и психологической стороной жизни всех классов". Другими словами, его интересовали экономика, быт и нравы нового общественного строя - капиталистического.

Чернышевский регулярно читал местные газеты "Саратовский листок" и "Саратовский дневник". Хотя они и были реакционного направления, все же Чернышевский мог почерпнуть из них некоторые данные об экономике Саратова и состоянии сельского хозяйства в губернии. Сведения из газет дополнялись беседами со сведущими людьми. Все это позволяло ему делать свои выводы и заключения.

Однажды произошел следующий характерный случай. В Саратов на сельскохозяйственную выставку приехал реакционный экономист С. Шарапов. Он заехал к Николаю Гавриловичу, чтобы подарить ему свои "политико-экономические сочинения". "Может быть, вы тут и почерпнете что-нибудь для себя полезное",- сказал он при этом Чернышевскому. Но тот прямо заявил, что "сочинений" его читать не станет.

Этот эпизод свидетельствует о том, как стойко сохранилась в Чернышевском до последних дней жизни революционная непримиримость к реакционной псевдоучености.

Революционер-демократ видел, что установление железнодорожной связи Саратова с Москвой, Петербургом и другими городами страны явилось серьезным толчком к капиталистическому развитию хозяйства Саратовской губернии. По числу фабрик и заводов она в то время уступала только Московской, Пермской и Подольской губерниям. Из 687 промышленных предприятий насчитывавшихся в 1887 году в Саратовской губернии, 216 занимались выработкой муки. Местная газета хвастливо писала, что "в мукомольном деле Саратовская губерния не имеет соперников, а в маслобойном уступает только Петербургской и Лифляндской губерниям".

Однако по объему промышленного производства Саратовская губерния занимала лишь двенадцатое место в стране. Размер производства многочисленных, но мелких фабрик и заводов был незначительным. Высокие прибыли, приносимые предприятиями пищевой промышленности, побуждали капиталистов строить все новые и новые мельницы, маслобойные и винокуренные заводы. Однако бесплановость капиталистического хозяйства приводила к неравномерной загрузке промышленных предприятий и бешеной конкуренции между фабрикантами и заводчиками. Маслобойные заводы работали лишь 6-7 месяцев, винокуренные - до 120-130 дней в году, значительное время простаивали мельницы.

Важнейшая отрасль хозяйства - машиностроительная и металлообрабатывающая промышленность - находилась в самом зачаточном состоянии.

Решающую роль в экономической жизни губернии играло сельское хозяйство. Оно давало ежегодно на рынки большое количество товарного хлеба, кроме того, поставляло много зерна на переработку местным винокуренным заводам. Но уровень развития сельского хозяйства был крайне низким. Малоземелье и безлошадность крестьян, господство трехполки, примитивная обработка земли, отсутствие удобрений, плохое качество семян и недостаток простейших сельскохозяйственных орудий все это приводило к истощению земли и низкой урожайности. К концу 80-х годов в губернии назревал сельскохозяйственный кризис.

Положение крестьян было крайне тяжелым. В Саратовской губернии во время реформы 1861 года, которая, по выражению В. И. Ленина, "ободрала крестьян как липку", помещики отняли у крестьян наибольшее количество земли по сравнению с другими губерниями царской России. Местные крестьяне вынесли на своих плечах особенно тяжелые последствия этого ограбления.

В саратовском окружном суде в те годы слушалось много дел, свидетельствовавших о непосильной и безрезультатной борьбе крестьян за землю. Подробности этих дел Н. Г. Чернышевский слышал от юриста Токарского. Да и сам он искал возможности общения с крестьянами. Об одной из таких встреч Николая Гавриловича с группой просителей у подъезда окружного суда рассказывал тот же Токарский. Но содержание разговора Чернышевского с крестьянами осталось неизвестным.

В связи с ростом товарности хозяйства в деревне происходил непрерывный процесс расслоения крестьянства. В то время как кучка кулаков богатела, подавляющее большинство населения нищало и разорялось, превращаясь в полупролетариев или в наемных пролетариев-батраков. Появились так называемые "бумажные мужики", то есть крестьяне, приписанные к какому-нибудь обществу и считавшиеся землевладельцами, но на самом деле земли не имевшие. Они толпами уходили из деревень в поисках заработка, но, не находя его, пополняли собой многочисленную армию безработных.

Тяжелую картину представляла собою Старо-Соборная площадь в Саратове, где по воскресеньям происходил наем сельскохозяйственных рабочих. Избыток свободных рабочих рук, усугублявшийся неурожайным 1889 годом, приводил к тому, что огромные толпы людей мокли целыми днями под дождем, но так и не находили работы.

Жестокая эксплуатация вызывала возмущение и протесты крестьян. В беседе с одним земцем, пожаловавшимся на недовольство крестьян, Чернышевский нашел это явление вполне естественным.

Крупных крестьянских волнений в 1889 году в Саратовской губернии не было. Протесты крестьян выражались в отдельных выступлениях и террористических актах. Из секретных архивных документов канцелярии саратовского губернатора видно, что в тот период появилась новая форма "государственных преступлений" многочисленные одиночные выступления "мужиков", запасных рядовых, мещан, мелких чиновников против "священной особы государя императора".

Секретные документы, например, гласят, что запасной матрос Осип Евграфов из Балашовского уезда, бывший и по службе в разряде штрафованных, "ругал матерными словами портреты Александра III и Александра II за то, что дали малый надел земли", и требовал убрать эти портреты из сельского управления.

В одной из саратовских гостиниц мещанин Колесников, рассматривая картину, изображавшую крушение императорского поезда 17 октября 1888 года на Курско-Харьковской железной дороге, произнес: "Так ему и надо, жаль, что спасся!"

Крестьянин села Князевки Беснов на постоялом дворе поссорился с другим крестьянином и заявил, что он может "ударить и царя", признавал это правильным, справедливым. Другой крестьянин Ф. Зубков на сельском сходе поссорился с односельцем запасным бомбардиром С. Подлабуховым и на слова последнего: "Я пять лет служил государю", отвечал: "Ты служил не государю, а кобелю и дураку". Подобных примеров одиночных "государственных преступлений", зафиксированных канцелярией саратовского губернатора, можно было бы привести еще много.

Большой интерес проявлял Н. Г. Чернышевский к деятельности земских учреждений, призванных содействовать улучшению народного образования, здравоохранения, распространению агрономических знаний среди крестьян, развитию кустарной промышленности и т. д. Он расспрашивал знакомых о постройке земской Саратовской железной дороги и о намерении Новоузенского земства приобрести казенные земли для переселенческих целей.

