|
Николай Гаврилович Чернышевский (Ю. С. Мелентьев)
Страницы истории человечества хранят множество имен, обессмертивших себя небывалыми открытиями, славными подвигами, гениальными творениями. Особо почетное место среди них заснимают имена тех, кто свои незаурядные способности, всю свою жизнь посвятил борьбе против эксплуатации и нищеты, кто звал угнетенных на борьбу и боролся сам, кто своими революционными деяниями, своей неукротимой волей и страстной мечтой приподнимал завесу будущего, объясняя живущим и грядущим поколениям, чту золотой век для людей еще впереди.
В когорте таких бессмертных имен вечно будет сиять имя Николая Гавриловича Чернышевского - признанного вождя русской революционной демократии, отдавшего делу революции и борьбы с царизмом весь .свой огромный талант мыслителя, писателя и критика, филолога и историка, пламенного публициста и организатора.
В знаменитой статье "Памяти Герцена" В. И. Ленин дал классическую периодизацию резолюционно-освободительного движения в России:
"Чествуя Герцена, мы видим ясно три поколения, три класса, действовавшие в русской революции. Сначала - дворяне и помещики, декабристы и Герцен. Узок круг этих революционеров. Страшно далеки они от народа. Но их дело "не пропало. Декабристы разбудили Герцена. Герцен развернул революционную агитацию.
Ее подхватили, расширили, укрепили, закалили революционеры-разночинцы, начиная с Чернышевского и кончая героями "Народной воли". Шире стал круг борцов, ближе их связь с народом. "Молодые штурманы будущей бури" - звал их Герцен. Но это не была еще сама буря.
Буря, это - движение самих масс. Пролетариат, единственный до конца революционный класс, поднялся во главе их и впервые поднял к открытой революционной борьбе миллионы крестьян..."*.
* (В. И. Ленин. Полн. собр. соч., изд. 5, т. 21, стр. 261.)
Ленинская характеристика дворянского, разночинского и пролетарского периодов революционного движения в России сразу же четко поставила вопрос о предшественниках русской социал-демократической мысли и о характере нашего отношения к революционному наследию.
Не мелкобуржуазные либеральные демократы, а русский пролетариат стал подлинным хранителем "наследства" революционной демократии и славным продолжателем ее лучших традиций. Минуя либеральное народничество, столбовая дорога развития прогрессивной русской общественной мысли и революционного действия шла непосредственно от идеологии крестьянской народной демократии, от реальной борьбы "шестидесятников" во главе с Н. Г. Чернышевским к социалистической идеологии и борьбе пролетариата.
Следуя позиции В. И. Ленина, А. В. Луначарский называл Н. Г. Чернышевского крупнейшим "из предтеч коммунизма в нашей стране". "...Мы безоговорочно можем провозгласить Чернышевского нашим идейным предком по прямой линии"*, - писал Луначарский.
* (А. В. Луначарский. Собр. соч. в VIII томах, изд-во "Художественная литература", М., 1963, т. 1, стр. 230.)
Зарождение и формирование революционной демократии в России относится ко второй половине 40-х-50-м годам XIX века. Этот период неразрывно связан, с одной стороны, с углублением кризиса феодально-крепостнической системы, с другой - с известным оживлением освободительного движения в стране под влиянием революционной ситуации и событий 1848-1849 годов на Западе. Он нашел свое отражение в деятельности В. Г. Белинского - предшественника полного вытеснения в революционном движении дворян разночинцами, наиболее радикального крыла петрашевцев, в революционной и теоретической деятельности А. И. Герцена и Н. П. Огарева.
Классическим периодом революционного демократизма, наивысшим этапом в развитии его идеологии и практики можно считать конец 50 - начало 60-х годов. Основой этого подъема явилось появление революционного народа в России, мощная волна стихийного крестьянского движения, обострение противоречий феодально-крепостнической системы до степени революционной ситуации. Главой "Радикального оркестра", состоявшего из таких выдающихся деятелей, как Н. А. Некрасов, Н. А. Добролюбов, М. Е. Салтыков-Щедрин, братья Серно-Соловьевичи, М. И. Михайлов, Н. Шелгунов, М. Антонович, В. А. Обручев, Г. З. Елисеев, и других соратников, стал титан революционной мысли и действия Н. Г. Чернышевский.
В период 70 - начала 80-х годов XIX века, после смерти Н. А. Добролюбова, ареста и искусственной изоляции Чернышевского царизмом революционная демократия раскалывается на два течения. Одно, возглавляемое Н. Некрасовым, М. Салтыковым-Щедриным, Н. Шелгуновым и поддерживаемое подъемом революционного демократизма на Украине, в Белоруссии, Грузии, Азербайджане, Казахстане и других окраинах страны, последовательно опирается на идеи 60-х годов. Оставаясь верными учению Чернышевского, которого, как прикованного Прометея, двуглавый коршун царизма десятки лет терзал в ледяных пустынях Сибири, продолжатели его дела, как могли, поддерживали огонь революционной мысли, пытались анализировать в новых условиях вопросы расслоения деревни, говорили о широком развитии капиталистических отношений в России, вскрывали звериную сущность нового эксплуататора - кулака-мироеда.
Другое течение - революционное народничество, хотя и сохраняет основные особенности революционного демократизма, оставаясь идеологией трудящихся масс, но в результате усиления мелкобуржуазного влияния отступает уже от принципов революционных демократов 60-х годов. Это отступление в дальнейшем особенно сказалось в искажении теоретической мысли "шестидесятников", в одностороннем увлечении учением о роли общины, в упорном непонимании "классового антагонизма внутри крестьянства"*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 29, стр. 64.)
В последующие годы, после перехода лучшей части революционного народничества на позиции пролетариата и марксизма, это течение эволюционирует в сторону либерализма, порывая с революционной демократией.
В первоначальном варианте своего революционного романа "Что делать?" в главе "Новые лица и развязка" Н. Г. Чернышевский намеревался поместить диалог, который объясняет причину появления среди его героев "особенного человека" - Рахметова. Этот диалог не вошел в журнальный текст "Современника", видимо, по цензурным соображениям. Профессиональный революционер Рахметов - герой, шагнувший в литературу, несомненно, из жизни, по мысли автора, рожден исторической необходимостью, обстановкой тогдашней революционной действительности.
Вот этот сдержанный, подернутый флером конспиративных соображений, но все-таки вполне ясный читателю любой проницательности диалог, в котором речь идет о Рахметове, находящемся за границей:
"- А пора б ему воротиться!
- Да, пора.
- Не беспокойтесь, не пропустит своего времени.
- Да, а если иге возвратится?
- Так что ж? (Ты знаешь, свято место не бывает пусто.) За людьми никогда не бывает остановки, если будет им дело: - найдется другой, - был бы хлеб, а зубы будут.
- А мельница мелет, сильно мелет! - Готовит хлеб!"*.
* (Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., изд-во "Художественная литература", М., 1939-1953. т. XI , стр. 738. В дальнейшем все ссылки на Н. Г. Чернышевского будут делаться в тексте по этому изданию.)
Да, революционная мельница в 50-60-е годы XIX века молола в России сильно и неутомимо. Горизонты русской истории непрерывно полыхали то неутихающей волной крестьянских бунтов и неповиновения помещикам, красным петухом пожаров в усадьбах с неукротимой и беспощадной расправой над их хозяевами, то магматическими толчками идеологии "безбожных вольтерьянцев", группировавшихся вокруг Петрашевского, то непокорством возбужденного студенчества, то голосом герценовского "Колокола", призывно звонившего из туманной дали Лондона, то тяжким поражением в Крымской войне, в которой нелепая и напыщенная колымага царизма показала свою скрипучую никчемность и отсталость. Казалось, история жаждала перемен и рвалась к ним. Революционная Россия выдвинула в ответ сначала Герцена и Белинского, а потом породила из недр своих гигантскую фигуру Чернышевского.
Говорят, что всякое сравнение хромает. Но передачу революционного жезла и своеобразной эстафеты в области литературно-критической мысли от Белинского к Чернышевскому хочется сравнить с тем удивительным фактом в истории русской литературы, когда поэтическое перо, выбитое из рук великого Пушкина, было на лету подхвачено молодым гением Лермонтова.
Через несколько лет после смерти "неистового Виссариона" Н. Г. Чернышевский, воздавая должное великому значению его деятельности в русской критике и истории, писал в "Очерках гоголевского периода русской литературы": "Кто вникнет в обстоятельства, среди которых должна была действовать критика гоголевского периода, ясно поймет, что характер ее совершенно зависел от исторического нашего положения; и если представителем критики в это время был Белинский, то потому только, что его личность была именно такова, какой требовала историческая необходимость. Будь он не таков, эта непреклонная историческая необходимость нашла бы себе другого служителя, с другою фамилиею, с другими чертами лица, но не с другим характером: историческая потребность вызывает к деятельности людей и дает силу их деятельности, а сама не подчиняется никому, не изменяется никому в угоду. "Время требует слуги своего", по глубокому изречению одного из таких слуг" (т. III, стр. 182-183).
Время требовало появления Чернышевского, и он пришел, чтобы свершить свой удивительный жизненный подвиг, который навсегда вписан в историю России и революционного движения.
Николай Гаврилович Чернышевский родился 24 июля 1828 года в Саратове в семье священника, предки которого были крепостными. Деревянный дом с мезонином - свидетель его первого крика, детских забав и отрочества - и по сей день стоит на берегу великой русской реки. Волга, провинциальный Саратов, патриархальная семья среднего достатка стали колыбелью будущего ученого и революционера.
В семье Чернышевских почиталась книга. Отец - Гавриил Иванович, был не просто священником Сергиевского прихода. Смолоду он учительствовал и возглавлял библиотеку в Пензе, преподавал древние языки и историю в духовном училище, в Саратовском пансионе благородных девиц. Пристрастившийся к чтению Н. Г. Чернышевский находил в библиотеке отца не только "Историю государства Российского" Карамзина, "Римскую историю" Роллена и самих римских классиков, но и "свежие томы сочинений Пушкина, Жуковского, Гоголя"*.
* (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского. Изд-во "Художественная литература", М., 1953, стр. 13.)
"Я сделался библиофагом, пожирателем книг, очень рано", - запишет позднее Чернышевский (т. I, стр. 632). Общение с книгой стало для него необходимостью, страстью на всю жизнь.
Атмосфера тогдашнего Саратова давала разную пищу пытливому уму. Прямо под окнами дома по Сергиевской - Царицынской улице гнали ссыльный крепостной люд после подавления нередких крестьянских "беспорядков", "картофельных бунтов", побегов от помещиков. Мальчику Чернышевскому близко пришлось познакомиться с самодурством и невежеством саратовских купцов, с жалкой участью мелкого чиновничества, с голодной и забитой братией семинаристов-бурсаков.
Целый университет жизни предоставила Волга, сложный быт ее берегов, с караванами русских и заезжих судов, с ватагами бурлаков и грузчиков, с разноплеменным говором, с удалой и непосильной работой, с лихим кулачным боем и горькой, словно жалоба, песней. Позднее, уже находясь в Петропавловской крепости, Н. Г. Чернышевский напишет в "Автобиографии": "...берег играл важную роль в жизни ребенка, это разумеется ...Окна дома, в котором жили мы, выходили на Волгу. Все она и она перед глазами, - и не любуешься, а полюбишь. Славная река, что говорить" (т. I, стр. 674-675).
Окружавшая с детства среда давала не только тяжкие картины нищеты и бесправия народного, горя и страданий голытьбы, но убеждала в жизненной мудрости простого человека, его благородстве и нераскрытых возможностях. Будоражили фантазию рассказы тех, кто помнил грозную пугачевщину или передавал завещанные прадедами легенды о Стеньке Разине. С каждой улицы Саратова и из окон дома Чернышевских видна была знаменитая Соколовая гора. Народная молва прочно поселила там стан Пугачева, где принимал он когда-то вестников о безоговорочной сдаче города. Синеющий справа от выходящего во двор балкона далекий мыс и Зеленый остров, что лежит перед глазами посреди Волги, тоже не были обойдены сказаниями о казачьей вольнице.
Великая река стала важной частью биографии Николая Гавриловича, олицетворением могучих, но скованных цепями рабства народных сил. Не случайно и в творчестве Чернышевского Волга играет такую роль. Богатырские возможности народа отражены в образе былинного волжского бурлака Никитушки Ломова, а автобиографичный в своей основе главный герой "Пролога" наречен фамилией Волгин.
Отец Чернышевского - человек высококультурный и для своего сословия настроенный весьма демократически - сумел привить сыну горячую любовь к знаниям и пробудить его необыкновенные лингвистические способности. В 12 лет Н. Г. Чернышевский читал в подлиннике Цицерона. К моменту поступления в Саратовскую духовную семинарию он уже преуспел в изучении ряда языков. Лингвистические познания позволили ему выработать особый шифр - скоропись, которой Чернышевский пользовался для записей, не предназначенных чужому глазу.
Когда юноша Чернышевский, преодолев угрозу претившей ему духовной карьеры, отправился в 1846 году для поступления в Петербургский университет, его "ученый багаж", помимо обширных знаний в области истории, литературы и естествознания, составляли французский, немецкий, английский, греческий, латинский, арабский, персидский, древнееврейский, татарский и польский языки. Большинство из них он знал хорошо. На латыни, например, вел переписку со своим отцом.
А чтобы представить себе тот незаурядный духовный заряд, то необыкновенно высокое жизненное кредо, с которым провинциальный юноша прибыл на берега Невы, достаточно вспомнить строки из письма только что поступившего в университет студента к своему двоюродному брату
А. Н. Пыпину в родной Саратов: "Решимся твердо, всею силою души, содействовать тому, чтобы прекратилась эта эпоха, в которую наука была чуждою жизни духовной нашей, чтобы она перестала быть чужим кафтаном, печальным безличьем обезьянства для нас. Пусть и Россия внесет то, что должна внести в жизнь духовную мира... выступит мощно, самобытно и спасительно для человечества... И да совершится чрез нас хоть частию это великое событие!.. Содействовать славе не преходящей, а вечной своего отечества и благу человечества - что может быть выше и вожделеннее этого?" (т. XIV, стр. 48).
Студенческие годы были не просто годами накопления знаний, их количественного и качественного роста. Они стали временем коренной перепашки всего мировоззрения Н. Г. Чернышевского. Весь взрывчатый материал наблюдений о несовершенстве окружающего мира, "гнусной российской действительности", мысли "о страданиях людей" как бы катализировались революционными событиями 1848-1849 годов на Западе, ростом оппозиционных настроений среди интеллигенции, движением петрашевцев, с некоторыми из которых юноша Чернышевский был знаком лично.
