На Александровском заводе

В конце сентября 1866 года Николая Гавриловича Чернышевского перевели на новое место каторги - Александровский завод, в тридцати верстах от Кадаи. В двух больших камерах, справа и слева от его камеры, помещались товарищи по ссылке. Они полюбили Николая Гавриловича.

Судьба столкнула Чернышевского с каракозовцами, - с молодежью, которая воспиталась на "Современнике", на романе "Что делать?". Образ Чернышевского был овеян для нее героическим ореолом. Как волновались молодые революционеры, узнав, что произойдет их встреча! Они ждали чего-то необыкновенного.

И вот любимый писатель вошел к ним, и на душе у них сразу стало легко. "Да какой же он простой! "Простой" - именно это было настоящее слово", - вспоминал впоследствии один из них.

Именно в этом, по мнению окружающих, заключалась особенно притягательная сила Чернышевского, которую чувствовали все: и караулившие их казаки, и люди, чуждые по духу и убеждениям, и товарищи по каторге. Так и остался у них в памяти великий писатель с добрым и приветливым взглядом за стеклами очков, в халате на барашковой подкладке, в маленькой черной шапочке на голове.

В долгие зимние вечера Чернышевский любил читать товарищам свои повести и романы. Ссыльные очень ценили это и охотно собирались в его скудно освещенную камеру.

Расположившись на нарах, они жадно слушали писателя.

Каково же было удивление слушателей, когда они обнаружили, что Чернышевский свои произведения не читает, а просто рассказывает?! Однажды один из них подошел сзади и из-за плеча Чернышевского заглянул в тетрадь, по которой он "читал": в руках Николая Гавриловича были совершенно чистые листы. Чернышевский передавал свои произведения так, как будто они были им уже написаны.

На Александровском заводе Чернышевский написал несколько пьес, а также свой замечательный роман "Пролог". Пьесы разыгрывались самими ссыльными "на домашнем театре". Одна из этих пьес - "Мастерица варить кашу" - ставится и в наши дни.

В романе "Пролог" изображена правдивая картина борьбы революционных демократов - защитников народа - с помещиками и царем перед реформой 1861 года. Чернышевский делает вывод о неизбежности революции в России. "В 1830 году, - писал он в "Прологе", - буря прошумела только по Западной Германии; в 1848 году захватила Вену и Берлин. Судя по этому, надобно думать, что в следующий раз захватит Петербург и Москву..."

Глубокой любовью овеяны в романе образы революционеров Левицкого и Соколовского. В первом выведен близкий друг Чернышевского Добролюбов. "Придет серьезное время. Пойдут вопросы о благе народа. Нужно будет кому-нибудь говорить во имя народа", - наставляет Левицкого революционер Волгин. К этому времени Левицкий должен будет приберечь себя для служения победившему народу.

В лице Соколовского Николай Гаврилович изображает крупнейшего польского революционера тех лет - Сераковского. "Вы один из очень редких людей", - говорит Волгин Соколовскому, отмечая, что в его лице "энтузиазм соединяется со способностью сохранять хладнокровие в решительные минуты, отвага - с силою не только удерживаться, - удерживать и других от безрассудства".

Поскольку Чернышевский предназначал "Пролог" для тайного печатания за границей, он не боялся цензуры и свободно высказал свои взгляды на крестьянскую реформу. Реформа, писал он, будет ограблением народа. Волгин чувствует отвращение к помещикам, "которые останутся безнаказанны и безубыточны; безубыточны во всех заграбленных у народа доходах; безнаказанны за все угнетения и злодейства".

Ленин отметил глубоко патриотическое значение этого произведения Чернышевского, проникнутого настоящей любовью к Родине и тоской от сознания, что народные массы еще не готовы к организованному революционному восстанию.

В тюрьмах Александровского завода томились русские, поляки и другие участники революционных восстаний шестидесятых годов.

Чернышевскому не раз приходилось беседовать с ними. Они делились с ним воспоминаниями о далекой родине, о женах и детях, обреченных на бесправие и нищету.

Слушая их, писатель снова задумывался о том, когда же, наконец, станет легче жить людям. Нарисовав в романе "Что делать?" картины счастливого будущего трудящихся, он неудержимо стремился в это далекое будущее.

Однажды, когда товарищи по заключению собрались у него в камере, Чернышевский предложил им послушать новый рассказ о чудесной машине "Эвергет", которая должна быть изобретена ученым, родившимся на берегу могучей русской реки.

"Мало у людей силы работать, - думал ученый.- И дорого стоит работа. И оттого бедность между людьми. И много силы у рек, и у моря, и у солнца. И сила та даром... И надобно, чтобы была такая машина, которая брала бы всякую силу на земле, и в воде, и в воздухе и в небе... И можно будет делать людям все, что можно.

Эта машина будет выполнять и большие, и малые дела.

Малая работа - это варить, печь, прясть, ткать и шить; строить дома и топить; и возить людей; и пахать землю, и сеять, и жать, и убирать хлеб.

Будет машине и потруднее работа: строить дороги и проводить каналы, а для полива пшеницы и ржи - отводить воду канавами, ручьями и реками на поля. Там, где болота, сильно болеют люди, эти места машина должна осушить.

И, наконец, самая главная работа - это чтобы не было ни песчаных степей, ни соленых пустынь, никакой бесплодной земли. Машина будет покрывать лицо земли плодородной почвой. Страшным призраком голода носится над людьми неурожай, сжигая землю палящим дыханием суховеев. А когда надо убирать хлеб и складывать душистое сено в стога - льют проливные дожди, превращая в ничто человеческий труд... Машина спасет людей от голодной смерти: она будет бросать воду под облака дождем и орошать землю дождем; и сосать воду из облаков, чтобы не было лишнего дождя; и дуть ветром как нужно и ставить до облаков загородки от ветра..."

Незаметно догорал свечной огарок в сырой камере. Замирало бряцанье кандалов. Как завороженные, неподвижно сидели вокруг Чернышевского бледные, исхудалые люди в серых халатах. Будущее властвовало над ними, заставляя забывать настоящее.

Будущее было светло и прекрасно.