Однако действительность убеждала его, что деятельность губернского и уездных земств носила реакционный характер, так как руководящая роль в них принадлежала дворянам. Земства плохо заботились об образовании и лечении крестьян, не занимались улучшением условий жизни народа. В отдельных случаях крестьяне вынуждены были даже противодействовать решениям земств.

В неурожайном 1889 году земства заставляли крестьян вносить непосильные для них взносы на устройство волостных школ. Это вызывало протесты и сопротивление властям. Так было, например, в Петровском уезде, где крестьяне села Шлепин Умет отказались от взноса денег на школу. Тогда полицейское управление предписало становому приставу описать и продать с торгов имущество уметских крестьян. Волостной старшина и сельский староста по приказу пристава предупредили крестьян, чтобы они не выгоняли скот в поле. Но крестьяне не исполнили распоряжения и рано утром выгнали стадо в поле. Полицейский урядник вместе с другими должностными лицами не смог ничего сделать: толпа не допустила его к стаду. Крестьяне просили подождать ответа из сената, куда они отправили жалобу. Вторая попытка отобрать скот с участием самого пристава также не имела успеха. На этот раз вокруг стада собралось чуть ли не все село. Дело кончилось арестом наиболее активных "смутьянов" и заключением их в тюрьму.

С горечью взирал на тяжелое положение своего народа автор романа "Что делать?", со страниц которого прозвучал пламенный гимн будущему: "Будущее светло и прекрасно, любите его, стремитесь к нему, работайте для него...".

Куда бы Чернышевский ни кинул свой взгляд, он всюду видел угнетение, бесправие и бедствия народа. И как больно было от этого ему, еще четверть века назад мечтавшему о прекрасных светлых зданиях для трудящихся, с коврами и зеркалами, о гигантских цветущих нивах, преображенных человеческой рукой из бесплодных пустынь, о сложных машинах, которые так помогали бы человеку, что труд становился бы легким и радостным, и человек пел за работой...

Бывая на Волге, Николай Гаврилович часто наблюдал за тяжелой работой грузчиков, называвшихся тогда крючниками. Его современник, талантливый публицист Н. А. Каронин, в своих "Волжских картинах" писал о грузчиках: "...тяжело, как слоны, покачиваясь из стороны в сторону, двигались какие-то темные фигуры с необъятными ношами за шеей, пригнутые этими ношами к земле, полураздетые, тяжело дышащие... Под тяжестью их ног гнулись мостки, перекинутые на пристань, скрипели половицы на конторке, и дрожал пароход, когда их ноша с грохотом валилась на палубу... С железным крючком в руках и с заплечником на спине, они на Волге единственная сила, переносящая все товары и грузы. Другой машины для переноски тяжестей на Волге нет. Они одни все двигают... Чудовищная их жизнь. Проходит она у них между тасканьем ношей в десять-пятнадцать пудов и буйным пьянством".

Вместо прекрасных светлых зданий для трудящихся Чернышевский видел жалкие лачуги и тесные грязные бараки. На саратовской земской выставке он рассматривал модель рабочей казармы, устроенной на ферме графа Шереметьева в Аткарском уезде. Модель была установлена в самом центре выставки как один из главных экспонатов.

Вот описание такой казармы: "Это здание в 12 сажен длины и 5 ширины, где помещаются мастерские и пекарня, с решетчатым потолком. Потолок этот служит полом казармы на 50 человек рабочих, расположенной на чердаке. В этой темнице без дверей и окон, только с 2-мя отверстиями на случай пожара, построены нары... Решетчатый пол этой чердака-казармы устроен с тем расчетом, чтобы избежать отопления, проводя испорченный, но теплый воздух мастерских и пекарни в помещение рабочих. Продышавшие целый день воздухом мастерских, рабочие ночью принуждены дышать всем смрадом мастерских, который накопился на чердаке в продолжение дня. Никакие вытяжные трубы по углам крыши никаким образом не могут устранить зла, так искусно измышленного строителем казармы"^*.

^* ("Саратовский дневник", 1889, № 147, 13 июля.)

Рабочие городских промышленных предприятий жили и работали в таких же, если не худших, условиях. "Войдите на несколько минут в депо, - писал современник, - вас поразят полумрак и специфическая атмосфера этой гигантской постройки. Ее голые, закопченные стены с отвалившеюся по местам штукатуркою, обнажившей белые пятна, которые на однообразном черном фоне производят какое-то тоскливое впечатление неустроенности; покрытый толстым слоем сажи потолок, высокие окна с мелкими переплетами, заполненные беспорядочно частью стеклом, частью... картоном; пол из какого-то неопределенного материала с жирным глянцем и с лужами в выбоинах, канавы во всю длину здания с лужами, невообразимою грязью, кусками угля; грязные, засаленные верстаки, страшный шум от стука молотков, гула паровозов, криков рабочих, шлепанья и свиста пара, вдобавок истощенные, покрытые грязью лица рабочих; вся эта картина производит на вас удручающее впечатление. Сразу вы даже не сообразите, как в такой атмосфере, при такой обстановке могут жить люди и работать по целым дням, а иногда и ночам"^*.

^* ("Саратовский листок", 1889, № 193, 10 сентября.)

Исключительно тяжелым было положение рабочих типографий, труд которых Н. Г. Чернышевский очень ценил и уважал. Типографии саратовских газет размещались в темных и сырых подвальных помещениях. Большую часть дня наборщикам и печатникам приходилось работать при тусклом керосиновом освещении, распространявшем копоть и удушливый запах. Полы в типографиях мыли лишь два раза в год, они всегда были покрыты слоем липкой грязи. В таких условиях типографские труженики работали по 14-16 часов в сутки, быстро наживая туберкулез и болезни глаз.

О большом уважении Николая Гавриловича к труду типографских рабочих свидетельствует следующий факт. За несколько месяцев до приезда в Саратов Чернышевский, отправляя из Астрахани литературный материал в типографию журнала "Русская мысль", писал: "Жму руки вам, господа труженики, и вам, тоже труженик, г. корректор. Я был когда-то вашим товарищем; корректором был не дурным, наборщиком плохим, но усердным, и горжусь тем, что есть в русской литературе страницы, набранные мною". И он просил у наборщиков извинения за то, что помарки и вставки в его рукописи затрудняют их работу.