То, что первоначально наслаивалось в сознании Чернышевского подобно молекулам мягкого и податливого графита, в условиях витавшего в передовых слоях Петербурга революционного климата перестраивалось и укладывалось в непреклонные понятия алмазной крепости. То, что для многих его сверстников было лишь мимолетным увлечением, грехами молодости, не помешавшими в дальнейшем служебному рвению и благонамеренности "применительно к подлости", для Чернышевского выливалось в твердые убеждения самостоятельного мыслителя, последовательного материалиста, революционера-демократа. В его дневниках той поры уже сформулированы чеканные принципы новой революционной морали, убеждений, которым он неуклонно следовал всю свою нелегкую жизнь. Уже находясь в лапах III отделения, Чернышевский писал в "Автобиографии": "А ведь, однако же, то, что было в детстве, еще сильнее стало во мне в молодости, и с той поры не ослабело, остается до сих пор. Авось и в старике во мне сохранится все то хорошее, что было в юноше" (т. I, стр. 633).
Дневник Чернышевского периода окончания студенчества - это целая лаборатория стремительной, но весьма обстоятельной выработки нового мировоззрения. Он самый строгий судия своим прежним научным, общественным, этическим представлениям, которые судит нелицеприятно. Самооценивая недавние свои политические суждения, Чернышевский записал в дневнике 20 января 1850 года: "...тогда я был еще того мнения, что абсолютизм имеет естественное стремление препятствовать высшим классам угнетать низшие, что это противоположность аристократии. - А теперь я решительно убежден в противном - монарх, и тем более абсолютный монарх, - только завершение аристократической иерархии, душою и телом принадлежащее к ней. Это все равно, что вершина конуса аристократии... Итак, теперь я говорю: погибни, чем скорее, тем лучше..." И это отнюдь не общетеоретические рассуждения книжного плана, потому что несколькими строками ниже читаем уже совсем конкретную постановку вопроса: "Вот мой образ мысли о России: неодолимое ожидание близкой революции и жажда ее..." (т. I, стр. 356-357).
О периоде становления великого демократа хорошо и образно сказал А. В. Луначарский: "Чернышевский получил сначала религиозное воспитание, имел глубоко религиозных отца и мать, учился в духовной семинарии, но необыкновенно быстро стряхнул с себя все эти детские пеленки и, идя вперед изумительно большими шагами (правда, по тропе, уже проторенной до него Белинским), дошел до действительно передового авангарда тогдашней философской мысли (Фейербах) и до авангарда мысли политической, сделавшись последовательным, убежденным, теоретически и практически работающим социалистом"*.
* (А. В. Луначарский. Собр. соч. в VIII томах, изд-во "Художественная литература". М., 1963, т. 1, стр. 232.)
По окончании университета Н. Г. Чернышевский был направлен в Саратов в качестве старшего учителя русской словесности губернской гимназии.
Он приехал в родной город в начале апреля 1851 года, полный надежд, научных и педагогических замыслов, только одному ему ведомых неисчерпаемых духовных сил и возможностей. А кругом все было прежним: милый отцовский дом с мезонином, добрые любящие родители, правда, немного озадаченные переменами в сыне, стайки ребят над бегущими по крутому Бабушкиному взводу ручьями, строгое и даже нарядное с виду, но ветхое и неудобное внутри здание Саратовской гимназии, где предстояла серьезная проба сил. Только Волга с ее размахом и ширью, с ледяным грохотом весеннего половодья тревожно импонировала новому настроению молодого учителя.
Существует мнение, что революционно-просветительская деятельность молодого Чернышевского началась после возвращения в Петербург. Она связывается с сотрудничеством в столичных журналах. Но к восьми годам его труда как сеятеля передовых идей средствами печати могут быть смело прибавлены два года революционно-педагогической работы в Саратове.
Менее чем через два месяца после приезда в письме к М. И. Михайлову Н. Г. Чернышевский писал: "Вы помните, что я был поглощен политикою, так что ничто, кроме ее, и не занимало меня, - теперь продолжается то же самое, и не ослабевает, а разве усиливается, так что я могу сказать о политике...
...У верной памяти моей Одна ты, царственная дума" (т. XIV, стр. 218).
По натуре своей Чернышевский был человеком, убеждения и представления которого переливались в практические дела, поступки, действия. Революционные настроения сразу же сказались в педагогической деятельности нового преподавателя гимназии.
Тогдашний директор Саратовской гимназии, невежественный и педантичный службист Мейер, гордился верноподданническим духом, казарменным режимом, царившими во вверенном ему учебном заведении. "Березовая каша" - наказание учеников розгами - была непреложным правилом здешней педагогики. Роль экзекутора с удовольствием исполнял по субботам лакействующий перед Мейером инспектор Ангерманн. Действовал даже специально утвержденный "прейскурант" для битья: за двойку гимназист получал по 10 розог, за единицу - 20.
И вдруг среди тупой зубрежки, наушничества и страха - спокойная, полная уважения к достоинству ученика манера нового учителя, его зажигательная, временами артистическая речь на уроках словесности, неведомые доселе тексты "Слова о полку Игореве", Гоголя и Гончарова, Пушкина и Лермонтова на занятиях по отечественной грамматике. Уроки Чернышевского скоро превратились в доверительное общение педагога с классами, выходившее далеко за пределы мертвящей официальной программы. "Живое слово и мышление" царили на занятиях с обеих сторон. Любовь к необыкновенному учителю стала всеобщей, гимназисты толпами окружали Николая Гавриловича на переменах, провожали до дома, охотно приходили пообщаться с ним в библиотеку гимназии, которую он вскоре добровольно возглавил. Многие ученики бывали в доме Чернышевских, подолгу засиживались в дружеских беседах с педагогом.
Действия Чернышевского, его независимый нрав, острый, разящий язык, беседы с учениками на запретные темы о положении крестьянства и французской революции внушали подозрение и страх не только директору гимназии. Саратовский епископ Иоанникий и сам губернатор Кожевников присматривались к "богодерзкому" учителю.
"Какую свободу допускает у меня Чернышевский! - испуганно жаловался Мейер. - Он говорит ученикам о вреде крепостного права. Это - вольнодумство и вольтерьянство! В Камчатку упекут меня за него!"
Педагогический посев Чернышевского в Саратове имел и скорые всходы и долговременные последствия. Многие процессы в стенах гимназии, начатые недолгим его пребыванием, носили необратимый характер. Дух творческого подхода к науке, передовые идей, высокие помыслы о судьбах родины прочно укоренились в головах многих учеников. Из числа выпускников Саратовской гимназии вышло немало образованных, нужных для просвещения России людей. Некоторые принимали активное участие в революционном движении. "Дрожжи бунта", оставленные здесь Чернышевским, долгие годы давали о себе знать. В 1862 году, в год ареста великого демократа, в Саратовской гимназии возникли беспорядки. В городе появились воззвания. Источник крамолы представители охранки искали в вольнодумной гимназии.
Несмотря на весь размах и увлеченность педагогической деятельностью, Чернышевский не бросал научных занятий, готовился к магистерским экзаменам, был широко связан с передовой интеллигенцией Саратова. Заслуживает внимания характер и результат его широкого общения с Н. И. Костомаровым, сосланным на Волгу по делу Кириллс-Мефодиевского братства, в которое входил в свое время Тарас Шевченко и другие передовые люди Украины.
В годы революционной ситуации (1859-1881) дружившие в Саратове Чернышевский и Костомаров окажутся по разные стороны баррикад. Запутавшегося в славянофильских тенетах, либеральствующего религиозного профессора Чернышевский охарактеризует в конце жизни, как "бывшего приятеля, бегавшего от меня в последнее время моей петербургской жизни" (т. I, стр. 757). Но во время учительствования Николая Гавриловича они часто встречались, много и горячо спорили по разным вопросам исторической науки и общественной жизни. "...Я спорил, потому что это интересовало его. - Но обо многом судил он, по моему мнению, или совершенно правильно, или несравненно правильнее, чем большинство тогдашних русских ученых", - писал Чернышевский (т. I, стр. 777).
Н. И. Костомаров был более чем на 10 лет старше Чернышевского, к тому времени имел уже имя в науке, но, по свидетельству очевидцев, обширные знания, убежденность и железная логика почти всегда давали перевес его молодому оппоненту. Как убедительно показывают работы советских исследователей наследия Чернышевского, для Костомарова это общение имело огромное значение. В спорах с Чернышевским либеральный историк укрепился в наиболее сильных сторонах своего мировоззрения, особенно в подходе к истории не как к цепи деятельности отдельных выдающихся личностей или учреждений, а как к истории народа, массы людей, истории народных обычаев и быта.
Чернышевский увлек Костомарова одной из наиболее важных в русской истории тем - темой крестьянской войны под руководством Степана Разина, вдохновил его на создание принципиальных работ, таких, как "Очерк домашней жизни и нравов великорусского народа", "Песни о Стеньке Разине", "Стенька Разин и удалые молодцы XVII века". Нет сомнения в том, что и наиболее выдающаяся работа Н. И. Костомарова "Бунт Стеньки Разина", сыгравшая известную роль в идеологическом обеспечении революционно-демократического движения в России и привлекшая пристальное внимание К. Маркса, была задумана и создана под непосредственным влиянием Н. Г. Чернышевского.
В 1853 году в жизни Чернышевского произошло важное событие - встреча с дочерью саратовского врача Ольгой Сократовной Васильевой, ставшей его женой и верным другом всей бурной, драматической жизни. Обстоятельства женитьбы Николая Гавриловича чрезвычайно красноречивы. Они- ярчайшее доказательство незаурядности будущего вождя революционного движения, его моральной высоты, красоты этических побуждений, душевной тонкости и человеческой ответственности за судьбу избранницы, поскольку представление о счастье было неразрывно связано для него с необходимостью служения общественным идеалам.
Чернышевский услышал об Ольге Сократовне еще до личного знакомства. О ней говорили как о девушке смелой, искренней, как о "демократке". Говорили также, что ее домашние отношения тяжелы, что деспотическая мать тиранит девушку предрассудками. Заочные симпатии Николая Гавриловича подтвердились первыми же встречами с обаятельной, чуждой жеманства Оленькой. Непреклонный с политическими противниками, Чернышевский был отзывчив и нежен с близкими людьми, внимателен и чуток к друзьям. Очень характерна такая дневниковая запись: "Всякое несчастье, всякое горе заставляет меня более интересоваться человеком, усиливает мое расположение к нему. Если человек в радости, я радуюсь с ним. Но если он в горе, я полнее разделяю его горе, чем разделял его радость, я люблю его гораздо больше".
Душевная чуткость была первым толчком, развившим высокое чувство любви и привязанности к Ольге Сократовне. Но, прежде чем сделать предложение избраннице, Чернышевский долго и мучительно обдумывал все обстоятельства и возможные последствия, поскольку был убежден, что путь революции, на который он бесповоротно стал, может принести страдания близким людям. "Дневник моих отношений с тою, которая теперь составляет мое счастье", сохранил для нас трепетность и глубину их переживаний, серьезность и ответственность, с которой подходил молодой революционер к судьбе любимой женщины. Вот суть разговора, составившего идейную кульминацию их тогдашних отношений: Чернышевский поясняет Ольге Сократовне: то, что он думает и собирается делать, может кончиться каторгою или виселицей. "Вот видите, что я не могу соединить ничьей участи со своей".
"У меня такой образ мыслей, что я должен с минуты на минуту ждать, что вот явятся жандармы, отвезут меня в Петербург и посадят меня в крепость, бог знает, на сколько времени. Я делаю здесь такие вещи, которые пахнут каторгою - я такие вещи говорю в классе".
Ольга Сократовна: "Да, я слышала это".
"...Кроме того, у нас будет скоро бунт, а если он будет, я буду непременно участвовать в нем..."
"Вместе с Костомаровым?"
"Едва ли - он слишком благороден, поэтичен; его испугает грязь, резня. Меня не испугает ни грязь, ни пьяные мужики с дубьем, ни резня".
"Не испугает и меня" (т. I, стр. 418-419).
Но даже и этот категорический ответ невесты не успокаивает Чернышевского. Он напоминает ей о судьбе изгнанника Герцена (Искандера) и его жены. О страданиях и переживаниях последней. Только убедившись в непреклонности невесты, только раскрыв ей все возможные трудности их будущей жизни, молодой революционер решился связать ее судьбу со своей. Наконец сомнения отброшены. 5 марта 1853 года он сделал в дневнике такую запись: "Я хочу любить только одну во всю жизнь...
Я хочу, чтобы мое сердце не только после брака, но и раньше брака не принадлежало никому кроме той, которая будет моей женой... Пусть у меня будет одна любовь... будь ты моей единственной любовью, если только это возможно, если только ты согласна!" (т. I, стр. 484-485).
Ольга Сократовна согласна. Молодые люди строят планы, обдумывают будущее, обмениваются мнениями о характере семейных отношений. В дневнике появляется запись разговора Н. Г. Чернышевского с невестой, в котором он заявлял: "По моим понятиям, женщина занимает недостойное место в семействе. Меня возмущает всякое неравенство. Женщина должна быть равной мужчине" (т. I, стр. 444).
В последующем мысли о равенстве женщины как непременном условии исторического прогресса и освобождения человечества прозвучат во множестве статей и особенно в знаменитом романе "Что делать?".
В апреле 1853 года состоялась свадьба Чернышевских, а вскоре они уехали в Петербург.
Судьба послала Чернышевским только девять лет счастливой семейной жизни. Пророчество Чернышевского о судьбе, которая ожидает революционера, сбылось. Двадцать один год крепости, каторги, ссылки и шесть лет поднадзорной жизни в Астрахани были их общим уделом. Ольга Сократовна гордо несла все эти годы тяготы жены "государственного преступника", с великими трудами пробивалась к нему на свидания в Нерчинские рудники, воспитывала в сыновьях уважение к отцу, как могла боролась за облегчение участи мужа. В последние годы она не только окружала Николая Гавриловича теплом и заботой, но и была деятельным помощником в его стремлении возобновить литературную работу.
До конца сохранил Николай Гаврилович светлое чувство, признательность и уважение к своему доброму другу и спутнице жизни.
Велико было желание Чернышевского немедленно включиться в духовную жизнь столицы, ворваться с новыми воззрениями на страницы литературных журналов, где стараниями либеральствующих охранителей изгонялся критический дух Белинского, насаждались салонные вкусы сторонников снобствующей литературы, проповедовалась теория "искусства для искусства".
