Попытки освобождения

Друзья не могли примириться с заточением Чернышевского и неоднократно пытались освободить его из когтей царизма.

Одна из таких героических попыток была совершена русским политическим эмигрантом Германом Александровичем Лопатиным.

Лопатин жил в то время в Лондоне и посещал К. Маркса. Не раз они беседовали о Чернышевском. Маркс с глубоким уважением отзывался о Николае Гавриловиче как о выдающемся ученом и не мог простить русскому правительству ссылки Чернышевского. Он расценивал ее как большую потерю для ученого мира не только России, но и всей Европы. Беседы с Марксом породили в Лопатине страстное стремление спасти Чернышевского, увезти его из Сибири за границу, где смогла бы произойти встреча двух великих мыслителей.

И вот, запасшись небольшими средствами, Лопатин совершает чрезвычайно трудное путешествие - из Лондона в Иркутск! Два раза его задерживают, подвергают аресту и заключают в острог. Но Лопатин убегает и снова пробирается к Вилюйску. Царское правительство поставило на ноги всю сибирскую полицию. По всем смежным городам и селам среди полиции распространяются фотокарточки Лопатина. Во всех направлениях, как собаки, рыщут сыщики.

Попытка увезти Чернышевского не удается, и Лопатину приходится спасаться от нового ареста. Он переодевается крестьянином и бежит в Петербург, а оттуда за границу.

Но бежит он не с пустыми руками: ему удалось достать рукопись романа Чернышевского "Пролог". Он привез ее в Лондон, и там она была напечатана при поддержке К. Маркса.

Вскоре попытку освободить Чернышевского предпринял другой революционер, И. Н. Мышкин.

Он явился в Вилюйск переодетым в форму жандармского офицера и предъявил исправнику бумагу от иркутского жандармского управления. В ней предлагалось: выдать на руки поручику Мещеринову (так назвал себя Мышкин) "государственного преступника" Николая Чернышевского для препровождения его в Благовещенск,

Однако не все было предусмотрено Мышкиным. Он не знал, что незадолго до его приезда были даны самые строгие указания о недопущении к Чернышевскому посторонних лиц без предварительного письма якутского губернатора, а такое письмо у него как раз и не было подготовлено.

Приезд Мышкина вызвал подозрения у стражи, караулившей Чернышевского. Во-первых, его появлению не предшествовали никакие секретные предписания. Наоборот, из Петербурга все время шли напоминания об усилении надзора за Чернышевским. Удивило исправника и то, что жандармский офицер явился не как официальное лицо с полагавшимся ему конвоем из урядников и казаков, а совершенно один. Наконец, присмотревшись к мундиру "поручика корпуса жандармов", вилюйские власти заметили, что аксельбант надет у него на левое плечо вместо правого...

Все это послужило причиной длительных расспросов. Мышкина не допустили к Чернышевскому.

Мышкин увидел, что он разгадан, и выразил желание сейчас же ехать опять в Иркутск, якобы за новыми документами. С ним поехали казаки. По дороге он открыл стрельбу и, воспользовавшись замешательством, скрылся в тайге.

На розыски Мышкина были созваны якуты. Зачем приехал Мышкин, они и не подозревали. Исправник обманом выпытал у них нужные сведения.

- Если человек не захочет утонуть в болотах,- рассуждали якуты, - то он непременно выберется на единственную сухую тропинку, которая ведет к проезжей дороге.

У стыка тропинки с дорогой и велено было устроить засаду.

Двенадцать часов скрывался Мышкин в непроходимой таежной глуши, без пищи, без компаса, без оружия. Наконец он выбрался на тропинку, но попался в руки врагов.

После попытки Мышкина Чернышевский был лишен права выхода за ворота тюрьмы в течение полугода. Узнав много позднее о подвиге Мышкина и его поимке, Николай Гаврилович сильно горевал о нем.

Как ни неудачна была попытка Мышкина, однако много страху нагнала она на вилюйские власти. Уж одно то, что Мышкин стрелял в казаков, показывает, как растерялся вилюйский исправник, забыв перед отъездом обыскать его как "подозрительное лицо" и отобрать у него оружие. Опасаясь и в дальнейшем таких "покушений на освобождение Чернышевского", исправник совсем потерял сон в страхе за свою собственную шкуру. Когда для усиления ночного караула при остроге из Якутска было прислано шесть вооруженных солдат во главе с ефрейтором, исправник в панике строчил донесение о том, что нужно их не шесть, а семьдесят!

Из рассказов якутов и должностных лиц полицейские власти узнали, что Мышкину были известны "подробности не только сухопутных, но и водных сообщений". Поэтому был снаряжен "поход по городу за наблюдением движения по реке".

Попытки освобождения, закончившиеся неудачей, отразились на положении Чернышевского. После ареста Лопатина в Вилюйск явился жандармский полковник Купенков. Нагло обыскав Чернышевского до ниточки, он приказал вскрыть полы, сам лазил на чердак, разыскивая "злоумышленников". Ему удалось увезти от Чернышевского только несколько листков рукописей.

Чернышевский в разговоре с ним держался с большим достоинством. Он указал на незаконность поселения его в остроге по истечении срока каторги. Он дал понять жандарму, что, как бы ни старались власти убивать его медленной смертью, это только будет способствовать торжеству его идей в будущем. "Согласитесь,- сказал Чернышевский, - что вы никогда не забудете фамилии Пушкина, Гоголя и Лермонтова. Так современная молодежь будет помнить мою фамилию, хотя я этого не ищу".

История подтвердила слова Чернышевского.