Интересный собеседник

В маленькой избушке на окраине города проживает большой ученый вместе с матерью и верным старым слугой Фомой. Это Николай Иванович Костомаров, украинский историк, поэт и писатель. Он сослан на 10 лет в Саратов за участие в Кирилло-Мефодиевском обществе.

Мать его Татьяна Петровна была сначала крепостной своего мужа-помещика, которого убили свои же крестьяне, не вынесшие его жестокости.

В Саратове Татьяна Петровна подружилась с матерью Чернышевского и ездила к ней в гости в своем старинном рыдване, запряженном тройкой лошадей.

Николай Гаврилович слышал о Костомарове еще в Петербурге и по приезде в Саратов первым делом отправился к Николаю Ивановичу. Он нашел в нем интересного собеседника, оценил его как крупного ученого и художника слова. Они стали часто видеться.

- Мой Николай только и отводит душу с Николаем Ивановичем, - говорил отец Чернышевского.

Действительно, получив какую-нибудь книжную новинку, Костомаров спешил поделиться ею с Николаем Гавриловичем. Их беседы свидетельствовали о широте научных интересов, но часто переходили в споры, продолжавшиеся целый вечер. Костомарову не нравилось, что гимназия была "совершенно переделана" новым учителем: учителя стали серьезнее относиться к урокам, перестали бить учеников.

Чернышевский посмеивался над неумеренными восторгами историка, относившимися к волжской природе, красотами которой он мог восхищаться целыми часами, забыв все на свете. Но яблоком раздора между приятелями были вопросы религии. Костомаров, как мистик и идеалист, не мог мириться с материалистическими взглядами Чернышевского.

В памяти современников остались жить эти бесконечные споры, во время которых Костомаров терял всякое самообладание, горячился, повышал голос. "А Николай Гаврилович так спокойно, хладнокровно, с иронической усмешкой загонял его в угол, побеждая силой своей неотразимой логики", - рассказывала автору этих строк престарелая дочь Д. Л. Мордовцева, в доме которого происходили встречи и споры.

Известно и о таком случае. Раз после пасхальной заутрени Костомаров поднялся по лесенке в мезонин, где спал Чернышевский, и разбудил его громким восклицанием:

- Христос воскресе!

- Это надо еще доказать,- отвечал проснувшийся Чернышевский.

Костомаров пришел в такое негодование, что чуть не кубарем скатился с лестницы, и потом долго не хотел встречаться с "бесом - соблазнителем юношества".

Не только беседы привлекали молодого учителя в домишко на Ильинской улице. Там на столе у Николая Ивановича горой возвышались рукописи 17-го века, посвященные движению Степана Разина. Хозяин квартиры служил в архиве и оттуда приносил домой эти листы, которые для него - историка, были сущим кладом. Он занимался изучением старины, стал писать о Разине.

Написанная им монография "Бунт Стеньки Разина", которому автор не сочувствовал, тем не менее ходила в рукописных списках среди передовой интеллигенции 60-х годов, вызывая симпатии к монументальному образу народного вождя среди единомышленников Чернышевского в эпоху революционной ситуации.

Николая Гавриловича тоже интересовали рукописи XVII века, он с огромным интересом и сочувствием читал о Разине, подобно тому как в детстве слушал о Пугачеве.

С Костомаровым они виделись чуть ли не ежедневно. Однажды вместе поехали на концерт в Дворянское собрание. Там оркестр любителей исполнял увертюру к опере Россини "Вильгельм Телль".

Музыка увлекла обоих. Тускло освещенный зал точно исчез куда-то, перед глазами возникли картины прошлого. Костомаров видел перед собою фигурку своей юной невесты в воздушном белом платье; ее тонкие пальчики бегали по клавишам рояля, как в предсвадебный вечер, после которого мать заставила ее отказать жениху как "политическому преступнику"... А перед Чернышевским возник образ хорошо знакомого ему по Шиллеру народного героя Швейцарии. "Не бойся за меня, отец, я не дрогну",- гордо говорит ему юный сын, когда жестокий наместник короля Гесслер велит Вильгельму Теллю выстрелить в яблоко на голове сына. Сын не позволяет завязать ему глаза. Простреленное яблоко скатывается к его ногам. А дальше? Дальше Телль везет в лодке Гесслера, лодка ударяется о скалу, Телль прыгает на берег, а Гесслер погружается в разъяренную пучину бушующего озера...

- Не бойся за меня, отец, я не дрогну! - повторяет про себя Чернышевский. Если бы и он когда-нибудь мог произнести такие слова!

Глубоко взволнованный выходит он на улицу. Они едут вместе с Костомаровым домой и вот уже сидят в мезонине за шахматами. Оба молчат, каждый о своем.

"Нет, Николаю Ивановичу этого не понять. Он слишком мягок, поэтичен. С ним не поговоришь, как потрясла меня эта музыка, как разбудила во мне протест против святости всех властей! Когда-нибудь придет и мое время!" - думает Чернышевский.

Но с Костомаровым невольно сближает его одно имя. Заветное, дорогое имя молодого Тараса. От Костомарова Чернышевский узнал о ссылке украинского Кобзаря и о том, что оба они с Костомаровым были взяты жандармами по одному делу и увезены в Петропавловскую крепость. Только либерального профессора пожалели и сослали в захолустный Саратов, а Тараса - непокорного сына украинских хлеборобов, пламенного революционера-демократа - отдали в солдаты и запрятали в желтые пески у Аральского моря с запрещением писать и рисовать.

Если Николай Иванович скупо по-мужски рассказывал о судьбе Кирилло-Мефодиевского общества, то от Татьяны Петровны узнали Чернышевские, как встретилась она на берегу Днепра с Тарасом, которого увозили жандармы, как бросились они друг к другу и как, плача, прижала она его, точно родного сына, к своему сердцу, пока жандармы не оторвали ее от него.

Большое сердце билось в груди Татьяны Петровны. Недаром впоследствии такими же материнскими чистыми, простонародными слезами обливалась она над поседевшей головой вернувшегося Тараса Григорьевича.

Благодаря Костомаровым узнал и полюбил Чернышевский великого украинского поэта и художника, встреча с которым состоялась через несколько лет в Петербурге.