Защитник народа

Непоколебимая стойкость, величие духа, неугасимая вера в торжество революционной правды - вот что помогало Чернышевскому "с таким достоинством, с такой гордостью переносить свою неслыханно-тяжелую судьбу",- вспоминала Надежда Константиновна Крупская, рассказывая, что именно за это так любил Владимир Ильич Ленин Чернышевского как человека.

Как ни старалось царское правительство запрятать Чернышевского в дикую глушь, оно не могло скрыть от его глаз самого главного: жизни сибирского народа. И по дороге в Вилюйск и обратно, и на прогулках в сопровождении жандармов, и при посещении якутских юрт, и в рассказах вилюйских жителей - везде перед глазами Чернышевского вставало бесправное существование людей труда, гонимых и разоряемых по царскому велению.

Раз или два за лето с Лены на Вилюй приходил пароход. Это было событие для жителей Вилюйска. Чаще всего товары возили на огромных неуклюжих лодках-каюках. Соленая рыба, мамонтовая кость, пушнина - вот чем торговали якутские рыбаки и охотники. Сами они, превращаясь в бурлаков, тянули бечевой эти огромные лодки по камням и песку, жестоко поедаемые невообразимым количеством "гнуса" - мошек и комаров. "Каючник"-бурлак жил в голоде и холоде.

Видел Чернышевский и "почтарей" - русских крестьян, отбывавших тяжелую "государеву повинность" - гонять почту.

"Большинство этих забитых жизнью "государевых ямщиков" производят впечатление медленного вымирания. Они болезненны, бледны, печальны и хмуры, как эти берега. Свою родную реку Лену они зовут "проклятою" или "гиблою щелью".

Один из них, молодой парень Микеша, тоскливо говорил: "Белом свете хорошо. За горами хорошо... А мы тут... Зачем живем? Пеструю столбу караулим... Пеструю столбу да темную лесу"^*.

^* (В. Г. Короленко. Государевы ямщики.)

Еще когда Чернышевского везли в Сибирь из Петербурга, приходилось переправляться через реки. Во время одной такой переправы Николаю Гавриловичу бросилась в глаза вопиющая нищета ямщиков, управлявших паромом. Он подождал, когда жандармы отошли от него на другой край парома, и начал беседовать с ямщиком:

- И что тебе за надобность здесь работать? Столько у тебя денег, а за прогонами (т. е. платой за перевоз проезжающих) гонишься.

Ямщик с изумлением посмотрел на него.

- Что ты, батюшка? Какие у меня деньги? Никаких нет.

- Рассказывай! - продолжал Чернышевский, издалека подходя к самому главному. - Вишь, у тебя на армяке заплат сколько, а под каждой заплатой деньги, небось, зашиты.

Понял ямщик, что скрывается за такой шуткой, и поведал спутнику о своей беспросветной нужде. И Чернышевский услышал от него дорогие для себя слова:

"Кто за народ стоит, все в Сибирь идут. Мы это давно знаем"^*.

^* (Рассказ Н. Г. Чернышевского С. Г. Стахевичу. - В сб.: Н. Г. Чернышевский. М., 1928, стр. 118-119.)

Далеко по Сибири расходились слухи и легенды о Чернышевском как о заступнике народа. Вот одна из таких легенд.

...В лютую зимнюю стужу, под вой снежного бурана, на почтовой станции, в избушке, беседовали между собой, греясь у камелька, озябшие ямщики, пока Чернышевский, также окоченев от мороза, забылся на нарах тяжелым сном.

- Из каких будет проезжий? - спросил кто-то.

- Государственный, верно.

- А что же про него говорят?

- От Иркутска идет такой слух, будто он в одиночку пошел на царя бунтовать за правду, за крестьянскую свободу и землю. Засудили его на повешанье, а веревка возьми да и оборвись! Не берет его веревка, потому что у него на душе мирские заботы, не о себе, а о народе. Тогда закатали его в рудники, в каторжане; думали, он в железных оковах сгниет. Но и железо его не берет. Вот царь и велел везти его на Вилюй: кто туда попадет, обратно не вернется. Это уж верная смерть.

- Вот что, кум, я тебе скажу,- обратился один ямщик к другому, снимая с себя тулуп.- Как поедешь с Чернышевским, закутай его хорошенько, только сам это сделай, не вмешивай жандармов: Чернышевский от них

ничего не возьмет. И другим ямщикам накажи, чтобы давали ему одежу: человек он родной...

И это была правда.

Один из товарищей по ссылке еще в Александровском заводе говорил о Чернышевском: "Да какой же он простой! Именно "простой", друг всякому простому человеку".

Эта черта действительно была присуща Чернышевскому. В общении с простыми людьми он был чутким, отзывчивым и ласковым.

Однажды казаки, сменившие военную форму на рабочие армяки, разгребали снег. Чернышевский подошел к ним и стал помогать.

Точно с невидимым врагом бился Чернышевский, откапывая тяжелые снежные подушки.

- Так его! - скажет, подняв снег на лопату. А сам засмеется.