Николай Гаврилович жадно включился в дела. И буквально за несколько месяцев удивительно много успел: получил и начал давать уроки, вел переговоры с редактором "Отечественных записок" Краевским и готовил первые рецензии для этого журнала, хлопотал о магистерских экзаменах и определял тему диссертации, сдал профессору Срезневскому многолетнее исследование "Опыт словаря к Ипатьевской летописи", которое было одобрено и направлено в печать в солидное издание "Известия императорской Академии наук по отделению русского языка и словесности".
Первоначально молодой ученый хотел писать диссертацию о славянской лингвистике, но знакомство с обстановкой в Петербурге, с журнальной атмосферой подсказало Николаю Гавриловичу новый и неожиданный ход. Философской травянистости и банальности, реакционным умникам из лагеря "чистого искусства" Чернышевский решил противопоставить ясный и глубокий теоретический документ о соотношении искусства и действительности. В одном из писем, адресованных к отцу в Саратов, обнажая свой замысел, он поясняет: "Диссертацию свою пишу об эстетике... По секрету можно сказать, что гг. здешние профессора словесности... едва ли увидят, какое отношение мои мысли имеют к общеизвестному образу понятий об эстетических вопросах... Вообще у нас очень затмились понятия о философии с тех пор, как умерли или замолкли люди, понимавшие философию и следившие за нею" (т. XIV, стр. 242).
До защиты и публикации диссертации "Эстетические отношения искусства к действительности", а тем более до утверждения Чернышевского в магистерской степени было еще далеко. Но сам ход работы над темой помог уяснить множество вопросов, отработать систему взглядов, усилить позиции молодого бойца в повседневной журналистской работе.
Господствовавшая до Чернышевского эстетика, теория "чистого искусства" вела свои истоки от немецкого идеализма, от идеализма вообще. Она рассматривала искусство как нечто самодовлеющее и замкнутое. Цель искусства - само искусство, его совершенствование. Творец искусства, очищаясь от низкой обыденности жизни, служит вечной идее красоты - вот кредо идеологов, на которое обрушил диссертант сокрушительный арсенал доводов материалистической эстетики.
Красота не абстрактное воплощение невесть откуда взявшейся идеи. Она свойство самой действительности. Все, что не связано в искусстве с реальной действительностью, все, что уводит от жизни и борьбы за ее улучшение, - бесплодно. Прекрасное есть сама жизнь - таково новое кредо материалистической эстетики. Но искусство не просто отражает жизнь, оно произносит приговор над жизнью и, следовательно, способно активно влиять на ее развитие. Эти выводы Чернышевского были преподнесены в образной, яркой и темпераментной форме. Из теоретического ученого трактата диссертация превращалась в новую программу конкретных действий в борьбе с реакцией.
Критики Чернышевского упрекали его в недооценке формы в искусстве, в увлечении дидактической стороной искусства как учебника жизни. Он называл, например, искусство суррогатом действительности, а с другой стороны - путеводителем жизни. Конечно, в политической заостренности диссертации были сваи слабости, особенно ясные нам с позиции сегодняшнего дня. Но, во-первых, историческое значение работы Чернышевского следует соразмерять не с сегодняшним уровнем наших представлений, а с ее подлинной ценностью в период появления, а во-вторых, если мы посмотрим практику Чернышевского как критика, то убедимся, что многие претензии его тогдашних, да и более поздних хулителей построены на песке.
Конкретный разбор произведений и этапов творчества Пушкина, Толстого, Тургенева, Островского не только не показывает отсутствия недооценки художественных особенностей писателя, а, наоборот, обнаруживает в Чернышевском и политический темперамент, и тонкий художественный вкус, уважение к эстетическим нюансам таланта.
Диссертация Чернышевского стала манифестом революционной демократии в области эстетики, первой молнией, которую смело метнул революционный ум в застойное болото официальной науки и реакционной журналистики. Служивая профессура вынуждена была признать несомненную талантливость диссертанта, но сделала все возможное, чтобы не допустить "материалиста и смутьяна" к студенчеству. Только спустя четыре года после блестящей защиты Чернышевский был утвержден в качестве магистра.
Но к этому времени он уже не нуждался ни в каком официальном признании, пользовался исключительным уважением и любовью прогрессивных кругов русской интеллигенции, имел такую широкую аудиторию, о которой не мог и мечтать ни один университетский профессор. Его кафедрой, а вернее сказать, трибуной, стал лучший и наиболее популярный журнал - "Современник", а аудиторией - многочисленные читатели во всех концах России.
Для литературной и политической судьбы Чернышевского, для авторитета журнала "Современник", наконец, для истории русского освободительного движения тех лет громадное значение имела его встреча с Некрасовым. Некрасов был поражен обширностью знаний, свежестью и оригинальностью мыслей, достоинствами формы, которые обнаружил уже в первых литературных опытах Чернышевского. Ему пришлись по душе трудолюбие, скромность и даже застенчивость начинающего самостоятельную жизнь молодого человека с мягким голосом и твердыми, подчас резкими, мнениями. Ненавязчиво и деликатно он убедил Николая Гавриловича уйти из "Отечественных записок" и других журналов и сосредоточиться исключительно в "Современнике". Доверие и дружеское участие Н. А. Некрасова окрылили молодого критика, и он с великим наслаждением и необыкновенным упорством ринулся в журнальные баталии.
Присутствие нового сотрудника в "Современнике" немедленно почувствовала реакционная журналистская братия. Дух Белинского возрождался на глазах. Надобно было принимать меры. Первые же крупные статьи Чернышевского были встречены дружными нападками эстетствующих противников. Но Николай Гаврилович имел подлинно бойцовский темперамент. Он немедленно ответил оппонентам глубокой принципиальной статьей "Об искренности в критике". Не уклончивость и мелочность французских фельетонов, не слепое поклонение авторитетам нужны русской критике, а ясные убеждения, точность эстетических оценок, откровенный и прямой разговор с читателем, - утверждал Чернышевский.
Авторитет Чернышевского рос с каждым номером журнала, с каждой новой статьей, но особенно поднялся после публикации "Очерков гоголевского периода русской литературы". Если диссертация по эстетике была теоретической базой новой критики, то "Очерки..." стали реальным практическим ее воплощением. После появления этой работы стало ясно, что в лице Чернышевского "Современник", вся русская литература получили новую реальную силу, которой противникам революционно-демократической журналистики противопоставить было нечего и некого. Попытки лидера реакционной критики А. В. Дружинина выступить против Чернышевского окончились полным поражением. А между тем возможности нового направления в "Современнике" развивались и крепли. Образованный разночинец вносил свою лепту в общественную жизнь России. Саратовские ученики Чернышевского, теперь ставшие петербургскими студентами, ввели к нему в дом своего товарища Н. А. Добролюбова. Первая же встреча необыкновенно сблизила двух замечательных людей. Поразительная сила ума, невообразимая начитанность, смелость суждений привели совсем еще молодого Добролюбова в критический отдел "Современника". Беседы с новым другом затягивались надолго. Чернышевский как мог помогал ему постичь сложности политической и литературной жизни. О частых встречах и беседах с Чернышевским свидетельствует сам Добролюбов в письме к своему другу Н. Турчанинову: "Толкуем не только о литературе, но и о философии, и я вспоминаю при этом, как Станкевич и Герцен учили Белинского, Белинский - Некрасова"*.
* (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского. Изд-во "Художественная литература", М , 1953, стр. 124.)
Назрел и стал фактом идеологический конфликт между новыми сотрудниками журнала и либерально настроенными писателями - Тургеневым, Григоровичем, Толстым, которые к тому же усиленно подзуживались Дружининым, Ап. Григорьевым и другими сторонниками "чистого искусства". От Некрасова потребовали удаления из журнала Чернышевского и Добролюбова. Демократический настрой и дальновидность Некрасова помогли ему сделать точный выбор. Он решительно стал на сторону нового направления журнала.
Вскоре Добролюбов сделался одним из ведущих сотрудников "Современника" в такой мере, что Чернышевский смог почти полностью передать ему критический отдел, переключившись на политику, философию, экономические проблемы. Влияние Чернышевского в журнале росло, росло оно и среди читающей публики. В одном из писем к Добролюбову это специально подчеркнул Некрасов: "Нельзя его не любить; и... репутация его растет не по дням, а по часам - ход ее напоминает Белинского, только в больших размерах"*.
* (Н. А. Некрасов. Полн. собр. соч., М., 1952, т. 10, стр. 447.)
Все, что есть мыслящего и передового в обеих столицах и на окраинах России, естественно тянется к Чернышевскому. Его посещают, ищут совета и поддержки великий русский художник Александр Иванов, освободившийся от унизительной солдатчины Тарас Шевченко, украинская писательница Марко Вовчок, будущий герой и мученик польского восстания Сигизмунд Сераковский, выдающийся казахский ученый Чокан Валиханов, целая плеяда молодых кавказцев, связанных с движением студенчества, - Я. Исарлоз, Н. Николадзе, Г. Церетели, братья Гогоберидзе и многие другие.
Посетив Чернышевского, казахский просветитель Чокан Валиханов записал: "Какой замечательный человек этот Чернышевский и как хорошо он знает жизнь не только русских! Я после беседы с ним окончательно укрепился в том смысле, что мы без России пропадем, без русских - это без просвещения, в деспотии и темноте, без русских - мы только Азия и причем другими без нее не можем быть. Чернышевский - это наш друг"*.
* (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского. Изд-во "Художественная литература", М , 1953, стр. 232.)
Так вождь русской революционной демократии сплачивал передовых представителей народов России, закладывая прочные кирпичи в фундамент будущего интернационального братства революционеров страны, которое в конечном итоге привело к великой дружбе наших народов.
Даже уход из "Современника" ряда крупных писателей не ослабил его позиции среди читателей. Вытеснение либеральных сотрудников придало журналу цельное, единое направление, превратило его в мощный рупор революционно-демократических идей.
Фактическими редакторами журнала наряду с Некрасовым стали Чернышевский и Добролюбов. С этого времени большинство художественных произведений и статей в "Современнике" выполняло определенную функцию в общем курсе журнала на борьбу против всех видов эксплуатации, на воспитание и подцензурными статьями настоящих революционеров. Это сознавали враги журнала и сами царские цензоры, которые в специальных "доносительных записках" указывали "на бессилие самой бдительной цензуры в борьбе с направлением "Современника"*.
* (Там же, стр. 223.)
Особенно много хлопот доставили цензорам такие работы Чернышевского, как "Июльская монархия", "Предисловие к нынешним австрийским делам", его главный философский труд "Антропологический принцип в философии" и некоторые другие. К борьбе против опасного влияния "Современника" подключается уже и царская охранка - III отделение. Одно за другим следовали предостережения, предупреждения редакторам, грозящие временным закрытием или запрещением журнала.
Неприятности случались не только по части правительственных запретов. Иногда в ходе борьбы приходилось получать и неожиданные удары. Так было в связи с опубликованием "Колоколом" Герцена статьи "Veri dangerous!!" ("Очень опасно!!"), когда долголетний лондонский сиделец, не разобравшись в тонкостях позиции "Современника" и подверженный либеральным иллюзиям, обрушился на редакторов журнала с несправедливыми упреками. Понадобилась специальная (кстати, единственная) поездка Чернышевского за границу, чтобы уладить внезапно вспыхнувшее недоразумение с Герценом, которое грозило неоправданным расколом демократических сил перед решающими, как тогда казалось, событиями в России.
А события между тем назревали серьезные. Чувствуя, что дальше тянуть с отменой крепостного права уже опасно, трусливо озираясь и принимая специальные меры для сохранения порядка, Александр II 19 февраля 1861 года подписал манифест о так называемом "освобождении" крестьян. Но с объявлением его власти тянули. Лишь 5 марта манифест был объявлен в Петербурге и Москве, а в других местах империи "задержка" была еще больше. Не было в России уголка, где бы крестьяне остались довольны условиями "воли". Брожение умов было повсеместным, во многих местах вспыхивали бунты, которые жестоко подавлялись заранее разосланными в этих целях войсками.
Для революционного лагеря наступила пора действия. Легальные, полулегальные и нелегальные формы борьбы должны были быть использованы в полную меру. Чернышевский встретил манифест "фигурой умолчания", а потом обрушил на его творцов всю тяжесть своей ненависти и сарказма. Он попытался высказать свое отношение к грабежу крестьянства на страницах "Современника". В его "Письмах без адреса" разоблачался крепостнический характер реформы и иносказательно звучал призыв к революционным действиям: России пора перестать "штопать" старые одежды, а нужно одеться с головы до ног .во все новое... "Важнейшие недостатки известного общества, - заявлял он, - могут быть устранены только совершенной переделкой его оснований, а не мелочными исправлениями подробностей" (т. V, стр. 216). Однако эта статья была остановлена все более свирепевшей цензурой.
В. И. Ленин указывал, что Чернышевский "...протестовал, проклинал реформу, желая ей неуспеха, желая, чтобы правительство запуталось в своей эквилибристике между либералами и помещиками и получился крах, который бы вывел Россию на дорогу открытой борьбы классов"*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 1, стр. 292.)
Но Чернышевский не просто желал этой открытой борьбы классов, он вместе с когортой преданных народному делу соратников упорно готовил крестьянскую революцию. К. Маркс, внимательно следивший за нарастанием революционных событий в России, отмечал, что "вокруг Чернышевского, главы революционной партии, сплотилась целая фаланга публицистов, многочисленная группа из офицеров и учащейся молодежи"*.
* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч.; изд. 2-е, т. 18, стр. 432.)
Едва ли подлежит сомнению, что именно Чернышевский явился идейным вдохновителем созданной в 60-х годах Серно-Соловьевичем, Обручевым, Слепцовым, Елисеевым и лондонским революционным центром во главе с Герценом и Огаревым подпольной революционной организации "Земля и воля", которая ставила перед собой задачу пропаганды, подготовки и руководства революционным восстанием в России. Конспиративное искусство Чернышевского и бережное отношение к нему окружавших его единомышленников приводило в бешенство агентов III отделения, которое установило постоянную слежку за вожаком "неблагонадежных".
Мы не имеем документальных данных о личном участии Н. Г. Чернышевского в "Земле и воле", но анализ происходивших событий, вся логика поведения и убеждений Николая Гавриловича показывают, что роль его должна быть активной. Известно, что Чернышевский был на открытии "Шахматного клуба" и посещал его в дальнейшем, являлся душой и редактором журнала "Военный сборник", интересовался работой воскресных школ для трудового люда. А все эти институты, помимо их собственного назначения, были в то же время легальным прикрытием подпольной революционной работы среди интеллигенции, среди военных, среди ремесленников и рабочих.