На саратовской земской выставке Чернышевский видел также образцы сельскохозяйственных машин и улучшенных земледельческих орудий. Но это были не те машины, о которых он мечтал. Они не облегчали труд человека.

Демонстрируемые на выставке машины и орудия были иностранными, стоили они очень дорого, приобретать их могли только крупные помещики и кулаки. Но им гораздо выгоднее было использовать дешевую рабочую силу огромной армии батраков, чем покупать дорогостоящие машины. В миллионах мелких крестьянских хозяйств единственным орудием производства являлась соха, о машинах же здесь знали только понаслышке.

На фабриках и заводах машины служили средством усиления эксплуатации рабочих, порождали безработицу и голод среди трудящихся. Техника безопасности совершенно отсутствовала, и машины часто калечили рабочих, которые не получали ни медицинской помощи, ни материального обеспечения при инвалидности. Из двухсот с лишним саратовских мукомольных предприятий только на двух паровых мельницах было введено страхование рабочих от увечья на производстве. Но порядок страхования был таким, что рабочие, потеряв трудоспособность, получали гроши.

Создатель незабываемого образа Веры Павловны с горечью видел, что женщина в капиталистической России по-прежнему оставалась неполноправным членом общества. Он наблюдал на улицах Саратова огромные партии женщин-крестьянок с детьми, шедших на Волгу, на отхожие промыслы, куда их гнала беспросветная нужда кабального существования.

Среди женщин росла тяга к образованию, но получить его было трудно. В Саратовской губернии девочки учились только в низших и средних школах. Подавляющее большинство из них являлось представительницами зажиточных классов.

Высшее образование получали лишь одиночки из привилегированных сословий. Незадолго до приезда Н. Г. Чернышевского в Саратов в Петербурге были восстановлены закрытые на несколько лет высшие женские курсы - единственное тогда высшее учебное заведение для женщин. Чтобы попасть туда учиться, нужно было вносить огромную плату. Реакционная печать с удовлетворением отмечала, что на эти курсы пошли "дочери генералов и тайных советников".

Передовые женщины, которым удавалось получить специальность учителя или врача, с трудом пробивали себе дорогу. Их посылали на работу в самые глухие места, где они мужественно отдавали народу свои знания и силы.

Но как бы ни была горька окружавшая действительность, Н. Г. Чернышевский глубоко верил в торжество революционной правды и по-прежнему страстно стремился к служению народу. Мысль его была неотступно прикована к лучшему будущему.

"Как-то Николай Гаврилович сидел в глубине своего дивана, - рассказывал Токарский, - и глубоко задумался. Я тоже молчал. Вдруг, даже не обращаясь по обыкновению с вопросом ко мне, а как бы мысля вслух, он сказал: "Неужели не найдется человека, который уловил бы закон человеческой жизни?.." И, помолчав немного, прибавил: "Конечно найдется".

Эта беседа Чернышевского с самим собой говорит о том, что в последний период своей жизни великий мыслитель, по-видимому, подводил итоги пройденному пути и искал каких-то новых дорог, которые остались для нас не раскрытыми. Но одно ясно: это были мысли о торжестве революционного дела.

Незадолго до смерти Н. Г. Чернышевский беседовал с молодым учителем Скориковым. Он отговаривал молодого педагога от участия в тайных народовольческих обществах, называл террористические способы борьбы с царизмом "безумными порывами" и с большой резкостью отзывался о народниках, считая их идеи "нелепыми".

По просьбе молодого учителя Чернышевский подарил ему на память автограф, в котором заключался драгоценный завет молодому поколению: "Масса народа имеет дурные привычки... Для его блага надобно, чтобы дурные привычки заменились хорошими. Почему же она до сих пор держится своих дурных привычек? Она или не знает хорошего или не имеет возможность усвоить его себе... Стало быть, просвещенные люди, желающие блага своему народу, должны знакомить его с хорошим и заботиться о доставлении ему средств приобрести это хорошее!"

Вспоминая свои беседы с Чернышевским, Скориков отмечал в нем ту же черту, что и молодежь в 60-х годах, - насколько преображался внешний облик Чернышевского при любых его выступлениях в защиту народа: Николай Гаврилович из человека молчаливого и застенчивого превращался тогда в пламенного проповедника. И теперь, по словам Скорикова, перед ним "сидел не 60-летний старик", а "веселый, живой и бойкий юноша".

Невольно вспоминаются слова Н. Г. Чернышевского "о радостной любви ко всему живому" из его диссертации. "Прекрасное есть жизнь", - учил он. А жизнь прекрасна борьбой за благо людей.

Вот этой боевой, непоколебимой уверенностью в торжество революционной правды, бодрой, "радостной любовью ко всему живому" было проникнуто общение Чернышевского с молодежью.

"Чтобы продвинуть жизнь вперед, - говорил Чернышевский, - не следует людям навязывать то, в чем они не видят пользы и что не может им привиться. А проповедникам идей высшего порядка (т. е. народникам. - Н. Ч.) не следует брать на себя обузу, которую они поднять не в силах... Большое дело могут и должны делать только большие люди". Говорилось это в эпоху, когда огромное влияние на интеллигенцию имела "теория" малых дел.

Чернышевский рассказал Скорикову басню о зайчихе и львице.

"Зайчиха, видите ли, говорит львице: "Как это у тебя, львица, у такого большого зверя, родится так мало детей - всего один в год, тогда как у меня, у малого зверька, - несколько пар?" На это львица отвечает: "Зато у тебя, зайчиха, - все зайчата, а у меня львенок!.."

Уходящий из жизни Чернышевский мечтал о вожде, который поведет за собой народ к революции и народовластию. Он не знал, что в другом волжском городе над его романом "Что делать?" уже склонялась голова девятнадцатилетнего Ленина, который впоследствии привел наш народ к победе Великой Октябрьской социалистической революции.

В последние месяцы своей жизни Н. Г. Чернышевский с помощью секретаря К. М. Федорова много работал над переводом "Всеобщей истории" Вебера с немецкого языка и подготовкой к печати материалов для биографии Н. А. Добролюбова. "На его работу было интересно смотреть, - вспоминал дальний родственник Чернышевских К. Н. Буковский, - потому что человек... брал Вебера и говорил прямо по-русски, диктуя секретарю. Несмотря на то что он был болен, утром вставал рано, часов в семь, и начинал работать. Кончал работу в 12 часов дня. Тогда выпивал молока, уходил иногда гулять, после обыкновенно лежал, и Константин Михайлович Федоров читал ему написанное. Вечером, часов в 4-5... опять начинается у них работа. Иногда работал до поздней ночи. Переводил, ходя по комнате. Устанет ходить - сядет, устанет сидеть - ляжет".

