Политико-экономические письма к президенту Американских Соединенных Штатов. Г. К. Кэре.

Перевод с английского

Читателю известно, что наши протекционисты имеют своим центром Москву; известно также, что, благодаря нынешним просвещенным обычаям, протекционисты прибегают между прочим и к помощи так называемой у нас гласности. Вот таким образом, конечно, произошел на свет и русский перевод писем Кэри к президенту Соединенных Штатов. Американский экономист усердно доказывает в этих письмах, что протекционизм спасителен для нации, а всякое ослабление протекционного тарифа непременно бывает гибельно.

Читателю известно, что если в чем другом и имеет Россия недостаток, то уже никак не в знаменитых экономистах. Гг. Безобразов, Бунге, Вернадский, Ржевский и Молинари, которого мы также можем считать чисто русскою знаменитостью, - все это такие ученые, которые славны от Лапландии до Чукотского Носа. Этим замечательным мыслителям мы можем предоставить интересный труд опровергать заблуждения не менее замечательного мыслителя Кэри. Мы сами, вовсе не сочувствуя протекционизму и полагая, что теория свободной торговли гораздо более соответствует выгодам наций, никогда не имели счастия находить, что хлопоты о низком тарифе должны быть для нас предметам первостепенной важности при нынешнем положении дел. Есть для России десятки экономических потребностей более важных.

Пусть же ратуют в защиту свободной торговли знаменитые ученые, не имеющие других забот, а нам много хлопотать о ней уже не приходится, когда она имеет стольких прекрасных защитников.

Мы хотим заняться книжкою Кэри не для того, чтобы изобличать фальшивость протекционизма. Русский перевод брошюры Кэри возбуждает в нас охоту сделать два-три замечания несколько иного рода.

Как ни знамениты у нас наши отечественные экономисты, но есть писатели в том же вкусе, пользующиеся у нас еще большим авторитетом. Давно уже гремит между нами слава великого Бастиа. Недавно стал появляться на русском горизонте достойным соперником его Кэри, у которого Бастиа позаимствовался своими знаменитыми мыслями против теории ренты Рикардо. Мы видели на обертке одного из лучших наших журналов статью о Кэри, писанную одним из лучших наших экономистов. Что такое говорилось в этой статье, мы не можем, к сожалению, сообщить читателю, потому что прочесть статью нам не удалось; не можем сказать даже, каков именно был объем статьи, потому что в руки нам попался только один нумер этого журнала, где находилась только часть статьи. Но, во всяком случае, статья была не малого размера; значит, и Кэри представлялся одному из лучших наших экономистов мыслителем не малой важности, - иначе и не потратил бы один из лучших наших экономистов стольких трудов на ознакомление русской публики с ево трудами. По всей вероятности, судьба предназначала американскому экономисту пользоваться таким же уважением у нас, какое приобрел знаменитый американский публицист г. Матиль. Но вот московские протекционисты погубили бедного Кэри.

Есть мыслители, не признающие абсолютного значения теории свободной торговли. Но эти мыслители не принадлежат к школе Адама Смита. Основная идея их гораздо шире воззрений Адама Смита. Если же держаться принципов Адама Смита, то нет возможности быть протекционистам. Теория свободной торговли так ясно и прямо вытекает из общих воззрений, принимаемых вами в этом случае, что вам не остается никаких сомнений в ее безусловном достоинстве. Можно не быть лютеранином и в таком случае можно, не греша против логики, отвергать многие из выводов, сделанных Лютером. Но быть лютеранином и в то же время признавать власть папы, - это уже дело, несогласное с здравым смыслом. Вот точно в таком умственном положении находится Кэри. Посмотрите вы на него: он с головы до ног последователь Адама Смита и в то же время протекционист. Каким манером могла сложиться такая нескладица в голове Кэри? И каким образом мыслитель такого свойства мог приобрести репутацию замечательного экономиста? Объяснение очень просто, и мы уже не раз давали его: школа, к которой принадлежит Кэри, отжила свое время. Люди с сильным логическим умом пошли по другому направлению, за исключением одного Милля, который усиливается вложить новые стремления в рамку прежней доктрины и потому стоит одиноко между людьми, решительно отсталыми, и людьми, решительно идущими вперед. Благодаря такому обстоятельству Кэри оказался одним из замечательнейших нынешних последователей Адама Смита, как Джемс оказался одним из лучших нынешних романистов, продолжающих писать романы вроде Вальтера Скотта.