Из круга Чернышевского в период революционной ситуации вышел целый ряд нелегальных документов: напечатанное в "Колоколе" и открыто призывавшее Русь "к топору" "Письмо русского человека", прокламация "К молодому поколению", "К раскольникам и сектантам", "К солдатам". Но наиболее выдающимся документом этого периода является прокламация "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон", принадлежащая перу самого Черныщевского.
Этот замечательный по своей простоте, доходчивости и революционной страстности документ является не просто агитационным листком, но настоящей программой подготовки вооруженного восстания против царизма, политическим манифестом революционной демократии, ратовавшей за установление в России республики народа путем совместного вооруженного выступления крестьянства и армии по единому сигналу подпольной организации.
Известно, что революционная ситуация, назревавшая в России накануне и в период проведения крестьянской реформы, не привела тогда к революции. Но это была не вина революционных демократов, а их беда. Всеобщее восстание, ожидаемое к 1863 году, не стало фактом истории.
Царское правительство, оправившись от испуга, решило силой подавить революционное движение. В стране начался террор. Главный удар был направлен против Н. Г. Чернышевского и его окружения. Осенью 1861 года был арестован один из близких друзей Николая Гавриловича, известный поэт и публицист М. И. Михайлов, вслед за ним - сотрудник "Современника", любимец редакции В. А. Обручев. При этом охранка воспользовалась услугами пробравшегося в окружение Чернышевского провокатора В. Костомарова.
Был закрыт университет, разогнана демонстрация студенчества, произведены аресты среди наиболее активных из них. Вслед за тем последовало закрытие воскресных школ по всей империи. Журналы "Современник" и "Русское слово" были запрещены на восемь месяцев. Полицейское кольцо сжималось. Свирепости царизма в немалой степени способствовала поддержка реакционной и особенно либеральной прессы. Известна лакействующая позиция одного из лидеров либерального лагеря, К. Д. Кавелина, но даже его превзошел издатель "Русского вестника" М. Н. Катков, каждое выступление которого против Чернышевского попросту носило характер литературного доноса. Чрезвычайное усердие либеральствующего холуя было заметно даже из-за рубежа. К. Маркс писал, что Катков "уже давно заслужил себе шпоры на службе III отделения, посвятив свою газету доносам "а русских революционеров, в особенности на Чернышевского..."*.
* ( К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 18, стр. 429.)
В июле 1862 года Николай Гаврилович Чернышевский был арестован и брошен в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.
Царь-"освободитель" лично интересовался подготовкой и осуществлением ареста Чернышевского. На следующий день после того, как полковник охранки Ракеев - один из самых опытных офицеров III отделения, которому в свое время было поручено сопровождать гроб с телом Пушкина из Петербурга в Михайловское, - "удачно сделал арестование", царь сообщил об этом в письме своему брату как о событии чрезвычайной важности. В ответ великий князь Константин с ликованием писал: "Как я рад известию об арестовании Серно-Соловьевича и особенно Чернышевского. Давно пора с ним разделаться"*.
* (См. Дело Чернышевского. Сб. документов. Приволжское книжное изд-во, Саратов, 1968, стр. 26.)
Но ликование было преждевременным: Чернышевский и не собирался складывать оружие. Два года, проведенные в Петропавловской крепости, были для него временем крайней мобилизации всех духовных и творческих сил. Убедившись, что охранка не располагает против него серьезными уликами юридического характера, он весьма успешно и твердо разбивал все хитросплетения "следствия". С железной логикой и спокойствием опровергал фальшивки подлого провокатора Всеволода Костомарова, часто ставя в тупик своих палачей. Материалы следствия показывают полное моральное превосходство Чернышевского, его неколебимую убежденность в своей исторической правоте.
Впервые в истории царской тюрьмы Чернышевский использовал для удовлетворения требований об ускорении своего дела и свидании с женой такую форму борьбы, как голодовка. Девять дней он не притрагивался к пище. Тюремщики были вынуждены отступить.
Однако мужество и революционная воля великого демократа проявились не только в спокойствии и присутствии духа. В тюремном застенке он продолжал литературную и научную работу, проявив поистине титаническую работоспособность. За 678 дней пребывания в крепости Николай Гаврилович написал свыше 200 авторских листов различного текста. Среди всего этого колоссального материала обширная "Автобиография", около 30 рассказов, крупные беллетристические произведения: "Повести в повести", "Алферьев" и знаменитый роман "Что делать?", который по случайному недосмотру следственной комиссии и цензуры был передан Н. А. Некрасову и напечатан в "Современнике". Эта публикация буквально потрясла читающую Россию. Роман стал как бы моральным и политическим завещанием узника, его наказом современным и новым поколениям революционных борцов.
Обращение Чернышевского к жанру художественного произведения не было внезапным озарением. Еще в студенческие годы он пробовал писательское перо, работая над повестями "Отрезанный ломоть", "Теория и практика". После отъезда Чернышевских из Саратова в 1853 году сестры Пыпины обнаружили в его бумагах наброски какой-то повести. По позднему свидетельству Пыпиных, сюжет ее очень напоминал коллизию "Что делать?".
О выношенности и продуманности замыслов говорит и тот факт, что большое социально-психологическое полотно было создано залпом, на одном дыхании, за три с половиной месяца. Характерно и символично, что первые строки романа были начаты 14 декабря, в годовщину восстания декабристов, судьбу которых через 37 лет как бы наново повторял узник Алексеевского равелина.
Разумеется, форма романа облегчала самую возможность публикации произведения арестованного писателя. Цензоров сбил с толку и любовно-семейный сюжет и необычно новая архитектоника романа. Но для автора было принципиально важно не просто выйти со своими идеями, ему было важно охватить ими наибольшее количество читателей. По его собственному заявлению, роман адресовался и тем, кто не читает научных и философских работ, кто вообще "не читает ничего, кроме романов" (т. XIV, стр. 456).
Необычайно яркие в своем сопоставлении с образами "новых людей" образы ретроградных "старых людей", олицетворяющих не возрастную, а социально-моральную рутину, революционное открытие в литературе образа "особенного человека" Рахметова, манящие картины будущего России, богатейшая палитра невиданных доселе этических, психологических, политических идей - все это не могло не взволновать тогдашнюю общественность.
Реакционная и либеральная пресса встретила роман остервенелым воем. Прогрессивно настроенная публика, особенно молодежь, - напряженным вниманием и восторгом. Ни одно художественное произведение в России XIX века не имело такого общественного резонанса, никакое другое произведение не оказывало столь непосредственного воздействия на появление все новых и новых борцов. Убедительно показывает это Г. В. Плеханов, испытавший на себе благотворное влияние романа. "Все мы черпали из него и нравственную силу, и веру в лучшее будущее", - писал он*.
* (Г. В. Плеханов. Соч., т. V, стр. 114.)
Драгоценным для нас является свидетельство Владимира Ильича Ленина, ставившего Чернышевского, художественные и идейно-политические достоинства романа "Что делать?" чрезвычайно высоко. Уже в послевоенные годы из книги воспоминаний бывшего меньшевика Н. Валентинова "Встречи с Лениным" стали известны дополнительные материалы об этом. Характерен такой штрих. Когда в 1904 году во время беседы Ленина с Воровским и Валентиновым последний стал охаивать роман "Что делать?", Владимир Ильич горячо вступился за Чернышевского. "Отдаете ли вы себе отчет, что говорите? - бросил он мне. - Как в голову может прийти чудовищная, нелепая мысль называть примитивным, бездарным произведение Чернышевского, самого большого и талантливого представителя социализма до Маркса? ...Я заявляю: недопустимо называть примитивным и бездарным "Что делать?". Под его влиянием сотни людей делались революционерами. Могло ли это быть, если бы Чернышевский писал бездарно и примитивно? Он, например, увлек моего брата, он увлек и меня. Он меня всего глубоко перепахал. Когда вы читали "Что делать?"? Его бесполезно читать, если молоко на губах не обсохло. Роман Чернышевского слишком сложен, полон мыслей, чтобы его понять и оценить в раннем возрасте. Я сам попробовал его читать, кажется, в 14 лет. Это было никуда негодное, поверхностное чтение. А вот после казни брата, зная, что роман Чернышевского был одним из самых любимых его произведений, я взялся уже за настоящее чтение и просидел над ним не несколько дней, а недель. Только тогда я понял глубину. Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь"*.
* (См. В. И. Ленин о литературе и искусстве, М., 1967, стр. 653.)
Номера "Современника" с романом Чернышевского были запрещены правительством. Но значительная часть тиража уже разошлась по стране. Сотнями экземпляров "Что делать?" переписывался от руки. Вскоре роман был переведен на английский, французский, немецкий и многие другие языки мира; он широко издается и читается за рубежом, вербуя новых и новых волонтеров революционного дела.
Влияние Чернышевского и его романа "Что делать?" признавали такие известные деятели международного освободительного и рабочего движения, как Х. Ботев, В. Коларов, Г. Димитров, А. Бебель, Ж. Гед, К. Цеткин. К. Маркс и Ф. Энгельс высоко ценили революционный и литературный подвиг Николая Гавриловича, называя его великим русским писателем, "социалистическим Лессингом".
Так, не дожидаясь приговора, который готовил ему мир самодержавия и крепостничества, мир "старых людей", уже обреченных историей, Н. Г. Чернышевский произнес свой приговор этому миру эксплуатации и насилия, пророчески провозгласил наступление нового мира, появление новых и особенных людей, способных сделать прекрасной жизнь трудового народа.
Будучи лично предельно скромным человеком, Чернышевский вполне сознавал значимость своей деятельности, ту великую историческую миссию, которую он и его соратники приняли на себя, вступив в открытую борьбу с царизмом. Роль Чернышевского, его высокий подвиг глубоко оценил Некрасов в посвященном узнику самодержавия стихотворении:.
Не говори: "Забыл он осторожность! Он будет сам судьбы своей виной!.." Не хуже нас он видит невозможность Служить добру, не жертвуя собой*.
* (Н. Некрасов. Стихотворения. Поэмы. Изд-во "Художественная литература", М., 1971, стр. 372.)
В октябре 1862 года, в момент рождения замысла "Что делать?", Николай Гаврилович написал Ольге Сократовне такие гордые и пророческие строки: "...наша с тобой жизнь принадлежит истории; пройдут сотни лет, а наши имена все еще будут милы людям; и будут вспоминать о нас с благодарностью, когда уже забудут почти всех, кто жил в одно время с нами. Так надобно же нам не уронить себя со стороны бодрости характера перед людьми, которые будут изучать нашу жизнь" (т. XIV, стр. 456).
И Чернышевский не уронил себя ни во время гражданской казни, ни в Нерчинских рудниках, ни в чудовищной вилюйской ссылке. Более чем тремя годами крепости, каторги, ссылки за каждый год работы в "Современнике" мстил царизм своему опасному врагу. Но непреклонной была его воля. Когда в 1874 году посулами близкой свободы власти попытались склонить измученного узника к подаче на "высочайшее имя" просьбы о помиловании, последовал короткий и твердый ответ: "Читал. От подачи прошения отказываюсь. Николай Чернышевский".
"Облегчение" произошло лишь в 1883 году, когда почти из-под Полярного круга Чернышевский был тайно перевезен в полупустынное пекло тогдашней Астрахани. В конце июня 1889 года после длительных хлопот семьи Чернышевский переезжает в Саратов. Прекрасной, но короткой была встреча с родными местами. Здоровье великого борца и страдальца было подорвано. 29 октября 1889 года Чернышевского не стало.
Характеризуя период революционного движения в России, который предшествовал появлению и победе революционной теории марксизма в нашей стране, В. И. Ленин писал: "Марксизм, как единственно правильную революционную теорию, Россия поистине выстрадала полувековой историей неслыханных мук и жертв, невиданного революционного героизма, невероятной энергии и беззаветности исканий, обучения, испытания на практике, разочарований, проверки, сопоставления опыта Европы"*. Эти слова В. И. Ленина являются исключительно яркой, образной и глубокой характеристикой того исторического этапа русского освободительного движения и передовой общественной мысли, содержание которого составляет прежде всего борьба русских революционеров-демократов против самодержавия и крепостничества и выработанная в ходе этой борьбы революционно-демократическая идеология.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 41, стр. 8.)
Уже в конце первой половины XIX века феодально-крепостническая система хозяйства в царской России вступила в полосу глубочайшего кризиса. По поводу развития капиталистических отношений в России Ф. Энгельс писал в 1848 году: "В России развитие промышленности идет гигантскими шагами и даже бояр все более и более превращает в буржуа"*. Медленно, но неуклонно развивавшиеся товарно-денежные отношения разъедали, расшатывали полупатриархальное натуральное хозяйство крепостников-помещиков. Безмерно усилившаяся в связи с этим эксплуатация крестьянства приводила к деградации крестьянских хозяйств, а так как помещичьи имения в основном обрабатывались силами крестьян, крестьянским инвентарем и тяглом, то это вело лишь к новому упадку всего народного хозяйства, к углублению кризиса всей крепостной экономики.
* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 4, стр. 468.)
Обострение противоречий между растущими производительными силами и безнадежно отсталыми крепостническими производственными отношениями поставило к середине XIX века перед Россией проблемы, разрешение которых могло произойти лишь в ходе буржуазной революции. Однако решение этих задач в России должно было протекать в иных исторических условиях, чем в Англии XVII века или во Франции XVIII века. Во-первых, уровень развития производительных сил в России этого времени был значительно выше, чем в Англии и Франции эпохи первых буржуазных революций. При этом Россия не только имела перед собой опыт капиталистического развития передовых стран Западной Европы, но испытывала определенное влияние с их стороны как в области хозяйственного развития, так и в области идеологии.
Во-вторых, роль буржуазии в царской России существенно отличалась от роли буржуазии на Западе. Если во Франции и Англии буржуазия в свое время была активной революционной силой, способной возглавить революцию, то русская буржуазия была в основном силой политически инертной. С одной стороны, она была полностью зависима от царизма, от правительственных заказов, с другой стороны, она смертельно боялась революционного движения трудящихся, грозная сила которого была уже продемонстрирована на Западе. Русская буржуазия добровольно обрекала себя на холуйство перед царизмом, считая его фактором, способным оградить ее от революционных выступлений народа.
Поскольку в крепостнической России еще не было пролетариата, выделившегося из общей массы трудящихся, единственно реальной социальной базой буржуазно-демократического движения могло стать только многомиллионное русское крестьянство. "...Революционные мысли не могли не бродить в головах крепостных крестьян"*, - писал В. И. Ленин, говоря о вековом стремлении русского хлебороба сбросить цепи крепостничества, свергнуть власть помещиков, уничтожить помещичью собственность на землю.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 20, стр. 174.)