Засмеются и казаки. Русский человек шутку любит. И работа идет под нее, как под песню, вольнее и незаметнее.

- Так его! - крикнут и казаки, далеко откидывая шапки снега.

Но Чернышевский не только шутник. Остановятся все передохнуть, а он все так же просто продолжает беседу. Только эта беседа - уж не о снеге, а о самом главном: как живется простому человеку при царе. Чернышевский говорит:

- Вот как вас обижают: за два пуда хлеба да за пятнадцать копеек (жалованье казацкое такое было) ночами стоите и днями работаете. За что же выслужите?

Призадумались казаки.

- Куда же нам идти? Некуда.

Казаки были опутаны, как петлей, царской службой. Тогда ржаная мука была в высокой цене. В Вилюйск она приходила всего два раза в год, когда бурлаки на лямках, надрываясь, притягивали по реке жалкие паузки. Черный хлеб считался роскошью в этих местах.

- Обижает царь молодцов своих! - этими словами заключил свою беседу Чернышевский.

Много десятков лет прошло с тех пор, а эти слова Чернышевского остались в памяти вилюйских стариков^*.

^* (См.: Б. Лунин. По следам вилюйского узника. Детгиз, 1960, стр. 103.)

Чернышевский обладал даром перевоспитывать людей.

В жандармских донесениях с тревогой отмечалось, что младшие чины полиции, приставленные к Чернышевскому для стражи, возвращались из Вилюйска гораздо более грамотными и развитыми людьми, чем это было до их общения с "государственным преступником". Поэтому их стали менять каждые два года. Но это не помогло. Тогда солдат-стражников заменили казаками. Чернышевский и в них увидел простых людей, нуждавшихся в том, чтобы им были открыты глаза. Он старался растолковать им, что, пока вся власть находится в руках царя и помещиков, народ будет жить в нищете и невежестве.

Так было и с женой купца Евпраксией Корякиной, которая много лет варила обед Чернышевскому. После отъезда Николая Гавриловича из Вилюйска Корякина, как говорили соседи, "взбунтовалась". У нее словно открылись глаза на бесчестные поступки мужа, и она стала внушать ему, что нельзя наживать себе богатство на темноте и невежестве якутов.

- Ты сам своим трудом наживай деньги! - убеждала она мужа. - Попробуй!

И когда убедилась, что муж неисправим, то развелась с ним, разделила детей и стала жить самостоятельно, занимаясь небольшим хозяйством. Ненавидя урядников и богачей, Корякина стала оказывать помощь беднякам. Она давала в своем доме приют нищим.

- Ты что пришел? Есть тебе нечего? Иди - накормлю,- говорила она бедняку, остановившемуся у входа в юрту.

- Что у тебя на плечах? Одни лохмотья! - обращалась она к другому. - Иди возьми, что у меня осталось.. Покройся, а то замерзнешь!

Про эту женщину говорили в Вилюйске: "Это та, что от мужа отреклась и дружбу водила с сударскими" ("сударскими" якуты называли политических ссыльных)^*.

^* (См.: Б. Лунин. По следам вилюйского узника. Детгиз, 1960.)

Чернышевский очень любил детей. К нему часто ходила девочка-подросток из семьи Корякиных, круглая сирота. Она носила Николаю Гавриловичу белье после стирки и хлеб, выпеченный ее сестрой. Чернышевский был ласков с ней, дарил ей собранные им цветы и растения, и она дорожила этой отеческой лаской Когда девочка собирала в маленькую тележку щепки для самовара, Николай Гаврилович и здесь помогал ей. Девочке нравилось бывать у Чернышевского.

Как-то на двор дома, где он жил, пришла дикая утка с шестью утятами. Их кормили, пока утята не выросли и не научились летать. Тогда Чернышевский выпустил их на волю. В другой раз упал с крыши птенец-жаворонок, еще не умевший как следует летать. Чернышевский поднял его, стал лечить и, когда он поправился и окреп, тоже выпустил его на все четыре стороны. Через некоторое время на крышу острога забрался крошечный зверек - летучая белка. Она тоже свалилась и была подобрана Чернышевским. С неделю она жила у него, забавляя своими шалостями: прыгала по столу, сидела на плече, грызла сухарики. Потом убежала в лес.

Однажды на крыше вилюйского острога поселился орел из породы рыболовов. Очевидно, он залетел сюда с берегов Северного Ледовитого океана.

Дети часто приходили поглядеть диковинную для них птицу. Заинтересовался ею и Николай Гаврилович. Так, в письме к родным 18 августа 1874 года он писал: "Слыханное ли дело? - Орел живет на дворе человеческого жилища. С орлом нельзя поступать, как с утятами или белкой: он "волшебник"; якуты не смеют стрелять его... Итак, он живет у меня на дворе неприкосновенным".

Не раз при взгляде на орла вспоминались вилюйскому-узнику строки из пушкинского стихотворения:

 ...Мы вольные птицы; пора, брат, пора, 
 Туда, где за тучей белеет гора, 
 Туда, где синеют морские края, 
 Туда, где гуляем лишь ветер... да я...