"Прекрасное есть жизнь!"

Ольга Сократовна вышивает. Давно уже закончен обед, и ушли в кабинет к Николаю Гавриловичу двоюродный брат Александр Николаевич Пыпин^* и Александр Федорович Раев. Но через открытую дверь до молодой женщины доносятся их голоса.

^* (Он приехал из Саратова и поселился у молодых Чернышевских.)

- Не совсем по правилам закончился ваш диспут, Николай Гаврилович,- слышится вкрадчивый голос Раева.- Не поздравил вас университет с магистерской степенью, руки вам не пожали ни ректор, ни профессора. Что бы это могло значить?

- Вы еще не прибавили, Александр Федорович, что сказал мне ректор,- весело отвечает Чернышевский.- Ведь он заявил: "Кажется, я на лекциях читал вам совсем не это!" Конечно, не это! Но ведь это же не я виноват, а Людвиг Фейербах!

Ольга Сократовна вспоминает, как была куплена книжка Фейербаха у старика, приходившего с большим мешком к ним на кухню. Николай Гаврилович с удовольствием принимал этого старика, рылся в его мешке, с торжеством извлекал оттуда то, что ему нравилось, а Ольга Сократовна кофеем его поила: такую тяжесть на спине таскал - все книги да книги.

Слова Раева задевают Ольгу Сократовну. Всегда он какой-то настороженно-неприятный, точно знает недобрую правду и недоговаривает чего-то. Сама она несколько часов тому назад присутствовала на защите, видела, как восторженно встретила публика ее мужа и каким светлым было его лицо, когда, стоя за кафедрой, провозгласил он главный тезис своей диссертации: "Прекрасное есть жизнь!" Он такой умный, он знал, что говорил. Правда, она не могла уловить всего, что он хотел сказать, но защита прошла торжественно, как праздник.

Зачем только Александр Федорович мешает радоваться?

Сердце у молодой женщины сжимается.

Чернышевский не знал, что предшествовало диспуту, но, если бы узнал, был бы удовлетворен: первое сражение состоялось, он - в черных списках у царского правительства. И все сделала его диссертация "Эстетические отношения искусства к действительности".

В апреле 1855 года эта тоненькая книжка вышла. Ее пропустили в печать и профессор-руководитель А. В. Никитенко, и благодушный друг Пушкина в прошлом ректор Плетнев. Как будто все складывалось благоприятно. Но недаром в Главном педагогическом институте зорко выслеживал "крамолу" директор И. Давыдов. Недаром ненавидели его студенты.

К министру народного просвещения Норову прокрался этот "Ванька Сеченый", как прозвала его молодежь. Он перелистал несколько страниц новой книжки перед лицом министра. "Художник должен произносить приговор над явлениями жизни в своих произведениях... Это что же обозначает? Критику устоев? Кто установил на земле существующий порядок? От кого он? От бога. А художник - судья над ним? Ваше высокопревосходительство, осмелюсь заявить, что книга сия допущена к защите быть не может..."

На другое же утро министр Норов уже распекал декана университета историка Устрялова:

- Прочел вчера вечером эту ужасную книгу. Выходит, что мадонна Рафаэля была только прекраснейшей женщиной! Это богохульство! Отмените диспут!

Устрялов был в смятении: как быть? Диспут уже объявлен, пригласительные билеты разосланы, отмена защиты еще больше привлечет внимание к автору книги. Надо действовать осторожно, обдуманно.

И порешили на том, что защита диссертации отменена не будет, но для диспута будет отведен не большой актовый зал, а самая маленькая аудитория, чтобы народу в ней поменьше поместилось. И магистерской степени Чернышевскому сразу не присуждать, а положить дело под сукно. Пусть через несколько лет является за дипломом, а профессором университета ему не бывать!

Так и получилось. Как ночные птицы, вспугнутые утренним светом, встревоженно встретили молодого Чернышевского университетские профессора за зеленым столом. Но солнечный луч, брошенный ученым-революционером с кафедры, озарил нарождавшуюся научную общественность, и ее приветствиям не было конца.

С этого времени имя Чернышевского прочно вошло в сознание передовой молодежи 50-х годов.