Память и работоспособность Н. Г. Чернышевского в тот период вызывали удивление у современников. Он мог шутя цитировать целые страницы из книги какого-нибудь писателя, и притом безразлично, публициста, беллетриста или этнографа. Доктор Брюзгин в посмертной заметке о Чернышевском писал: "За день до смерти, уже после приступа страшнейшего озноба он надиктовал более 16 страниц печатного текста, сам изумившись своей рабочей энергии".

Перевод "Всеобщей истории" Вебера печатался в Москве. По цензурным условиям фамилия Н. Г. Чернышевского как переводчика не стояла на книге. Она была заменена псевдонимом "Андреев". Работая над переводом этого многотомного издания, великий революционер-демократ сумел и здесь найти поле деятельности для борьбы с реакционным идеалистическим хламом.

"Всеобщая история" Вебера имела, по мнению Н. Г. Чернышевского, два больших недостатка: была проникнута идеалистической философией и отражала пристрастие автора к своей нации. Поэтому в своем переводе Н. Г. Чернышевский выбросил из "Истории" сотни страниц, заменив их собственными статьями, опубликованными в виде приложений. В этих последних работах великого писателя чувствуется неугасимая революционная страсть, блестящая ирония, глубина теоретической мысли, звучит призыв к борьбе за счастье народных масс всего мира.

Так, в статье "О расах" он выступил против порабощения трудящихся черной и желтой расы, вскрывая классовую подоплеку расовых теорий. "Рабовладельцы были люди белой расы, - писал Чернышевский, - невольники - негры; потому защита рабства в ученых трактатах приняла форму теории о коренном различии между разными расами людей".

В статье "О различиях между народами по национальному характеру" Н. Г. Чернышевский проводил мысль о сходстве между собою отдельных сословий разных стран, то есть вскрывал классовые признаки. "Каждый из народов Западной Европы имеет особый язык и особый национальный патриотизм, - писал Чернышевский. - Но он имеет и сословные и профессиональные отделы... Португальский вельможа по образу жизни и понятиям гораздо больше похож на шведского вельможу, чем на земледельца своей нации".

Наконец, в третьей статье "Общий характер элементов, производящих прогресс" Чернышевский замаскированным языком дал понять читателю, как следует защищать интересы большинства каждого народа, притесняемого меньшинством "нравственно больных людей". Выразив уверенность в мощи народных масс и в возможности для них собственными силами найти пути улучшения жизни, Чернышевский призывал просвещенных людей, то есть революционеров, помогать народу "не назиданиями", а делом.

Восстал Чернышевский и против напыщенного и тяжеловесного языка немецкого историка. Говоря об этом в предисловии к десятому тому "Всеобщей истории", великий революционный демократ вспоминает гениального мастера русской прозы - Пушкина, который "любил в прозе простоту, чуждался витиеватости".

Н. Г. Чернышевский проделал также огромную редакторско-комментаторскую работу над архивом Добролюбова. Эта работа явилась продолжением того труда, который был начат им еще в 1862 году сразу же после смерти своего великого соратника и прерван долгими годами ссылки. Весь архив Добролюбова был привезен Николаю Гавриловичу от А. Н. Пыпина и М. А. Антоновича, которые хранили его после ареста Чернышевского. Николай Гаврилович тщательно пересмотрел и привел в порядок все бумаги, не оставив ни одной даже крошечной записки, которая не хранила бы на себе его пояснительных заметок, расшифровывающих адресата или комментирующих содержание.

Особенное внимание уделил Н. Г. Чернышевский письмам Добролюбова. Он их тщательно подобрал по годам, начиная с восемнадцатилетнего возраста Добролюбова, то есть с момента поступления в педагогический институт, и до его смерти в 1861 году. Сюда вошла переписка, из которой видно, как Н. А. Добролюбов после смерти родителей во время учения в институте содержал уроками большую семью. Далее идут письма, имеющие особенно важное историческое значение: о начале литературной деятельности Добролюбова в "Современнике", о сближении его с Н. Г. Чернышевским, о проживании на одной квартире с Н. А. Некрасовым, об отъезде за границу для лечения. В последнем отделе собраны письма из-за границы, а также по возвращении в Россию, раскрывающие картину развития болезни молодого революционного демократа.

Н. Г. Чернышевский присоединил к этой переписке ценнейшие примечания, показывающие, с какой любовью он вспоминал дорогое прошлое - эпоху 60-х годов. Из этих примечаний особенный интерес представляют, например, примечания к письму от 1 августа 1856 года, в котором Чернышевский дал характеристику Герцену. Несмотря на политическое расхождение с Герценом, возникшее после уклона его в либерализм, Чернышевский тем не менее признает, что "по блеску таланта в Европе нет публициста, равного Герцену".

Раскрывая в примечании к письму от 12 сентября 1858 года псевдоним Добролюбова, которым была подписана его статья "Взгляд на историю и современное состояние Ост-Индии", Чернышевский приводит заключительный отрывок из статьи. В этом отрывке обличались злоупотребления английского правительства в Индии, говорилось о недопустимости эксплуатации народа, "наконец обнаружившего, что он начинает понимать сам себя", и проводилась мысль, что "Индия должна быть управляема из Индии и для Индии, а не из Англии и для Англии".

В примечании к письму от 6 августа 1859 года Чернышевский уточнил и продолжил приведенные Добролюбовым стихи Некрасова о служении родине, дополнив их следующими строками:

 Иди в огонь за честь отчизны, 
 За убежденье, за любовь, 
 Иди и гибни безупречно. 
 Умрешь не даром.

Многие письма Чернышевский дополнил примечаниями, в которых говорится о крепкой идейной связи и взаимной товарищеской заботе революционных демократов в редакции "Современника", руководимого Некрасовым. Свое имя во всех письмах Чернышевский заменил по цензурным условиям инициалами П. О. и сокращенной фамилией Л-ский.

