Картофельные бунты

Воскресный вечер. Дом Чернышевских. По ступенькам дворового крыльца подымаются гости. Впереди важно выступает чиновник палаты государственных имуществ - Михаил Дмитриевич Пыпин. За ним семенит закутанная в салоп и шали его супруга Марья Игнатьевна.

- Ругательница приехала! - разносится в доме чей- то шепот. Даже неизвестно, кто шепнул: дворовые ли девушки, бабушка ли Пелагея Ивановна, только прозвище это так прочно укоренилось, что в Саратове никто Марью Игнатьевну иначе не звал. Удивляла Марья Игнатьевна саратовцев и своими туалетами.

- Не по сезону и не по возрасту! - вздыхали родные, смущаясь за нее.

Действительно, раздевшись в прихожей, Марья Игнатьевна выплыла в скромную синюю гостиную в воздушном белом платье, украшенном гирляндами пунцовых роз, рюшками, оборочками и бантиками.

- ФУ ты прости господи! - возмущалась бабушка у себя на печке. - Забылась совсем матушка: скоро сорок лет, а наряжена, будто шестнадцатилетняя!

А уж когда из гостиной донесся густой бас Марьи Игнатьевны и повеяло запахом табака (она нюхала его из серебряной табакерки), бабушка совсем вышла из себя.

- Не про нас такие гости. Иди, Николя, сюда, ко мне нечего тебе там делать.

Но Николя - гордость семинарии. Об его успехах говорят в городе. Родители зовут его к гостям. Надо из вежливости подойти к ним.

Михаил Дмитриевич Пыпин - лицо важное. Он бывает на балах у губернатора. Губернатор доверяет ему, посылает в уезды усмирять "бунтовщиков"-крестьян. Вкрадчивый картавый голос Михаила Дмитриевича доносится из синей гостиной Чернышевских. Николя, подходя к дверям, слышит:

- И, представьте себе, мужики отказались сажать такой полезный и приятный продукт! Говорят, и под хлеб им земли не хватает. Ну, пришлось принять меры, попугать их так и то не помогло. Угнали все подводы. И ездил лично - и слушать ничего не хотят. Подавай им царский манифест о картофеле! Ведь это надо!..

Приход юноши, поклоны, приветствия, расспросы о здоровье и успехах в науках прерывают на некоторое время рассказ Михаила Дмитриевича. Но взрослые так взволнованы и так жаждут слышать все подробности "картофельного бунта", что скоро опять в гостиной раздается только картавый голос усердного чиновника. Временами рассказ прерывается вздохами и возгласами страха и негодования слушателей.

- Ее величество королева французская носила на груди цветок картофеля,- мечтательно басит Марья Игнатьевна и вздыхает. Бантики на ее груди подпрыгивают.- Еще бы! Такой нежно-сиреневый цветочек, похожий на лилию, а аромат... тончайший...

И она запускает в обе ноздри по щепотке табаку. Николе становится противно от этого запаха, неразлучного с Марьей Игнатьевной. И что за интерес чихать?..

После чихания Марья Игнатьевна продолжает уже совсем другим тоном:

- А наши мужики сиволапые отказываются такую прелесть сажать! Попались бы они мне в руки, я все бороды бы вырвала им, подлецам, как своих девок-негодниц без кос оставила. Драть их всех надо, только палки и послушаются!

Долго не спит Николя в этот вечер. Перед ним встают одна за другой картины народного возмущения. Вот суд над крестьянами. Живая стена из мужиков, схватившихся за руки и за кушаки, без оружия, без палок, без вил,- более тысячи людей. На попытки конвойных по приказу членов суда взять главарей крестьяне, схватив друг друга за руки, поднимают сильнейший крик, готовые броситься на тех, кто осмелился бы взять их вожаков. "Толпа вошла в необыкновенный азарт, и оторвать людей друг от друга возможности никакой не было,- эти слова, несколько раз повторявшиеся Михаилом Дмитриевичем, врезались в сознание Николи. Вот другая картина: посреди зеленой улицы стоит стол, за ним сидит писарь и пишет письмо царю от крестьян, сгрудившихся вокруг него. Перед их глазами на траве лежит изувеченный и истекающий кровью вожак, отнятый у полиции.

"Стариков пробовали вразумить,- звучал в ушах Николи бас Марьи Игнатьевны,- и те также оказались смутьянами, сказали, что не пойдут против всех".

В конце концов воинскими командами крестьяне приведены в полное повиновение. Сейчас тюрьма наполнена ими Вожаков ожидает ссылка в Бобруйск на крепостные работы, а перед этим - торговая казнь на площади Саратова - избиение плетьми.

Ох, неладно, неспокойно в эту ночь в домике над Волгой. Все спят, только наверху, в мезонине, стучит, стучит одно сердце, и широко раскрытые синие глаза смотрят перед собой на черный бархат неба с мигающими звездами, точно спрашивают у них ответа: так ли надо жить на свете? Правильно ли говорят старшие?

Опять воскресенье. С утра вся семья в Сергиевской церкви. Николя слушает проповедь отца, но мысли его далеко. Взгляд рассеянно скользит по живописным иконам и поднимается к потолку. Там - с детства знакомая "страшная" картина: бешено несутся кони, увлекая за собой золоченую колесницу, а на колеснице стоит во весь рост с развевающимися седыми волосами и грозно поднятой рукой библейский громовержец - пророк Илья. Ноги коней и колеса утопают в пухлых шарах клубящихся облаков. На небе гроза, сверкают молнии, и во взгляде Ильи тоже и молния, и гроза. Как далека эта картина от тихой и ласковой папенькиной речи к прихожанам, которых он призывает к терпению и смирению! Здесь совсем другое, и это другое нравится Николе И совсем не святых напоминает ему седой бородатый Илья. В этом образе сыплющего молнии старца видятся ему не желавшие покориться начальству старики-крестьяне, о которых рассказывал Михаил Дмитриевич.

Речь папеньки закончилась, публика зашевелилась. Сейчас всей семьей поедут домой, потом подадут пироги, а в сумерки маменька будет играть на гуслях, и все будут петь: "Стонет сизый голубочек" или "Среди долины ровные". Так и окончится воскресный день. А синие глаза опять будут широко раскрыты без сна до утренней зари.