Крестьяне никогда не мирились со своим положением рабов, но теперь долготерпению приходил конец, стремление сбросить ярмо стало повсеместным. Деревня созревала до всеобщего недовольства, распространялись всевозможные слухи о воле, поднимались толки, брожение росло. Все учащались случаи побегов, принимая в некоторых местах характер поголовного бегства на Кавказ, в южные степи, Бессарабию и даже за границу. Ежегодные волнения исчислялись десятками. За короткий промежуток времени с 1835 по 1843 год было сослано в Сибирь за убийство помещиков более 400 человек. Но репрессии не могли остановить процесс. Несмотря на то, что по царскому уложению 1845 года крепостные подвергались за подачу жалоб наказанию розгами до 50 ударов и мести со стороны своих господ, количество жалоб на помещиков в правительственные учреждения катастрофически возрастало. Было о чем задуматься верхам, было что решать представителям передовой России.
Основным содержанием классовой борьбы в России периода кризиса феодально-крепостнического строя явилась борьба помещиков, с одной стороны, и крепостного крестьянства - с другой.
Весь ход экономического развития страны толкал к ликвидации крепостного права. Это начинали понимать не только передовые представители дворянства, но и даже самые отъявленные крепостники. Однако "решение" крестьянского вопроса представлялось им принципиально иным, чем требовали того крестьянские массы.
Определяя сущность антагонизма двух борющихся классов при решении крестьянского вопроса и объективные результаты, к которым могла привести эта борьба, В. И. Ленин писал: "И те и другие отстаивали условия буржуазного экономического развития (не сознавая этого), но первые - такого развития; которое обеспечивает максимальное сохранение помещичьих хозяйств, помещичьих доходов, помещичьих (кабальных) приемов эксплуатации. Вторые - интересы такого развития, которое обеспечило бы в наибольших, возможных вообще при данном уровне культуры, размерах благосостояние крестьянства, уничтожение помещичьих латифундий, уничтожение всех крепостнических и кабальных приемов эксплуатации, расширение свободного крестьянского землевладения"*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 16, стр. 216.)
За первый - помещичий путь капиталистического развития России выступали не только явные крепостники, стремящиеся любой ценой удержать свои владения и привилегии, но и представители дворянско-буржуазного либерализма (от Анненкова и Боткина до Кавелина, Чичерина и Бабста), выражавшие интересы трусливой русской буржуазии и обуржуазившегося дворянства.
Последовательным защитником интересов крестьянства выступила революционная часть русской разночинной интеллигенции. Бурный рост антикрепостнических настроений породил революционно-демократическое движение в России, признанными вождями и идеологами которого становятся в 60-е годы Н. Г. Чернышевский, Н. А. Добролюбов и их соратники.
"Нужна была именно гениальность Чернышевского, чтобы тогда, в эпоху самого совершения крестьянской реформы... понимать с такой ясностью ее основной буржуазный характер, - подчеркивал Ленин, - чтобы понимап, что уже тогда в русском "обществе" и "государстве" царили и правили общественные классы, бесповоротно враждебные трудящемуся и безусловно предопределявшие разорение и экспроприацию крестьянства..."*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 1, стр. 291.)
Именно переход на позиции революционного крестьянства в своеобразный исторический период созревания и проявления революционной ситуации в России определил тот факт, что выработанная русскими революционерами-демократами, и прежде всего Н. Г. Чернышевским, идеология явилась крупной вехой в идейном развитии всего человечества.
Возникнув в результате жесточайшей классовой борьбы, являясь теоретическим выражением чаяний трудящихся масс, идеология русских революционеров-демократов базировалась на традициях русского революционного движения, на лучших достижениях культуры своей страны. Но вместе с тем она возникла на базе критического пересмотра всего того, что давала мировая культура, на базе проверки и сопоставления опыта Европы в самом широком смысле этого слова.
Если говорить об идейных источниках революционно- демократической идеологии Чернышевского, то наряду с использованием наследия передовых русских мыслителей он критически воспринял лучшие достижения немецкой философии: Канта, Гегеля, Фейербаха, английской классической политэкономии, социалистов-утопистов Запада.
Отбрасывая идеалистическую шелуху философии Гегеля, русские революционеры-демократы высоко оценивали его диалектический метод, справедливо усматривая в диалектике "алгебру революции". Формирование мировоззрения Н. Г. Чернышевского протекало при решающем влиянии произведений Белинского и Герцена, которые избавили его от прохождения длительной и сложной философской эволюции, подготовили к критическому освоению трудов французских материалистов, Гегеля и Фейербаха. Сам Чернышевский, справедливо признавая огромное воздействие последних на русскую философскую и общественную мысль, неоднократно подчеркивал ее самостоятельность. В работе "Очерки гоголевского периода русской литературы" он писал: "С того времени, как представители нашего умственного движения самостоятельно подвергли критике гегелеву систему, оно уже не подчинялось никакому чужому авторитету" (т. III, стр. 224). Отстаивая позиции цельного философского материализма, отдавая должное материализму Фейербаха, Чернышевский в ряде вопросов стремился преодолеть ограниченность философии Фейербаха, отказываясь от ее религиозно-этических наслоений, связывая философский материализм с политикой, заменяя идею всеобщей любви идеей непримиримой классовой борьбы. Однако критический пересмотр немецкой классической философии не был завершен Чернышевским, и, несмотря на серьезные материалистические тенденции, приближавшие его к историческому материализму, он оставался в основном идеалистом при объяснении общественной жизни.
Изучая экономические труды А. Смита и Д. Рикардо, Н. Г. Чернышевский прежде всего обращался к теории трудовой стоимости, делал из нее революционные, далеко идущие выводы, до которых никогда не поднимались ее творцы. Великие русские мыслители, в особенности Чернышевский, смогли увидеть и подчеркнуть буржуазную ограниченность классической политэкономии. Тем более отрицательно относились они к современной им вульгарной политэкономии, с ее научным бессилием и открыто апологетической направленностью. Признавая буржуазную политэкономию непригодной для решения вопросов революционного преобразования общества в интересах большинства, Чернышевский не только поставил вопрос о необходимости создания новой политэкономии, но и допытался практически разрешить эту задачу, создав экономическую "теорию трудящихся".
Большинство идеологов русской революционной демократии рано познакомились с идеями великих социалистов- утопистов Запада. Они горячо восприняли идеи социализма, критику капиталистических порядков, страстный призыв к обновлению действительности, но решительно критиковали западных социалистов за наивные надежды на филантропию власть имущих, за отказ от революционных методов борьбы, за слабое экономическое обоснование социалистических идей.
Еще в ранний период своей деятельности А. И. Герцен писал: "Без всякого сомнения, у сен-симонистов и фурьеристов высказаны величайшие пророчества будущего, но чего-то недостает. У Фурье убийственная прозаичность, жалкие мелочи и подробности, поставленные на колоссальном основании..."*. Такой критический подход еще более определенно выражен у Чернышевского, который в статье "Июльская монархия" писал: "Появление новых мыслей в головах таких людей важно, как признак того, что пришла пора обществу заниматься идеями, выразившимися на первый раз в этой неудовлетворительной форме" (т. VII, стр. 185).
* (А. И. Герцен. Собр. соч. в 30 томах, т. II, стр. 345.)
Г. В. Плеханов был целиком прав, когда указывал, что русские революционеры-демократы поднимались "...до сознания неудовлетворительности утопического социализма"*. Но в то же время великие русские мыслители сами не вышли за пределы утопии, когда пытались в ту пору найти конкретные рецепты построения социализма в России.
* (Г. В. Плеханов. Соч., т. XXIII, стр. 408.)
Таким образом, при формировании своей идеологии Н. Г. Чернышевский опирался в основном на те же идейные источники, которые привели Маркса и Энгельса к материалистическому объяснению исторического процесса, к открытию законов развития человеческого общества. Однако в силу экономической отсталости России, в силу отсутствия в стране пролетариата как самостоятельного, организованного класса, в силу непонимания его исторической роли идеолог русской революционной демократии не смог подняться до теоретических высот марксизма.
Революционно-демократическая идеология не является, конечно, специфически русским явлением. В той или иной степени она вырабатывается в ряде стран в период кризиса феодальных устоев и отражает ту переходную эпоху, когда феодально-крепостнические порядки еще не могли сразу исчезнуть, а капиталистический уклад еще не установился окончательно.
Революционный демократизм - явление международное. Революционно-демократическая идеология является теоретическим выражением революционного движения трудящихся масс там и тогда, где и когда это движение еще не расчленено, пролетариат не выделился еще в качестве авангарда революционной борьбы, а решающей силой движения является крестьянство.
В XIX веке революционно-демократическая идеология получила свое развитие ме только в России, но и в Сербии (Светозар Маркович), Болгарии (Христо Ботев), Венгрии (Шандор Петефи), Чехословакии (Ян Неруда), Италии (Джузеппе Гарибальди), в Китае (Сун Ятсен).
Однако в силу особых исторических условий, когда назревавшая в России крестьянская революция являлась, по словам Маркса, "величайшим событием в мире"*, когда широкое "движение рабов в России" предвещало уже перемещение в нашу страну центра революционной борьбы, именно русская революционно-демократическая мысль смогла достичь таких теоретических высот, которые позволяют назвать ее ступенью в идейном развитии человечества.
* (К. Маркс и Ф. Энгель с. Соч., т. 30, стр. 4.)
Эта историческая обстановка, классовые позиции русских революционеров-демократов как идеологов русского крестьянства, глубочайшие идейные источники, среди которых было все богатейшее наследие русской и западной науки и культуры, позволили им создать в России в середине XIX века наиболее передовую в домарксистский период философию, экономическую теорию, историческую концепцию и систему социалистических взглядов.
Необходимо хотя бы очень коротко остановиться на некоторых важных особенностях, которые в наибольшей степени подчеркивают силу и своеобразие теоретической и идеологической платформы Н. Г. Чернышевского, ее принципиальное отличие от буржуазно-просветительской идеологии в России и на Западе.
Для главного идеолога русской революционной демократии характерен глубокий интерес и исключительное внимание к вопросам теории. Революционно-демократическая идеология в России, как ни в одной другой стране, имела под собой солидную теоретическую базу, которая от момента зарождения революционно-демократических взглядов
в конце 40-х годов до наивысшего взлета в 60-е годы непрерывно обогащалась и совершенствовалась. При этом следует отметить защиту материалистической философии Чернышевским от идеалистов всех мастей, обогащение ее элементами диалектики.
Как уже говорилось, главная философская работа Чернышевского носит название "Антропологический принцип в философии". Великий русский мыслитель в разработке своего философского материализма отдал дань антропологическому материализму Фейербаха. Более того, Чернышевский даже в последние годы своей жизни называл себя преданным учеником Фейербаха, так как, не зная основных работ Маркса и Энгельса, считал его материализм высшим достижением философской науки.
Действительно, в борьбе против идеалистических и эклектических теорий, произвольно разрывающих человеческую природу на две взаимоисключающие субстанции - духовную и телесную, Чернышевский вслед за Фейербахом отстаивал антропологический принцип в философии. Этот принцип является у него, в сущности, принципом материалистического решения основного вопроса философии. Чернышевский так резюмирует суть антропологического принципа: "Принципом философского воззрения на человеческую жизнь со всеми ее феноменами служит выработанная естественными науками идея о единстве человеческого организма; наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека" (т. VII, стр. 240).
Несмотря на материалистическое обоснование и независимость, антропологический принцип страдает существенными недостатками. Он вполне материалистичен, пока применяется к человеку как к существу, имеющему, по словам Чернышевского, "рассудок и голову, кости, жилы, мускулы и нервы". Но антропологический принцип обнаруживает свою узость и беспомощность сразу же, как только начинает применяться к человеку как к существу общественному, ибо характер законов общественного развития качественно отличается от законов природы. Бедность антропологического принципа проявляется в том, что вместо конкретного анализа классовой природы общества он довольствуется ссылками на мифическую человеческую природу вообще.
"Вот почему, - писал В. И. Ленин, - узок термин Фейербаха и Чернышевского "антропологический принцип" в философии. И антропологический принцип и натурализм суть лишь неточные, слабые описания материализма"*.
* (В. И. Ленин. ППС, т. 29, стр. 64.)
Если бы Чернышевский ограничился лишь применением принципов Фейербаха в своей системе философского материализма, тогда мы могли бы согласиться с плехановской трактовкой Чернышевского как правоверного фейербахианца и с мнением самого Чернышевского, но историческая правда требует сказать, что великий русский мыслитель во многом преодолел абстрактно-созерцательный характер материализма Фейербаха. Это доказывается тем, что материализм Чернышевского был неразрывно слит с его революционным демократизмом и служил теоретическим основанием крестьянокой революции; это доказывается и тем, что материализм Чернышевского был обогащен положениями диалектики.
Отдельные исследователи, доказывая превосходство материализма Чернышевского, говорят об отличии антропологического принципа Чернышевского от антропологизма Фейербаха. Такая постановка вопроса едва ли правомерна, так как дело не в особых качествах антропологизма Чернышевского, а в том, что он сумел выйти за рамки антропологического принципа Фейербаха и тем самым в значительной мере преодолеть ограниченность фейербаховского материализма.
Чернышевский был воинствующим материалистом, он неустанно пропагандировал материализм, обращая при этом особое внимание на позиции естествоиспытателей. Он высказал гениальную идею о том, что основные истины материализма всегда остаются нерушимыми независимо от изменения естественнонаучной картины мира, и потому призывал естествоиспытателей изучать материализм.
Философский материализм Чернышевского имел большое значение для развития передового естествознания. Лучшие его представители в России, такие, как Сеченов, Мечников, Тимирязев, братья Ковалевские, Павлов, и другие признавали идейное влияние Чернышевского и с гордостью называли себя "шестидесятниками". Отец русской материалистической физиологии Сеченов положил в основу своего классического труда "Рефлексы головного мозга" материалистическую идею Чернышевского о единстве человеческого организма и зависимости психических процессов от физических.
Исходным положением теории познания русских революционных демократов вообще, Н. Г. Чернышевского в особенности, является признание объективного существования мира и познаваемости законов его развития. С позиций материалистической теории познания Н. Г. Чернышевский уделял большое внимание резкой критике агностицизма, особенно в виде кантианства и махизма. Агностицизм в теории познания он называл особым термином "иллюзионизм".
Чернышевский вел решительную борьбу против тех естествоиспытателей, которые под влиянием идеализма Канта и Конта скатывались на позиции агностицизма, субъективного идеализма, отрицали в научных понятиях объективность содержания, отрицали наличие "вещи в себе" и тем самым превращали познания человека о мире в мираж, галлюцинацию, в иллюзию.