В результате колоссальной архивной работы Чернышевский подготовил к печати солидный том переписки Добролюбова, вышедший без имени составителя в 1890 году. Архив Н. А. Добролюбова отошел впоследствии в Пушкинский дом (ныне Институт литературы Академии наук СССР) и благодаря предварительной обработке Чернышевского дал возможность советским ученым выпустить в свет богато прокомментированное издание полного собрания сочинений Добролюбова. Так много сделал Чернышевский на седьмом десятке своих лет для сохранения и передачи потомству идейного наследства революционной демократии 60-х годов.

Кроме того, Н. Г. Чернышевский в Саратове обдумывал новые обширные труды. Ему хотелось создать русский энциклопедический словарь, рассчитанный на широкие круги. Его занимала также мысль написать две книги для детей: политическую экономию и историю. "Он хотел их назвать книгами для детей, но мечтал, собственно говоря, создать книги для народа",- писал А. А. Токарский, с которым Николай Гаврилович неоднократно беседовал об этих планах. К сожалению, они остались неосуществленными, но самое намерение великого революционного демократа говорит о том, как сильно было в нем желание работать и бороться на благо своего народа, несмотря на пережитые тяжелые годы ссылки и продолжающиеся цензурные гонения.

В последние месяцы жизни в Саратове Н. Г. Чернышевский вел переписку и лично встречался с рядом литераторов. Еще весной 1887 года в Астрахани он познакомился с Б. А. Марковичем - сыном известной писательницы Марко Вовчок. С тех пор они поддерживали непрерывную переписку.

Б. А. Маркович был политическим ссыльным и встречаться в Саратове с Чернышевским не мог. Но впоследствии он 13 лет работал в редакции "Саратовского дневника", образовал товарищество для издания газеты и быстро поставил ее в положение органа, с которым серьезно считались. За "вредное направление" газеты Б. А. Марковичу часто приходилось иметь "объяснения" с губернаторами и цензорами. Из главного управления по делам печати его "предупреждали", "ставили на вид", однажды даже газету закрыли на четыре месяца. О Б. А. Марковиче имеется материал саратовской охранки, преследовавшей его, как видного социал-демократа.

Встречи и переписка с Чернышевским наложили неизгладимую печать на всю деятельность молодого журналиста, с жаром отдавшего свой публицистический талант делу служения народу. В беседе с Н. Г. Чернышевским Маркович, "как ребенок, говорил ему все просто, искренно", и глаза его смотрели на великого демократа "робко, но прямо, доверчиво". На прощание они "крепко, горячо поцеловались", и Маркович "вышел сам не свой, радостный, просветленный, шел и вдруг схватился обеими руками за грудь - слишком широко, хорошо дышалось!" - так он писал матери в письме от 12 мая 1887 года.

Памятник Н. Г. Чернышевскому в Саратове

Вскоре после приезда в Саратов Н. Г. Чернышевский встретился с поэтом Н. А. Пановым, который находился в городе проездом. Они прошли в Барыкинский сад на берегу Волги, где у них завязалась беседа о литературе. С большой любовью отзывался Н. Г. Чернышевский о Некрасове, предрекая ему великую славу. "Его оценят,- говорил он,- да еще как! Памятник ему в Петербурге поставят, не хуже, может быть, пушкинского в Москве. И стоит он такого памятника, заслужил". Не по душе была Чернышевскому поэзия Надсона с ее безотрадными нотами и общим оттенком безнадежности. Прямому и стойкому борцу, не сдавшемуся в борьбе с царизмом, еще более закалившемуся от преследований, был чужд "стон души больной", который он резко назвал "хныканьем".

"Если хочешь, чтобы тебя слушали, надо рыдать и смеяться, как Байрон, Гейне, Гоголь, Некрасов", - сказал Н. Г. Чернышевский.

По просьбе Николая Гавриловича Панов прочитал ему на берегу Волги вступление к "Последним песням" Некрасова.

В этот же период Н. Г. Чернышевского посетил писатель А. А. Круглов. Сначала разговор у них как-то не вязался. Но, когда речь зашла о литературе, Николай Гаврилович оживился, глаза его заблестели прежним блеском молодости. Он охотно стал делиться воспоминаниями о писателях 60-х годов, говорил о современной отечественной литературе и с увлечением принялся развивать планы своих предполагаемых работ. Особенно поразили А. Круглова бодрость и энергия Чернышевского. Он удивлялся "душевной свежести и ясности мысли этого человека, к которому совсем не подходило название старика".

В середине июля в Саратов приезжал поэт Я. П. Полонский. Он посетил Радищевский музей, куда обещал подарить свои этюды, изображающие любимые места И. С. Тургенева в селе Спасском. Зашел он также в редакцию "Саратовского листка", в котором работал бывший политический ссыльный И. П. Горизонтов, исключенный в свое время из семинарии за чтение романа "Что делать?". В тот же вечер Горизонтов нанес Полонскому визит и встретил у него Н. Г. Чернышевского. "Это была моя первая личная встреча с знаменитым писателем, имевшим такое глубокое влияние на меня и на мою судьбу, - вспоминал потом Горизонтов. - Начался разговор, и все больше про Питер и его литературные сферы. Как Яков Петрович и я ни старались повернуть разговор на личную судьбу Чернышевского, он или отмалчивался, или ограничивался шуточками".

Это не покажется удивительным, если вспомнить, что в 60-х годах, во время расцвета литературной деятельности Н. Г. Чернышевского, в "Современнике" разгоралась борьба революционной демократии с помещиками-либералами и крепостниками. Я. П. Полонский занимал тогда примиренческую позицию, утверждая, что "дело критика не ссорить, а мирить всех, кто стремится к правде". Такими призывами поборник искусства для искусства Я. П. Полонский лил воду на мельницу реакции.

Дня через два Горизонтов опять встретился с Н. Г. Чернышевским на пристани, где они провожали Я. П. Полонского. "Когда пароход огибал близстоящую баржу, - вспоминал Горизонтов, а Полонский, монументом стоявший среди отъезжавшей публики (он очень высок был ростом), махал нам своей круглой шапочкою, Николай Гаврилович, беря меня под руку, произнес, кивая в сторону поэта: "Хороша птичка-канареечка, да жаль, что поет с чужого голоса".

В этой характеристике сказалось с особой яркостью отношение великого революционного демократа к представителю школы "чистого искусства".

После отъезда Полонского знакомство Чернышевского с Горизонтовым продолжалось. Они несколько раз встречались в "Липках", где у Николая Гавриловича была любимая аллея. Здесь он часто отдыхал на скамье с книжкой в руках. Горизонтов вспоминал, что в разговорах с Чернышевским о литературе имена современных авторов "не сходили у него с языка". С большой похвалой и глубоким сочувствием говорил Николай Гаврилович о В. Г. Короленко, пророчил ему блестящую будущность.