Но бог с ним, с самим Кэри; пусть он будет протекционистом, если ему вздумалось. Могут претендовать на это наши знаменитые экономисты, а нам огорчения от того мало. Мы лучше возьмем забавную сторону его книги. Цель он поставил себе очень высокую: "исцеление многоразличных недугов, от которых" северо-американское "общество так сильно страдает в настоящее время" - точь-в-точь как наши знаменитые экономисты. Картину этих многоразличных недугов он представляет очень яркую. "Не дальше, как лет десять тому назад, - говорит он, - Северо-Американский Союз пользовался необыкновенною славою в целом свете. Теперь, - книга писана в конце 1857 и начале 1858 года, - теперь, говорит он, не то" и продолжает очень сильно и эффектно. Прогрессивные люди в Европе, так восхищавшиеся Северо-Американскими Штатами, с такою гордостию ставившие их в пример всем европейским нациям, смущены и скомпрометированы слабостями, какие обнаружились в их идеале:

Везде, куда я ни обращался, слышал постоянно возрастающее опасение за нашу будущность между мыслящими людьми, питавшими доселе надежду найти в Новом Свете осуществление своих любимых планов о прогрессе человечества. С беспокойством смотрят они через океан, страшась ежеминутно услышать о новых, ужаснейших мятежах, новых междоусобицах, новых нарушениях народных прав, новых разбойнических экспедициях, новых грабительных войнах. А между тем не более как за десять лет было совсем иначе; и назвали бы лжепророком всякого, кто осмелился бы сказать.

Что в течение одного десятилетия обыкновенное содержание союзного правительства в мирное время достигнет семидесяти миллионов долларов, - впятеро более того, сколько тратилось на него за тридцать лет назад;

Что получатели этой огромной суммы, поставщики, чиновники и почтмейстеры, принуждены будут за свои места платить формальный и правильный оброк определяющему их или заключающему контракт с ними начальству;

Что взнос оброка чиновниками сделается необходимым условием существования их в службе;

Что, соответственно с этим оброком с "служебных чинов", непомерно увеличится их жалованье, и таким образом государственное казначейство должно будет действовать для личных целей и расплачиваться за частные выгоды;

Что централизация усилится до того, что исполнительная власть осмелится диктовать всему служебному корпусу, состоящему, по крайней мере, из шестидесяти или восьмидесяти тысяч лиц, все мысли относительно общественных интересов;

Что постоянно возрастающие затруднения к приобретению средств жизни, независимо от правительства, и постоянно возрастающее жалованье на общественной службе поведут к увеличению числа искателей этой службы и к порабощению их тем, для чьего удовольствия заведены всякие комиссии и канцелярии;

Что исполнительная власть будет диктовать членам конгресса такой или другой образ действия в общественных вопросах и будет всенародно провозглашать, что публичные должности будут "жаловаться" только тем, кои согласятся действовать в полном согласии с ее видами и планами;

Что непрестанно возрастающее нравственное рабство породит убеждение, что "краеугольным камнем" всех политических учреждений нашей страны непременно должно быть материальное порабощение рабочего класса;

Что распространение рабства в мире сделается главною целью правительства, и что в этих видах будет отменен им важный указ 1787 года, послуживший основанием "миссурийскому соглашению";

Что в тех же видах трактаты с бедными остатками туземных племен будут нарушены;

Что в тех же видах новые войны будут поджигаться, новые грабежи поощряться, новые территории покупаться;

Что исполнительная власть до такой степени усилится, что самовольно будет вызывать на войну соседей с целью обобрать слабейших из них;

Что пред целым светом она осмелится провозглашать возмутительное "право сильного", и что во имя этого права Союз не постыдится отнимать насильно владения у тех, кои не согласились бы их продать;

Что воскресающий торг рабами найдет себе открытых защитников, и что первый шаг к нему сделает гражданин Соединенных Штатов, отвергая все запрещения, изданные против него правительствами центральной Америки;

Что запрещения правительства центральной Америки против рабства мы будем считать прямым нарушением мирных трактатов;

Что исполнительная власть одного из самых влиятельных штатов будет предлагать замену свободного труда невольничьим для всех низших общественных занятий;