Чернышевскому принадлежит заслуга первого в России критика махизма.
Работа Чернышевского "Характер человеческого знания" показывает, что человеческое познание он понимал как процесс поступательного развития от незнания к знанию, от неполного знания к более полному. Он вплотную подошел, таким образом, к диалектическому пониманию абсолютного и относительного момента в процессе познания. В названной работе и в письмах из Сибири Чернышевский резко осуждает теорию познания махизма. Он писал: "Говорить, что мы имеем лишь знание наших представлений о предметах, а прямого знания самих предметов у нас нет, значит отрицать нашу реальную жизнь, отрицать существование нашего организма. Так и делает иллюзионизм" (т. X, стр. 724). Вопреки агностикам он утверждал, что мы видим предметы такими, какими они действительно существуют, что здоровый умственно человек видит здоровыми глазами те самые предметы, которые видит.
Чернышевский писал своим сыновьям, что натуралисту непозволительно смотреть на мир глазами Канта, ибо Кант отрицает естествознание. Натуралист, разделяющий позиции Канта, уподоблен "умному" мужику, усердно рубящему сук, на котором сидит. Этот мужик, уму которого дивились проезжие и прохожие, иронизирует Чернышевский, является общим предком всех натуралистов, философствующих по Канту и Платону.
В. И. Ленин в работе "Материализм и эмпириокритицизм" высоко оценивает критику Чернышевским идеализма и агностицизма. "...Чернышевский, - писал Ленин, - стоит позади Энгельса, поскольку он в своей терминологии смешивает противоположение материализма идеализму с противоположением метафизического мышления диалектическому, но Чернышевский стоит вполне на уровне Энгельса, поскольку он упрекает Канта не за реализм, а за агностицизм и субъективизм, не за допущение "вещи в себе", а за неумение вывести наше знание из этого объективного источника..."*.
* (В. И. Ленин. ППС, т. 18, стр. 382.)
Однако самым выдающимся достижением гносеологии Чернышевского является не критика агностицизма, сама по себе так высоко оцененная Лениным. Философским подвигом Чернышевского является тот факт, что он выдвинул против скептицизма и агностицизма объективный критерий - "практику действительной жизни". Если Герцен утверждал, что критерий истины "только и можно найти в мышлении", то Чернышевский уже в 1855 году выдвинул свой знаменитый тезис "дело есть истина мысли". Наиболее полную и глубокую формулировку принципа практики как критерия истины и достоверности наших знаний Чернышевский дал в автореценэии на "Эстетические отношения искусства к действительности". "Практика, - писал он, - великая разоблачительница обманов и самообольщений не только в практических делах, но также в делах чувства и мысли. Потому-то в науке ныне принята она существенным критермумом всех спорных пунктов. "Что подлежит спору в теории, на чистоту решается практикою действительной жизни" (т. II, стр. 102-103).
Отмечая, что тезис Чернышевского о роли практики знаменует собой новую ступень в развитии гносеологии в русской философии, следует помнить, что Чернышевский рассматривал практику лишь как чувственно-материальную деятельность и не дошел до понимания практики как совокупности всей производственной и общественно-политической деятельности, которая является основой познания и критерием истины. До конца правильное научное решение этого вопроса принадлежит основоположникам марксизма-ленинизма.
Материализм русских революционеров-демократов не был полностью свободен от основных недостатков домарксистского материализма. К Чернышевскому целиком применима характеристика Энгельса о материализме "внизу" (то есть во взглядах на природу) и идеализме "вверху" (то есть во взглядах на историю человеческого общества). Но от своих предшественников в России и на Западе русские революционеры-демократы существенно отличались и в этом отношении. Своеобразие философских позиций русских революционеров-демократов характеризуется не только попыткой объединить материализм и диалектику, но и стремлением выйти за пределы исторического идеализма. Социологические идеи Чернышевского содержат глубокие диалектико-материалистические тенденции, которые особенно проявились при решении вопросов о роли народных масс и личности в истории, в попытках найти закономерности исторического процесса, в глубокой вере в неодолимость прогресса, наконец, в том, что он вплотную подошел к пониманию классового разделения общества и роли классовой борьбы в историческом развитии.
Философия Н. Г. Чернышевского, как и вытекающая из нее практическая деятельность, имеет ярко выраженную политическую целеустремленность и в значительной мере освобождается от созерцательности предшествующего материализма, так как ставит перед собой задачи не только объяснения, но и революционного преобразования мира.
Н. Г. Чернышевский упорно искал пути социалистического развития своей страны. Он пытался критически пересмотреть теории социалистов-утопистов Запада, творчески применить социалистическое учение к конкретно-историческим условиям России.
Н. Г. Чернышевский, желая найти ускоренный путь России к социализму, разделял иллюзии Герцена и Огарева о возможности некапиталистического развития России с помощью сельской общины. Но его позиции все же существенно отличались от позиций Герцена и Огарева. Если последние считали сельскую общину специфически русским, вернее, славянским явлением - свидетельством особых национальных качеств, то Чернышевский сидел в ней историческое явление, присущее на определенной стадии всем или многим народам, но сохранившееся в России в силу отсталости ее общественного развития.
В отличие от Герцена, и особенно от идеологов народничества, Чернышевский не рассматривал общину готовым зародышем социализма в деревне, а считал, что лишь при определенных условиях (поддержка революционного правительства) она может послужить отправным пунктом, удобным основанием, на котором можно будет начать работу по строительству социалистического общества. Наряду с Герценом Чернышевский видел в общине условия некапиталистического развития России, но в отличие от него он рассматривал этот путь лишь как возможный. Возможность некапиталистического развития России Н. Г. Чернышевский выводил из закона отрицания отрицания, действие которого при определенных условиях может протекать не обязательно по принципу гегелевской "триады". Он считал, что "у отставшего народа развитие известного общественного явления благодаря влиянию передового народа прямо с низшей степени перескакивает на высшую, минуя средние степени" (том V, стр. 388).
Вывод этот можно назвать поистине замечательным. Глубоко верный в принципе (о чем свидетельствует в наши дни развитие целого ряда народов), он ошибочно, без достаточных оснований был применен Чернышевским к условиям тогдашней России.
Чрезвычайно показательно, что Маркс и Энгельс не отрицали правомерности такой постановки вопроса Н. Г. Чернышевским. Маркс указывал, что для окончательного решения столь сложного вопроса применительно к России необходимо конкретное и глубокое изучение русских условий в сочетании с международной обстановкой на Западе. В 1882 году в предисловии к русскому изданию "Манифеста Коммунистической партии" Маркс и Энгельс высказали свою точку зрения на поставленную проблему: "Единственно возможный в настоящее время ответ на этот вопрос заключается в следующем. Если русская революция послужит сигналом пролетарской революции на Западе, так что обе они дополнят друг друга, то современная русская общинная собственность на землю может явиться исходным пунктом коммунистического развития"*.
* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 19, стр. 305.)
Классики марксизма-ленинизма неоднократно подчеркивали теоретическую высоту и оснащенность русского революционно-демократического движения. Так, Фридрих Энгельс говорил, что деятелям революционного движения России присущи "...критическая мысль и самоотверженные искания в области чистой теории, достойные народа, давшего Добролюбова и Чернышевского"*. В знаменитой работе "Что делать?" В. И. Ленин, ратуя за необходимость овладения передовой теорией, писал: "... роль передового борца может выполнить только партия, руководимая передовой теорией. А чтобы хоть сколько-нибудь конкретно представить себе, что это означает, пусть читатель вспомнит о таких предшественниках русской социал-демократии, как Герцен, Белинский, Чернышевский и блестящая плеяда революционеров 70-х годов"**.
* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 36, стр. 147.)
** (В. И. Ленин. ПСС, т. 6, стр. 25.)
Важнейшей особенностью идеологической и социалистической платформы Н. Г. Чернышевского является принципиальный отказ от решения вопросов преобразования общества путем постепенных улучшений, как к тому призывали буржуазные просветители, путем реформаторской деятельности правительств, за что ратовали лакействующие либералы, или с помощью филантропических подвигов имущих, что проповедовали социалисты-утописты на Западе. Все эти "рецепты" категорически отвергались русским революционером-демократом, который открыто признавал революцию трудящихся масс единственно возможным средством решения больших вопросов истории, средством преобразования мира.
Считая народ решающей, движущей силой истории, русские революционеры-демократы стремились поднять его к сознательной политической деятельности, звали трудящихся к открытой классовой борьбе, к насильственной ликвидации всех форм гнета и эксплуатации.
Последовательная демократическая программа преобразования России (свержение самодержавия и власти помещиков) у Н. Г. Чернышевского тесно переплеталась с требованиями ликвидации всех видов гнета - политического, национального, социального, всех видов эксплуатации вообще. Говоря словами В. И. Ленина, это была "...та пора общественного развития России, когда демократизм и социализм сливались в одно неразрывное, неразъединимое целое..."*. Эта особенность революционного демократизма вытекает из самой его природы как идеологии трудящихся масс вообще, поскольку пролетариат не выделился еще в то время из остальных - непролетарских слоев трудящихся России, и для глубокого качественного различия между идеями демократов и социалистов не было еще социально-экономической почвы, как не было почвы и для превращения социализма из утопии в науку.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 1, стр. 280.)
Для революционно-демократической идеологии Н. Г. Чернышевского характерно неразрывное сочетание глубокого патриотизма с подлинным интернационализмом. Любовь к своей родине, желание видеть ее свободной и могучей, а родной народ - освобожденным от всех видов угнетения, всегда связаны у него со стремлением к благу всего человечества, его непрерывного прогресса, с подлинным уважением к национальным традициям и обычаям других народов.
Вот почему он резко осуждал колонизаторскую политику как русского царизма, так и капиталистических хищников Запада. Вот почему под обстрел его беспощадной критики попадали человеконенавистнические теории мальтузианцев, а предметом особой ненависти Чернышевского были измышления расистов.
Одна из основных особенностей мировоззрения и творчества Н. Г. Чернышевского объясняет тот, казалось бы, парадоксальный факт, что великий русский демократ, вся деятельность которого объективно вела к победе не социалистических, а капиталистических отношений в России, был непримиримым противником капитализма и глубоким критиком буржуазного государства, буржуазной демократии.
Являясь очевидцем того, что свержение феодализма на Западе не принесло трудящимся избавления от эксплуатации, а лишь заменило феодальные оковы цепями буржуазной цивилизации, Н. Г. Чернышевский выступил решительным врагом не только самодержавия и крепостничества в России, но и капиталистической эксплуатации трудящихся, лицемерно прикрытой броскими разглагольствованиями о буржуазных свободах.
Более того, весь огонь критики капитализма он направлял главным образом на разоблачение лицемерного характера буржуазной демократии, которая многим в России слепила глаза и мешала рассмотреть эксплуататорскую сущность капитализма.
С таких позиций русские революционеры-демократы вели непримиримую борьбу с либералами как на Западе, так и в России, которые стремились доказать, что капитализм несет с собой всеобщую гармонию и всеобщую свободу. Н. Г. Чернышевский справедливо считал либерализм одним из главных врагов революции, поскольку либералы елейными речами о свободе и всеобщем благоденствии стремились усыпить гнев эксплуатируемого народа.
Таковы в общих чертах особенности мировоззрения вождя революционной демократии в России, выдвинувшие его в число крупнейших мыслителей своего времени. Именно эти особенности русской революционно-демократической идеологии, наиболее ярким представителем которой был Н. Г. Чернышевский, поставили ее на такую высоту, от которой следующий шаг мог вести уже непосредственно к марксизму. Именно эти особенности предопределили тот факт, что творць: революционно-демократической идеологии - Герцен, Белинский, Чернышевский - явились непосредственными предшественниками русской социал-демократии.
Неоспоримые экономические и политические успехи Советского Союза, многолетняя мирная инициатива первого социалистического государства приковали к себе внимание сотен миллионов простых людей за рубежом. Широкие круги трудящихся, прогрессивная интеллигенция стремятся как можно больше узнать как о настоящем, так и об истории нашей родины. Творчество и деятельность Н. Г. Чернышевского как одного из провозвестников социализма вызывает там особый интерес. В послевоенные годы истории русской революционной мысли посвятила свои исследования и статьи целая плеяда ученых из социалистических стран, включились в эту работу и многие прогрессивные ученые капиталистических государств. Естественно, что в этих изданиях и научных трудах почетное место отводится Н. Г. Чернышевскому.
Однако добросовестные усилия прогрессивной интеллигенции Запада, направленные на изучение богатого идейного наследия передовой России, наталкиваются на барьер литературы, вкривь и вкось толкующей историю нашей культуры, стремящейся в ложном свете представить все наиболее выдающиеся достижения русской общественной мысли.
Среди хора авторов подобной литературы выделяются голоса таких "специалистов" по русским вопросам, как белоэмигранты Н. Бердяев, Н. Лосский, В. Зеньковский, М. Лазерсон, А. Филиппов, а также буржуазных исследователей Д. Гехта, Г. Боумана, Ф. Баргхорна и др.
Они отказывают теоретической мысли России в оригинальности и самостоятельности, стремятся доказать, что марксизм-ленинизм не имел в нашей стране национальной почвы. Разными путями идут к этому буржуазные авторы, разными "аргументами" пытаются оперировать, но суть остается одна - заведомое искажение, замалчивание мощной материалистической традиции, попытка превратить русских революционеров-демократов в робких учеников западных мыслителей.
Современные фальсификаторы русской общественной мысли сами отнюдь не оригинальны; все их "аргументы" идут в русле измышлений печально знаменитых веховцев, сущность которых была разоблачена В. И. Лениным еще в 1909 году.
Стремясь опровергнуть советских исследователей, один из последователей веховцев А. Филиппов в книге "Логика и диалектика в Советском Союзе" заявляет: "Конечно, верно, что эти четыре русских писателя (Белинский, Герцен, Добролюбов, Чернышевский, - Ю. М.) отличались от некоторых немецких философов XIX века, но из этого не следует, что их социальные взгляды были оригинальными". И далее: "...Не было никакой оригинальной русской философии. В огромном большинстве случаев русская философия-только воспроизведение, иногда точное, иногда свободное, идей, заимствованных с Запада"*.
* (Philippov Alexander. Logic and dialectic in the Soviet Union. N. Y., 1952, p. 76.)
Такое заявление Филиппова ничем не отличается от писаний мракобеса М. Гершензона в сборнике "Вехи". Вот что писал он в 1909 году: "...У нас и в помине не было своей национальной эволюции мысли... Мы просто хватали то, что каждый раз для себя создавала западная мысль, и носились с этим даром до нового, лучшего подарка"*.