Бывшая 'Татарская гостиница', где состоялась встреча Н. Г. Чернышевского с В. Г. Короленко. Сейчас это здание горсовета

В последний период своей жизни Н. Г. Чернышевский часто переписывался с писательницей 60-х годов А. Я. Панаевой. Ее воспоминания, являющиеся до сих пор одним из интереснейших источников изучения истории русской литературы 60-х годов, печатались в то время в "Историческом вестнике", а оттуда частично перепечатывались в саратовской газете. Н. Г. Чернышевский читал их с увлечением, вспоминая лучшую пору своей жизни - боевую работу в "Современнике" и людей, с которыми он тогда встречался, особенно Добролюбова и Некрасова.

Из воспоминаний Панаевой Чернышевский впервые узнал об истории пропажи рукописи его романа "Что делать?". Она была потеряна Некрасовым по дороге из Петропавловской крепости и потом найдена бедным человеком, получившим огромную по его бюджету сумму от Некрасова, который совсем уж было впал в отчаяние.

Мемуары Панаевой доставили Чернышевскому горькие минуты, воскресив перед ним картину болезни и смерти лучшего их друга - Н. А. Добролюбова. В то же время меткие суждения Панаевой о Тургеневе и группировавшихся вокруг него лицах либерально-буржуазного направления, враждовавших с революционными демократами, и ее высокая оценка моральной силы последних раскрывали перед Чернышевским мужественный облик этой всегда пробуждавшей в нем уважение женщины.

Опубликованные в период реакции конца 80-х годов воспоминания Панаевой явились смелым выступлением в защиту революционной демократии. Чернышевский сумел это оценить. Сам он фигурировал в этих воспоминаниях только под буквой "Ч".

В начале 1889 года Чернышевский получил от А. Я. Панаевой письмо, в котором она просила его помочь издать ее воспоминания отдельной книгой после появления их частями в "Историческом вестнике". Переписка между ними продолжалась и после приезда Чернышевского в Саратов. Николай Гаврилович предлагал дополнить воспоминания Панаевой. Но осуществить этот замысел Чернышевскому не суждено было из-за преждевременного ухода из жизни.

Панаева могла быть ценным помощником Н. Г. Чернышевскому в его любимой работе - подготовке к печати архива Н. А. Добролюбова. У нее сохранились его письма, она могла помнить очень многое из его жизни, особенно из последнего периода, когда ей пришлось ухаживать за ним перед смертью. Еще в Астрахани Н. Г. Чернышевский просил своего сына побывать у Авдотьи Яковлевны и попросить ее прислать письма Добролюбова, а также написать о нем воспоминания. "Ты знаешь, - писал Николай Гаврилович сыну 17 октября 1888 года, - что она любила нас и верила искренности нашей любви к ней".

Чернышевский. 1888 год

Желание Чернышевского было выполнено А. Я. Панаевой. Она прислала ему письма Добролюбова, а через год, уже в Саратове, Николай Гаврилович с глубоким волнением читал ее строки о Добролюбове:

"Добролюбов... заботился о журнале и, не обращая внимания ни на какую погоду, ездил в типографию и к цензорам. В самых первых числах октября он приехал к нам от цензора в десятом часу вечера, сильно раздраженным тем, что не мог уломать его, чтобы он пропустил вычеркнутые места в чьей-то статье. Некрасов только что встал после обеденного сна и... заметил: "Охота вам была в такую скверную погоду ездить к цензору, толковать с ним битый час! Через два месяца пошлем к нему новый набор этой статьи, он и позабудет, что уже читал и наверное пропустит. Вот вы волнуетесь, вредите своему здоровью, поскакали к цензору, а из этого никакого толка не вышло".

"Выйдет! - убежденным тоном ответил Добролюбов. - Я сейчас же иначе выражу те места, которые цензор выкинул, и завтра утром опять поеду к нему и не час, а два, три буду сидеть у него и толковать ему, что он словно пуганая ворона - куста боится".

Это был последний поединок Н. А. Добролюбова с царской цензурой. В тот же вечер начался приступ болезни, которая унесла его в могилу.

Писатель В. Г. Короленко у Н. Г. Чернышевского. Саратов, 1889 год. Акварель художника Ю. Казмичева

Наиболее значительными литературными встречами Н. Г. Чернышевского в Саратове явились несколько его свиданий с В. Г Короленко, который уже был тогда известен как честный и смелый публицист, активно участвующий в общественной жизни. У него позади остались десять лет тюрьмы и ссылки. Он пробыл в полярной тайге на берегу Амги до 1885 года, где слышал от ямщиков легенду о Чернышевском, ходившую в народе.

В одном из первых своих рассказов "Чудная" В. Г. Короленко создал образ девушки-революционерки; его перу принадлежит также одно из лучших произведений о якутском народе "Сон Макара". В 80-х годах он был уже автором и таких замечательных произведений, как "Слепой музыкант", "Лес шумит" и "Сказание о Флоре".

Идея борьбы и протеста против существующего строя роднила Чернышевского с Короленко. Их встреча не была случайной. В. Г. Короленко был проездом в Саратовской губернии, где жила его жена Евдокия Семеновна со старшими детьми у знакомых Колегаевых. Оттуда В. Г. Короленко с Евдокией Семеновной специально приехал в Саратов для свидания с Н. Г. Чернышевским и затем уехал в Крым для лечения.

"16 августа 1889 года, часов около 6 вечера, я позвонил у дверей деревянного флигеля во дворе, против общественного сада в Саратове, - писал В. Г. Короленко в своих воспоминаниях.- В этом домике жил Чернышевский".

Николая Гавриловича не оказалось дома. Короленко оставил визитную карточку, на которой написал, что зайдет на следующий день.

На другое утро Н. Г. Чернышевский сам разыскал В. Г. Короленко в "Татарской гостинице", написав ему записку, и они встретились так, как будто были уже старыми знакомыми и "виделись лишь несколько дней назад".

На всю жизнь запечатлелась в памяти В. Г. Короленко внешность великого революционного демократа: "...густые длинные волосы по-русски, как у Гоголя, обрамляют это лицо и свешиваются на лоб". Ему бросилась в глаза добродушная улыбка Чернышевского и оттенок шутливости в голосе: "Голос, который мы услышали еще из-за перегородки, был старческий, слегка приглушенный, но фигура сначала показалась совсем молодой".

Однако, когда Короленко взглянул Чернышевскому в лицо, у него сжалось сердце: "...таким это лицо показалось мне исстрадавшимся и изможденным под этой прекрасной молодой шевелюрой... Желтая лихорадка, захваченная из Астрахани, уже делала свое быстрое, губительное дело".

Началась беседа. Чернышевский говорил "оживленно, даже весело, он всегда отлично владел собою". Короленко отметил, что "его разговор обнаруживал прежний ум, прежнюю диалектику, прежнее остроумие... Основные философские взгляды остались". В беседе они касались современных писателей-народников: Г. И. Успенского, Н. К. Михайловского и творчества Л. Н. Толстого. О народниках Чернышевский высказывался отрицательно, философские взгляды Л. Толстого также не признавал. Он "остался в основных своих взглядах тем же революционером в области мысли, со всеми прежними приемами умственной борьбы",- писал в своих воспоминаниях "Отошедшие" В. Г. Короленко.

В следующий раз он навестил Н. Г. Чернышевского на квартире. Беседа касалась разнообразных тем. В. Г. Короленко подметил в нравственном облике Чернышевского внимательный подход к незаметным людям, приехавшим из глухого угла, и тонкое понимание чужого настроения. Это касалось отношений между братом В. Г. Короленко и молодой девушкой, близкой к семье Чернышевских...

"Поздним вечером, - писал В. Г. Короленко, - Чернышевский проводил меня до ворот, мы обнялись на прощание, и я не подозревал, что обнимаю его последний раз..."

В эти дни Чернышевский получил от В. Г. Короленко выпущенную издательством "Русская мысль" его книгу "Слепой музыкант" с дарственной надписью: "Николаю Гавриловичу Чернышевскому от глубоко уважающего В. Короленко". Книга хранится в Доме-музее Н. Г. Чернышевского.

О своем приезде в Саратов и встрече с Чернышевским В. Г. Короленко впоследствии писал еще П. С. Ивановской, маскируя имя писателя из-за цензурных соображений словами "дядя Коля": "О смерти дяди Коли ты тоже наверное знаешь. Месяца за два до этого я и Дуня виделись с ним в Саратове, он принял нас очень радушно, даже сердечно. Дуня виделась с ним, впрочем, только у нас в гостинице, - я был еще два раза у него, и мы долго беседовали, перебирая старину...".

В. Г. Короленко был прав, когда считал, что Николай Гаврилович до конца жизни сохранил весь блеск своей диалектики, остроумие и революционный боевой дух 60-х годов. Всем существом своим стремился он к служению родине даже тогда, когда дни его жизни были уже сочтены. У него рождались все новые и новые замыслы и планы.

Наиболее передовым журналом того времени являлся либеральный журнал "Русская мысль", в котором работал и вел неравную борьбу с цензурой старый сотрудник "Современника", один из соратников Чернышевского - Н. В. Шелгунов, "честнейший и благороднейший человек", по отзыву Николая Гавриловича.

Н. В. Шелгунов написал для "Русской мысли" воспоминания о Н. Г. Чернышевском, останавливаясь с особенной любовью и уважением на моменте защиты диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности", очевидцем которой он был. Николай Гаврилович не мог не услышать об этом от приезжавших к нему лично редакторов "Русской мысли" В. М. Лаврова и В. А. Гольцева.

Как и следовало ожидать, цензура не пропустила воспоминаний Шелгунова. Единственное, что мог прочитать Чернышевский в "Русской мысли" в защиту революционно-демократического наследства, были заключительные строки одного из "Очерков русской жизни", в которых Шелгунов с глубоким волнением писал о деятелях 60-х годов: "Самая широкая гуманность и великодушные чувства нашли в этих людях лучших своих поборников... И какая же это память, какая благоговейная память, и как она дорога мне!"

"Очерки русской жизни" Шелгунова в эпоху гнетущей реакции 80-х годов приобрели исключительную популярность среди революционной интеллигенции и в первых кружках сознательных рабочих своим боевым духом, направленным против общественного разложения, которое сеяли либеральные народники.

Сотрудничество Шелгунова в "Русской мысли" возвышало в глазах Чернышевского этот журнал. И у него родилось страстное желание опять стать руководителем передовой журналистики, взять в свои руки журнал и превратить его в новый "Современник".

К этому времени оставался в живых еще один шестидесятник, бывший сотрудник "Современника" М. А. Антонович. Н. Г. Чернышевский еще в 1888 году обратился к нему с письмом, в котором выражал желание, чтобы Антонович стал сотрудником "Русской мысли". Об этом Николай Гаврилович вел личные переговоры с В. М. Лавровым.

Чернышевский преследовал цель - подчинить либерального руководителя "Русской мысли" В. А. Гольцева влиянию революционных демократов. "При начале сотрудничества, - писал он М. А. Антоновичу, - Вам пришлось бы объяснить ему, почему Вы написали о том или о другом в духе, не привычном ему, но он скоро привык бы разделять Ваши мысли, насколько они понятны ему, и полагаться на основательность Ваших мыслей по вопросам, остающимся туманными для него".

И по переезде в Саратов Николай Гаврилович продолжал обдумывать план реорганизации "Русской мысли". А. А. Токарский писал, что эта мысль настолько интересовала Николая Гавриловича, что он постоянно к ней возвращался. Он надеялся переехать в Москву, официально в редакцию не входить, первое время писать очень мало и под чужим именем. Предвидя, что цензура будет неотступно следить за каждым его словом, Чернышевский уверенно заявлял: "Не такая была прежде цензура, а удавалось обходить".

Великий революционный демократ мечтал о коренном переломе в направлении журналистики, о революционном ее преобразовании. Все его мысли и заботы постоянно были связаны с мечтой о светлом будущем своей родины.

Но в силу исторических условий Чернышевский не видел тогда, что завоевать это светлое будущее может только революционный класс - пролетариат, руководимый коммунистической партией.

Ко времени приезда Н. Г. Чернышевского в Саратов там уже существовали революционные рабочие кружки. В 1882 году среди передовых рабочих была распространена программа "Северного союза русских рабочих", призывавшая к ниспровержению существующего политического и экономического строя государства, как строя крайне несправедливого. А через два года один из революционных кружков, возникших в Саратове, распространил прокламацию "К жителям саратовских трущоб и захолустий".