* ("Вехи. Сборник статей о русской интеллигенции". М., 1909, стр. 81.)
Как видно, арсенал идей фальсификаторов ничем не пополнился за прошедшие годы. Да и откуда взяться новым аргументам, если эталоном буржуазных "научных изысканий" в области истории русской общественной мысли, к сожалению, продолжают оставаться сочинения Бердяева, того самого, который взял на себя неблагодарный труд возглавить сборник "Вехи" и по позорным вехам либерального ренегатства прошел до конца своей жизни.
В первые годы Советской власти воевать приходилось не только на полях гражданской войны, не только в области экономики, но и на идеологическом фронте. В 1919-1922 годах идеологические работники Коммунистической партии во главе с В. И. Лениным идейно разгромили и таких врагов революции, как Г. Шпет, Э. Радлов, Н. Лосский, Н. Бердяев, и других, которые, пользуясь создавшимися трудностями, попытались развернуть знамя воинствующего идеализма, мистики и мракобесия.
После идейного разгрома, завершившегося в марте 1922 года опубликованием знаменитой философской работы В. И. Ленина "О значении воинствующего материализма", ряд буржуазных философов, в том числе Бердяев, Лосский, Булгаков, в связи с их антисоветской деятельностью были высланы из СССР и нашли себе пристанище в качестве "специалистов" по России в буржуазных университетах США, Франции, Германии и других стран.
Буржуазные авторы нередко упрекают советски:: исследователей в пристрастии, в стремлении по-своему истолковать вопросы истории русской общественной мысли, в отсутствии искреннего желания объективно оценить наследие революционных демократов и во многом другом. Но сами в своих работах впадают в субъективизм, подтасовывают цитаты, произвольно трактуют те или другие стороны мировоззрения передовых мыслителей России. Не является в этом смысле исключением и Бердяев. Сколько пренебрежения и неоправданного высокомерия обнаруживает Бердяев, когда оценивает место В. Г. Белинского в истории русской общественной мысли. "Белинский, - пишет он, - был человеком исключительных дарований и исключительной восприимчивости к идеям, но уровень его образования был невысоким"*. И это говорится о человеке, энциклопедическая образованность которого поражала современников и продолжает поражать сегодня всякого непредвзятого человека. Ведь не по Бердяеву, а по Белинскому учились и учатся многие поколения любить и понимать великую русскую литературу, оригинальность и смелость русской революционной мысли, необычайную силу ее предвидения.
* (Н. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955, стр. 22.)
Но к Белинскому Бердяев еще относительно милостив, а когда дело доходит до оценки Добролюбова и Чернышевского, здесь объективистская личина историка спадает окончательно. Перед нами желчные слова, полные классовой ненависти к разночинцам, посмевшим, видите ли, замахнуться на блестящую культуру дворян.
На одной из страниц названной работы читаем: "Несмотря на обширную ученость, Чернышевский не был человеком высокой культуры. Тип культуры был пониженный, по сравнению с культурой 40-х годов. В нем было безвкусие, принесенное семинаристами и разночинцами".
Чем же так не устраивает Бердяева тип культуры, носителями которой были Чернышевский, Добролюбов и их соратники? Ларчик открывается просто: оказывается, прежде всего методологическим фундаментом, материалистическими позициями в области философии. Мистику и богослову Бердяеву претит философский материализм Чернышевского. И Бердяев ополчается против своего противника: "Наиболее слаба была философская позиция Чернышевского. Хотя он исходил от такого замечательного мыслителя, как Фейербах, его материализм был вульгарным и окрашен в цвет популярных и естественнонаучных книжек того времени..."*
* (Н. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955, стр. 44.)
Далее он обрушивается на работу Н. Г. Чернышевского "Антропологический принцип в философии", называя ее слабой и поверхностной. Не устраивает Бердяева, конечно, и материалистическая эстетика великого русского демократа. Наконец, он доходит до того, что "лишает" Чернышевского литературного таланта.
Не менее удивительное превращение претерпевает мировоззрение русских революционеров-демократов под пером В. Зеньковского. Говоря о формировании Н. Г. Чернышевского как мыслителя, автор двухтомной "Истории русской философии" не утруждает себя анализом условий русской действительности, сыгравшей, как известно, основную роль в формировании мировоззрения великого демократа. Нет даже упоминания о знакомстве Чернышевского с работами Белинского, Герцена и других прогрессивных мыслителей России, но зато обильно представлены рассуждения о влиянии на него Фурье, Руссо и даже Огюста Конта. В итоге своих измышлений Зеньковский заявляет: "Чернышевский (как отчасти и Герцен) стоял под влиянием французской духовной жизни..." Всему миру известен атеизм Чернышевского. Зеньковский же ухитряется найти в его взглядах "веяния религиозного имманетизма"*. Правда, он тут же пытается оговориться: "Религиозная сфера у Чернышевского никогда не знала очень интенсивной жизни, - но, собственно, никогда и не замирала". Такое заявление очень показательно, так как дает представление о том, к каким уверткам и словесным ухищрениям приходится прибегать буржуазным фальсификаторам, чтобы "доказать" недоказуемое.
* (В. Зеньковский. История русской философии, М., ИЛ, 1956, Т. 1, стр. 299, 300.)
Беспочвенность и научная несостоятельность фальсификаторов становятся особенно наглядными, когда они переходят к характеристике политических и социологических идей революционеров-демократов.
Так, Зеньковский, постоянно декларирующий свою объективность и беспристрастность при характеристике политических взглядов Чернышевского, не может скрыть своей ненависти к его идеям и поминутно срывается со спокойного тона, заявляя: "Чернышевский становится нетерпимым", "невыносимым", "самоуверенным", "бесцеремонным" и т. д.
Если некоторые буржуазные историки, извращая мировоззрения революционеров-демократов, еще как-то пытаются сохранить видимость объективности, то М. Лазерсон (в прошлом один из видных чиновников правительственного аппарата Керенского, а затем лектор Колумбийского университета США) считает такую предосторожность излишней. Само название книги Лазерсона - "Дипломатическое и идеологическое влияние Америки на Россию. 1784-1917" - весьма красноречиво. В этой книге автор отрицает способность русского народа самостоятельно развивать философскую, научную мысль и утверждает, что начиная с конца XVIII века русская наука и общественная жизнь развивались при решающем влиянии США. При этом историю американской культуры Лазерсон превращает в историю банкиров и крупных промышленников.
Не утруждая себя доказательствами, М. Лазерсон уверяет, что ум Чернышевского "всегда был открыт для англо-американского и французского влияния"*. При этом решающим якобы было англо-американское влияние, и как мыслитель Чернышевский, подобно своим соратникам, вырастал из англо-американского либерализма. Припомнив, что подвизавшийся во Франции Зеньковский считает решающим на Чернышевского французское влияние, нельзя не подивиться справедливости старой народной пословицы: "Чей хлеб ем, того и песни пою".
* (Мах М. Laserson. The American Impact on Russia Diplomatic and Ideological. 1784-1917. N. Y., 1950, p. 220.)
Венцом грубой лести Лазерсона своим американским хозяевам является вывод о политических и социальных идеалах Чернышевского. Скрывая подлинное отношение Чернышевского к буржуазным порядкам США, к американской демократии, Лазерсон пишет: "Чернышевский считал Соединенные Штаты обетованной землей политического и социального прогресса"*. Столь грубые приемы "исследования" передовой русской общественной мысли не являются исключением, они стали нормой для буржуазных авторов.
* (Там же, p. 244.)
Д. Гехт, также известный своими статьями и книгами, воспевающими решающее влияние буржуазной идеологии США на русских мыслителей, совсем в духе Лазерсона доказывает "восхищение Чернышевского тем, что он считал наилучшим в Америке, а именно - американской демократией в целом"*. Интересно заметить, что работы Гехта внешне выглядят аргументированными, якобы опирающимися на анализ произведений русских революционеров-демократов. Однако сама аргументация в корне порочна, так как строится на передержках, искажениях, на жонглировании обрывками мыслей и цитат.
* (D. Hecht. Chernysevski and American influense on Russia. - "Science and Society", 1945, v. IX, № 4, p. 320.)
Именно на таких приемах построена статья Гехта "Чернышевский и американское влияние на Россию", опубликованная в американском журнале "Наука и общество". Ее содержание определяется не объективностью исследования и научной добросовеетностью, а заранее поставленной целью автора, сформулированной уже в заголовке.
Некоторые из буржуазных исследователей, в отличие от авторов типа Гехта и Лазерсона, не решаются отрицать самого факта резкой критики капитализма и буржуазной демократии русскими революционерами-демократами. Но в силу своих классовых позиций они не могут сколько-нибудь объективно оценить мотивы этой критики и в своем стремлении показать причины отрицательного отношения передовых мыслителей России к буржуазному миру также становятся на путь фальсификации.
Буржуазный историк Фредерик Баргхорн также признает, что социальные взгляды революционеров-демократов были проникнуты ненавистью ко всем формам того, что "им казалось эксплуатацией - все равно, исходила ли последняя от русского самодержавия и аристократии или от западной буржуазии". Но это последнее - критика западной буржуазии - крайне Бозмущает Баргхорна. и он филистерски объясняет позиции революционеров-демократов невосприимчивостью их мышления к оттенкам. Он считает, что мышлению русских революционеров-демократов "не хватало сравнительной зрелости и критических суждений более утонченного городского населения Запада". Иными словами, автор сожалеет, что мировоззрение русских революционеров-демократов не остановилось на бюргерской ограниченности западных либералов.
По мнению Баргхорна, "особенно роковой и трагической была тенденция русских радикалов обратить нигилизм, порожденный их собственной средой, против западного социального строя, уравнять полуфеодальное, почти докапиталистическое русское общество с западным капитализмом"*. Здесь буржуазный исследователь выдает себя с головой. Ему представляется ужасным как раз то, что больше всего пугает ныне империалистическую буржуазию, - отрицание революционными мыслителями капитализма как строя антинародного, антидемократического. Что же касается утверждения об "уравнении" полуфеодальных порядков России с западным капитализмом, то оно тоже построено на песке. Русские революционеры-демократы отчетливо видели как то, что различало феодализм и капитализм, так и то, что было в них общего. Они разоблачали их общую эксплуататорскую природу, но в то же время хорошо знали и приветствовали все прогрессивное, все революционное, что появлялось в Европе и Америке.
* (Barghoorn Frederic. D. J. Pisarev, a representative of russian nihilism. Review of politiks, Notre-Dame, 1948, v. 10, № 2, p. 194.)
Последовательный революционный демократизм Чернышевского проявлялся не только в том, что он был беспощадным врагом крепостничества и самодержавия, но также и в том, что он, по характеристике В. И. Ленина, "был замечательно глубоким критиком капитализма"*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 25, стр. 94.)
Гениальность Н. Г. Чернышевского ярко проявилась в том, что, находясь в экономически и политически отсталой стране, где капитализм пускал лишь первые ростки, он сумел понять звериный, эксплуататорский характер капитализма, сумел увидеть лживость и лицемерие буржуазной демократии. Н. Г. Чернышевский ясно видел, что сзержение феодализма на Западе не дало трудящимся избавления от эксплуатации, что "масса народа и в Западной Европе еще погрязает в невежестве и нищете" (т. IV, стр. 725).
Выступая против космополитствующих либералов, благоговейно преклонявшихся перед буржуазными "свободами", Н. Г. Чернышевский писал, что России незачем оставаться в фантастической уверенности, будто бы Западная Европа - земной рай, когда на самом деле положение народов ее не гакозо. Он хорошо понимал, что, подобно феодальному, капиталистическое общество разделено на две половины, одна из которых живет чужим трудом, другая - своим собственным, первая благоденствует, вторая терпит нужду. Эта вторая половина все более и более страдает от волчьих законов капитализма, которые терзают труженика, выжимают его пот и кровь: "...Пролетарий делается просто рукояткою машины... в шестьдесят лет он остается без всяких средств к жизни; его дочь продает себя от голода, его сын с семи лет дышит зараженным воздухом фабрик" (т. VII, стр. 157).
Н. Г. Чернышевский видел, что производство при капитализме таит в себе глубокие противоречия, что экономический порядок, основанный не на потреблении, а на сбыте, подвержен неизбежным промышленным и торговым кризисам, из которых каждый состоит в потере миллионов и десятков миллионов рабочих дней. Он показал, что капиталист - это алчный стяжатель, которому нет дела до страданий обездоленных трудящихся, ибо труд при капитализме "производится под гнетом своекорыстных эксплуататоров, которые... заботятся о собственных, а не о чужих выгодах, думают об увеличении своих доходов, а не об улучшении участи зависимого от них рабочего населения" (т. IV, стр. 726).
В противоположность теориям апологетов капитализма - вульгарных буржуазных экономистов, Чернышевский стремился создать теорию трудящихся - политическую экономию большинства. Целью трудовых усилий людей, по Чернышевскому, должно стать благосостояние самого человека.
Конечно, Чернышевский не смог создать подлинно научную экономическую "теорию трудящихся". Эта задача оказалась по плечу только идеологам пролетариата. Но несомненной исторической заслугой Чернышевского было то, что в отличие от социалистов-утопиетов Запада он критиковал капитализм не с точки зрения мифической "вечной морали", а на основании экономического анализа. Недаром в знаменитом "Капитале" К. Маркс дал Чернышевскому высокую оценку как экономисту и критику капитализма, указав, что "банкротство буржуазной политической экономии... мастерски показал... великий русский ученый и критик Н. Чернышевский"*.
* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 23, стр. 17-18.)
Одной из наиболее сильных сторон мировоззрения Чернышевского является то, что из мыслителей домарксова периода он ближе всех подошел к пониманию эксплуататорской сущности буржуазного государства, к пониманию его классовой природы. Он ясно видел, что так называемые "свобода и цивилизация" западного мира основаны "на вооруженном господстве "избранного меньшинства", что, например, в Австрии и Франции правительство держит войска как опору против врагов не столько внешних, сколько внутренних, что "ни одно из государств Западной Европы не могло бы сохранить своего настоящего устройства, если бы не опиралось на вооруженную силу" (т. V, стр. 592).
Признавая историческую необходимость и до определенного времени известную прогрессивность капитализма, Н. Г. Чернышевский понимал, что буржуазное государство не может принести счастья народу. Великий революционер-демократ никогда не считал провозглашение демократических свобод самоцелью. Эти вопросы для Чернышевского всегда были связаны с коренным изменением материального и политического положения эксплуатируемого большинства. Он прямо указывал, что дело вовсе не в теоретических рассуждениях о качествах республиканской формы политического устройства, ибо человек, зависимый в материальных средствах существования, не может быть независимым человеком на деле, хотя бы по букве закона и провозглашалась его независимость. "Ни мне, ни вам, читатель, - саркастически замечает Чернышевский, - не запрещено обедать на золотом сервизе; к сожалению, ни у вас, ни у меня нет и, вероятно, никогда не будет средства для удовлетворения этой изящной идеи" (т. V, стр. 217).