6 мая 1889 года саратовская полиция произвела обыск у членов кружка, занимавшегося революционной пропагандой среди учащейся молодежи, - В. Беляева, А. Введенского и Я. Аристотелева. Среди народнической нелегальной литературы у Беляева был обнаружен "Манифест коммунистической партии" К. Маркса и Ф. Энгельса. Полиция нашла у членов этого кружка также гектограф. Все они были отправлены с очередной арестантской партией в петербургскую одиночную тюрьму.

Но это были первые шаги по пути развития социал-демократического движения, когда "число сторонников нового направления в России измерялось единицами. Социал-демократия существовала без рабочего движения, переживая, как политическая партия, процесс утробного развития"^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 6, с. 180.)

Рабочее социал-демократическое движение широко развернулось в Саратове уже после ухода из жизни Николая Гавриловича Чернышевского.

29 октября 1889 года Н. Г. Чернышевский скончался от кровоизлияния в мозг. Когда весть об этом облетела Россию, из Петербурга в Саратов и другие города полетели секретные шифрованные телеграммы, в которых департамент полиции приказывал жандармским управлениям принять срочные меры для предупреждения волнений учащейся молодежи. Даже мертвый, Чернышевский был страшен царизму!

В наши дни еще сохранились среди старожилов Саратова воспоминания о тех "чрезвычайных мерах", какие были приняты полицией в связи с похоронами Н. Г. Чернышевского. Так, очевидцы рассказывают, что одна из бывших подруг юности О. С. Чернышевской привела с собой на похороны маленькую дочь. И когда эта девочка протянула руку, чтобы взять себе на память цветок с его могилы, то мать остановила ее строгим шепотом: "Что ты! Что ты! Разве это можно? Не видишь, кто напротив стоит? Сверху кожух, а внизу синие канты!"

Это был переодетый городовой.

Целый отряд переодетых сыщиков и полицейских следовал за похоронной процессией. Вооруженные городовые лежали на крышах и чердаках домов, мимо которых молодежь с пением несла гроб великого революционера. Саратовские газеты получили строгое предупреждение из управления цензуры о том, чтобы не печатать некрологов. Надгробные речи были запрещены.

Но ничто не могло задушить любовь к великому революционному демократу. Из Москвы, Петербурга, Нижнего Новгорода, Харькова, Одессы, Казани, Астрахани и других городов были присланы с делегациями венки на гроб Чернышевского.

Последний путь великого революционного демократа стал большим событием в общественно-политической жизни не только Саратова, но и всей страны.

Н. Г. Чернышевский на смертном одре. Рисунок художника В. Коновалова с фотографии Егерева. 1889 год

Похороны представляли невиданное зрелище. Впереди ехал катафалк, покрытый бесчисленными венками. Его везли четыре лошади. Хотя полиция и заставила снять с венков ленты с такими надписями, как "Страдальцу", "Сеятелю великих идей", "Русские женщины - автору "Что делать?", катафалк буквально тонул в цветах и лентах. Яркие цветы поздней осени - астры и георгины перемешивались с последними алыми гвоздиками и золотисто-черными бархатцами на фоне красивых дубовых листьев. Рядом с живыми цветами торжественно белели фарфоровые розы, лилии, ландыши и незабудки, заставлявшие забывать о пасмурной погоде и грязной осенней дороге.

Молодежь до самого кладбища несла гроб на руках. Тысячи людей шли за гробом пешком и ехали на извозчичьих пролетках в четыре ряда. Среди провожавших выделялись саратовские железнодорожники, уже тогда считавшиеся "рьяными свободомыслами". За ними в сосредоточенном молчании двигались мастеровые, приказчики, крестьянские парни, беднота с саратовских окраин, подтверждая слова К. М. Федорова - секретаря Чернышевского о том, что "простой народ знал и любил Николая Гавриловича".

На кладбище матери подводили детей к гробу, чтобы они навсегда запечатлели в своей памяти черты великого человека. В последнюю минуту политические ссыльные возложили на грудь Чернышевского свой венок. Крышка гроба была заколочена, и с этим немым прощальным приветом, звучавшим лучше всяких слов, тело писателя-революционера было опущено в могилу.

Н. Г. Чернышевского похоронили в семейном склепе. Пока заделывали склеп, а это продолжалось довольно долго, люди держали венки высоко поднятыми над могилой, отдавая великому демократу последний долг. Затем был насыпан холм, который весь покрылся венками...

Первый надгробный памятник великому саратовцу - железная беседка-часовня - был поставлен на средства, собранные по подпольной подписке.

Первый надгробный памятник Н. Г. Чернышевскому (1891 год)

Вся жизнь Чернышевского была проникнута идеей борьбы за интересы народа, за освобождение трудящихся от угнетения. Он горел священной ненавистью к порабощению человека человеком и страстно мечтал о счастливом будущем для трудящихся. Это светлое будущее наступило на его родине после победы Великой Октябрьской социалистической революции.

Великий революционер-демократ внес огромный вклад в дело борьбы с царизмом. В. И. Ленин, глубоко ценивший Н. Г. Чернышевского, писал:

"Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.

Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури" - звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.

Буря, это - движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян..."^*.

^* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 21, с. 261.)

После Октябрьской революции был снят запрет, тяготевший над именем Н. Г. Чернышевского в течение 50 лет. Его литературное наследие стало народным достоянием.

Памятник, установленный в 1939 году на могиле Н. Г. Чернышевского

Память великого саратовца достойно увековечена в его родном городе. Дом, в котором родился Н. Г. Чернышевский, стал Государственным музеем, он стоит на улице Чернышевского. Театру оперы и балета и государственному университету присвоено имя Николая Гавриловича Чернышевского. В бывшем здании духовного училища теперь помещается 25-я средняя школа имени Н. Г. Чернышевского.

На площади его имени у городского сада "Липки" воздвигнут монументальный памятник великому демократу, выполненный лауреатом Государственной и Ленинской премий скульптором А. П. Кибальниковым и архитектором Н. Гришиным. В статье "Работа над памятником Н. Г. Чернышевскому" Кибальников писал: "Чернышевский показан в расцвете сил, со взглядом, устремленным в далекое будущее. В правой руке он держит свиток своего литературного произведения - главного оружия, которым он боролся за счастье народа".

Советский народ с благодарностью и любовью всегда будет хранить память о Николае Гавриловиче Чернышевском.