На многочисленных примерах из жизни современной ему Франции Н. Г. Чернышевский убедительно показал, что даже "всеобщим избирательством дается власть обскурантам и реакционерам". И в этом смысле в капиталистическом мире нет исключений, так как "не только в самодержавных государствах, но и в Англии и в Соединенных Штатах правительство может издавать множество законов и распоряжений, независимо от народного желания или участия, встречая одобрение или осуждение только в партиях высшего и среднего сословий" (т. V, стр. 265).
Выступая против русских либералов, которые считали Англию идеалом государственного устройства и вслед за своим кумиром Монтескье на все лады воспевали английскую парламентарную систему, Чернышевский неоднократно высказывал свое отрицательное отношение к парламентаризму, этой цитадели буржуазного мира.
"Парламентской комедией" окрестил Чернышевский бесконечную говорильню палаты общин, которая, в силу самой порочности избирательной системы, никогда не представляла интересов всей нации Даже после избирательной реформы 30-х годов, проведенной, по словам Чернышевского, "в жалком размере", "палата общин по-прежнему осталась представительницею почти одного только аристократического интереса" (т. VI, стр. 10). Чернышевский с возмущением показывает систему шантажа и коррупции при выборах в парламент, квалифицируя как "наглое бесстыдство" прямой подкуп избирателей, производившийся из средств, собранных по подписке богачами - сторонниками партии тори - на так называемое "покрытие издержек по выборам".
Естественно, что при такой системе выборов и распределении депутатов "мнение нации и решение парламента - две различные вещи, очень часто нимало несходные" (т. VI, стр. 142). Английский парламент, по глубоко верному замечанию Чернышевского, никогда не станет на сторону рабочих, "он не может при настоящем своем составе справедливо решить вопрос, например, о так называемых strike'ax или взаимных отношениях фабриканта к работникам, потому что в английском парламенте находятся представители только одной из этих двух сторон" (т. IV, стр. 800).
Именно поэтому чувствуют себя спокойно министры, совершающие преступления против интересов народа, безнаказанно нарушающие законы страны. Чернышевский рисует яркую картину преступного пренебрежения правящей камарильи Англии к волеизъявлению народа: "...волнуется все государство в негодовании на преступных министров... а преступные министры, ненавидимые нациею... преспокойно себе управляют Англией... министры все-таки продолжают свое дело, улыбаясь в ответ на проклятия народа, раздающиеся по улицам" (т. VI, стр. 9).
Не менее беспощадно оазоблачает Чернышевский лицемерие западной демократии на примерах из жизни Франции и США. В статье "Кавеньяк" он показывает антинародную сущность Национального собрания Франции, которое так же, как и английский парламент, ничего не решает в интересах трудящихся. Чернышевский рассказывает, как депутаты Национального собрания бесновались в своих выступлениях, когда решался вопрос всего лишь о трехмиллионном займе рабочим ассоциациям, как при этом они всячески обливали грязью и оскорбляли рабочих, и как безоговорочно отпустили они целых 50 миллионов франков, предназначенных для ссылки пролетариев Парижа в Алжир.
Анализируя факты, Чернышевский неоднократно говорил о том, что и в США хваленые свободы в значительной мере существуют лишь на бумаге, что особенно проявилось на Юге. "В южных штатах, - пишет он, - были уничтожены основные права североамериканского гражданина - свобода убеждений, свобода высказывать их, безопасность от произвольных притеснений. Было запрещено писать и говорить против невольничества: люди, желавшие его отмены, были наказываемы и изгоняемы" (т. VIII, стр. 414).
Трезво оценивая события, великий русский демократ хорошо понимал, что буржуазно-демократические свободы - в значительной мере только ширма, за которой скрываются эгоистические интересы буржуазии. Он видел, что всякий раз, когда трудящиеся пытались ударить по этим интересам, буржуазия сбрасывала маску и показывала свое истинное лицо. В связи с этим Н. Г. Чернышевский писал: "Порядок будет поддержан при каком угодно составе законодательного собрания", причем при организованном выступлении доведенных до отчаяния неимущих "дело... решается не "законодательным собранием", а войском, не декретами, а штыками и картечью. Так оно и решено было, например, во Франции... в июне 1848 года" (т. VII, стр. 400-401). При этом Чернышевский неоднократно отмечал, что так называемые либералы и умеренные республиканцы, когда речь заходит о коренных интересах буржуазии, проявляют даже большую жестокость и свирепость, чем их феодальные предшественники.
В критике Чернышевским буржуазного парламентаризма, буржуазной демократии особое место уделяется разоблачению одного из самых лицемерных институтов буржуазии, так называемой двухпартийной системы. Н. Г. Чернышевский отчетливо сознавал, что двухпартийная система призвана прежде всего для обмана и политического надувательства народа. Он беспощадно разоблачал попытку представить разногласия буржуазных партий принципиальными, срывал с них лживые маски "друзей народа".
Меткую характеристику дает Н. Г. Чернышевский классической двухпартийной системе Англии, где возня между вигами и тори создавала только видимость борьбы, отвлекая трудящихся от решительных действий. По его убеждению, и виги и тори выступают за реформы лишь в том случае, когда дело идет о второстепенных мелочах. Что же касается основных черт существующего строя, то здесь обе партии любые изменения полагают вредными. Вскрывая самую суть вигизма, претендовавшего на либеральную оппозицию, но фактически решительно отстаивавшего интересы новых землевладельцев и денежных магнатов, Н. Г. Чернышевский указывал: "...быть прогрессивным в мелочах, не имеющих важности в государственной жизни; быть консервативным во всем важном"... "такова сущность нынешнего английского вигизма" (т. VII, стр. 405).
Н. Г. Чернышевский сумел разглядеть, что и в Соединенных Штатах буржуазия ставит двухпартийную систему себе на службу. В политическом обзоре за январь 1861 года он приводит выдержки из речи государственного секретаря США Генри Стюарда, которые свидетельствуют о том, что, представляя интересы крупного промышленного капитала Севера и возглавляя республиканскую партию, Стюард одновременно симпатизировал и демократической партии, отражавшей интересы рабовладельцев Юга. Хотя Чернышевский высоко ценил заслуги Линкольна перед американским народом, он все же критиковал его именно за стремление достигнуть компромисса с рабовладельческим Югом, за то, что президент "...сближается с демократической партией, желающей щадить интересы плантаторов" (т. VIII, стр. 596).
Являясь последовательным боевым демократом, Н. Г. Чернышевский, как указывал В. И. Ленин, "...резко проводил... линию разоблачений измен либерализма"*.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 25, стр. 94.)
В середине прошлого века среди русских, западноевропейских и американских либералов широкой известностью пользовался Алексис Токвиль - государственный деятель Франции и признанный либеральный писатель. Н. Г. Чернышевский считал его опасным врагом подлинной демократии и революционного движения. И поэтому неоднократно обращался к оценке произведений и к самой личности этого типичного либерала.
В специальной статье "Непочтительность к авторитетам" Чернышевский полностью развенчивает нашумевшую в Европе и восторженно принятую русскими либералами книгу Токвиля "Демократия в Америке". Помимо указаний на совершенный недостаток логики в книге Токвиля, Н. Г. Чернышевский делает следующий вывод: "Токвиль с либералами и демократами, подобными ему... наделал много... вреда Франции... Без них, без этих людей, так прочно и добросовестно утвердивших за собой репутацию либералов и демократов, реакционеры были бы бессильны" (т. VII, стр. 696-697).
В некоторых статьях ироническое отношение Н. Г. Чернышевского к либералам, к буржуазным "свободам" достигает сокрушительной саркастической силы. Разоблачая двух типичных представителей буржуазного парламентаризма - Гизо и Тьера, а вместе с тем истинную сущность буржуазной демократии, Н. Г. Чернышевский писал: "Всходит, бывало, на кафедру Гизо и говорит: "Могущество Франции основано на ее свободе, и правительство ничего не делает иначе, как по свободному согласию свободных представителей страны". Каково! Ведь первый министр, а в двух фразах три раза произнес слово "свобода". Палата восхищается, и мы тоже. Только что сходит он с кафедры, карабкается на нее маленький Тьер и дает окрик на Гизо своим пискливым голосом: "Что ты там толкуешь о свободе? Ты вот бери пример с меня: вот я так уж можно сказать друг свободы; а ты мало ее любишь!" Вся палата аплодирует, и вся Европа восхищается горячности любви Тьера к свободе. Но Гизо не дался в несправедливую обиду: он уже опять на кафедре и говорит: "Тьер утверждает, что я мало люблю свободу. Нет, я очень ее люблю; я должен сказать, что жить без нее не могу". Палата аплодирует больше прежнего, и Европа дивится великости любви Гизо к свободе. Вот какие были времена, а теперь что?" (т. V, стр. 739).
Этот отрывок из статьи "Вопрос о свободе журналистики во Франции" дает наглядное представление о разящей силе публицистического таланта великого демократа. Как метко эти слова Чернышевского бьют и по современным реакционным поборникам "свободного" западного мира, уверяющим с высоких трибун парламентов и конгрессов, что они сторонники свободы и мира, а на деле плетущим черную паутину антинародных заговоров, неоколониальных грабежей и фашистских переворотов.
Н. Г. Чернышевский дорог и близок нам также и тем, что в своих произведениях он последовательно выступал против любого вида угнетения, против колониальных захватов и решения международных конфликтов силой оружия. Разоблачая захватническую колониальную политику английского капитала, Чернышевский гневно писал: "Удерживать в своей зависимости чужое племя, которое негодует на иноземное владычество, не давать независимости народу только потому, что это кажется полезным для военного могущества и политического влияния на другие страны, - это гнусно" (т. VI, стр. 105). Выступая против жестокости английских колонизаторов в Индии, которые на весь мир твердили о своей цивилизаторской миссии, великий демократ с горькой иронией замечал, что "для филантропической заботливости о чужом благе есть много средств, кроме владычества, поддерживающегося исключительно штыком и штуцером" (т. IV, стр. 487).
Как последовательный революционер-демократ, Н. Г. Чернышевский не был пацифистом, но он ненавидел войну, считая ее бедствием народа, он предупреждал любителей наживаться на войне: "Всякая война, имеющая целью завоевание или перевес над другими нациями, не только безнравственна и бесчеловечна, но также положительно невыгодна и вредна для народа, какими бы громкими успехами ни сопровождалась, к каким выгодным, по-видимому, результатам ни приводила. Это достоверно, как 2 X 2 = 4" (т. IV, стр. 727).
Так в мощном хоре борцов за мир и сегодня звучит голос Н. Г. Чернышевского, вся жизнь которого была подвигом во имя светлого будущего трудящихся.
То, что Чернышевский в силу отсталости современных ему русских условий не смог "подняться до диалектического материализма Маркса и Энгельса"*, то, что он не стал пролетарским, а оставался крестьянским демократом и революционером, обусловило определенную ограниченность анализа и критики им капитализма. Так, хотя Н. Г. Чернышевский видел разделение общества на эксплуататоров и эксплуатируемых, непримиримый антагонизм двух основных классов западного буржуазного общества - буржуазию и пролетариат, он не сумел, да и не мог - в России пролетариат не выделился еще из крестьянства и других слоев трудящихся - сделать вывод о ведущей роли пролетариата в борьбе против всех видов порабощения. Но, несмотря на это, значение критических работ Н. Г. Чернышевского о капиталистическом мире исключительно велико.
* (В. И. Ленин. ПСС, т. 18, стр. 384.)
Яркая и убедительная критика различных сторон жизни капиталистического общества неопровержимо доказывает, каким действительно замечательно глубоким критиком капитализма был Н. Г. Чернышевский. Именно здесь ближе всего подошел великий демократ к научному социализму, именно это делает его и сегодня грозным для наших врагов.
В. И. Ленин, испытавший в юности плодотворное влияние идей и личности Н. Г. Чернышевского, хорошо знал и высоко ценил произведения великого демократа. Следуя заветам В. И. Ленина, Коммунистическая партия всегда придавала огромное значение творческому наследию Н. Г. Чернышевского.
Еще до своего ареста Н. Г. Чернышевский собирался подытожить. свою работу в журналистике, начал готовить к изданию собрание своих сочинений. Но при жизни ему не удалось осуществить такое издание. Впервые благодаря огромным усилиям его сына Михаила Николаевича оно вышло в годы первой русской революции. Только Великий Октябрь создал неограниченные возможности для собирания, издания и распространения трудов Н. Г. Чернышевского.
За годы Советской власти работы Н. Г. Чернышевского издавались в СССР 208 раз на 24 языках. Только роман "Что делать?" выходил 89 раз тиражом более 6 миллионов экземпляров. Шесть раз издавались собрания сочинений Н. Г. Чернышевского, в том числе в 1939-1953 годах Полное собрание сочинений.
На одной из центральных площадей Саратова, против сада "Липки", по аллеям которого писатель любил гулять в последние месяцы жизни, высится памятник великому революционеру работы А. П. Кибальникова. Бронзовый Н. Г. Чернышевский, изображенный молодым и сильным, задумчиво смотрит с высокого пьедестала на новую жизнь, за которую боролся беззаветно и яростно...
Ныне улица, На которой родился писатель, носит его имя, дом Чернышевских стал государственным музеем.
Идут к дому Чернышевского сотни, тысячи людей, идут, чтобы глубже понять своего великого предтечу, удивительного человека, видевшего в ту далекую пору лучшее будущее своего народа, иную жизнь на берегах главной реки России, звавшего поколения революционеров бороться за приближение нового, прекрасного времени.
Дом-музей Н. Г. Чернышевского не просто мемориальное место. Все годы своего существования - это активный научный центр, ставший стимулятором глубинного изучения наследия Николая Гавриловича, собирания документов, материалов, издательской деятельности.
Основателем музея стал младший сын Чернышевского Михаил Николаевич. Долгие годы творческий коллектив музея возглавляется замечательным ученым, неутомимым пропагандистом жизни и творчества своего великого деда - Ниной Михайловной Чернышевской.
Николай Гаврилович Чернышевский - национальная гордость русского народа, духовное наследие выдающегося мыслителя и борца - достояние всех советских людей, всего передового человечества.
При копировании материалов просим ставить активную ссылку на страницу источник:
http://n-g-chernyshevsky.ru/ "N-G-Chernyshevsky.ru: Николай Гаврилович Чернышевский"