Что Союз, единственно из опасений расширения границ на севере, непрестанно будет домогаться новых территорий на юге и тем совершенно извратит стремления и интересы народа;

Что открыто будут говорить, что должно искать свободного плавания по бразильским рекам - "миром, если можно, и силой, если нужно";

Что следствием такой политики, даже в настоящее время, будет полное отчуждение от нас всех народов Нового Света;

Что все законодательство страны почти вполне подпадет под контроль судоходных, дорожных и других обществ, и что сами законодатели будут иметь добрую долю в огромных капиталах и землях, коими наделяются правительством учредители этих обществ;

Что будет учреждена "третья палата конгресса из привилегированых членов", занимавших прежде высшие законодательные и исполнительные должности, обладающих, как выражается полковник Бентоп, "самыми действительными средствами для умиротворения и соглашения интересов" и таким образом обеспечивающих пропуск всякого билля, за который будет щедро заплачено;

Что централизация возрастет до такой меры, что управление одного города будет стоить почти столько же, сколько за тридцать лет назад стоило содержание всего Союза;

Что распоряжение городскими доходами и охранение городского благоустройства будут поручены таким людям, коим приличнее бы быть в тюрьме или в рабочем доме;

Что прения о распределении этих доходов дойдут до такой ожесточенности, что спорящие стороны будут покупать голоса по неслыханным ценам и что самые выборы будут совершаться при помощи кинжалов, пистолетов и даже пушек;

Что закон Линча найдет себе свободный доступ в сенат; что в южных штатах он совершенно займет место многих постановлений конституции; что в одном из штатов гражданская власть будет совершенно уничтожена; что право штатов запрещать и преследовать рабство в своих пределах будет оспариваться с настойчивостью, заставляющею опасаться скорого и полного его уничтожения; что все определения верховного совета, в течение шестидесяти лет благоприятствовавшие свободе, в настоящее время будут заменены другими, имеющими совершенно противоположное, направление; что правила систематического предательства и лжи будут приняты союзными советами в основание своих, действий; и что, таким образом, права граждан будут страдать от непомерного расширения власти закона, с одной стороны, и от усвоения "права сильного" - с другой;

Что многоженство будет итти рука об руку с невольничеством и что правила многоженства будут открыто проповедываться людьми, занимающими важные посты в союзном правительстве;

Что приличие, нравственность и дарование перестанут считаться необходимыми требованиями от представителей Союза в иностранных державах;

Что религиозные распри возрастут до такой меры, что вопрос о личных религиозных убеждениях кандидата на президентство сделается одним из важнейших государственных вопросов;

Что распри между северными и южными штатами едва не превратятся в открытое междоусобие, постоянно питая в них стремление к совершенному распадению; и наконец, -

Что Германия в том виде, как она была раздроблена до таможенного Германского союза (Zoll - Verein), снова готова повториться в Новом Свете, и что по распадении Союза многие из распавшихся частей его сделаются жалкими орудиями чужих держав. Печальная картина!.. Несколько лет назад никто не поверил бы, что хотя одна черта ее возможна; а теперь все они, исключая последней, существуют действительно.

Для придания окончательной эффективности очерку "многоразличных недугов" теперь исполняется и последняя черта: невольнические штаты грозят расторжением Союзу.

Говоря по совести, "печальная картина" значительно утрирована. Правда, что расходы союзного правительства значительно возрастают; но богатство Союза возрастает еще быстрее, так что каждому жителю приходится теперь жертвовать на союзные расходы меньшую долю своего дохода, чем тридцать лет тому назад. Правда, что из жалованья чиновников союзного правительства делается определенный вычет на издание газет и прокламаций партии, держащей в своих руках правительственную власть; но ведь эти чиновники - люди господствующей партии; ее торжество доставило им должности, с ее падением они будут замещены людьми другой партии, и, давая часть своего жалованья в распоряжение комитетов своей партии, они только дают свою долю в складчину, какая делается всеми людьми партии, и должностными, и недолжностными, для достижения общих целей партии. Конечно, употреблять часть доходов со всего общества на пользу одной половины общества - обычай, нимало не похвальный. Но в нем нет ни воровства, ни утайки: дело производится публично, по общему согласию всей господствующей партии, и другая партия поступает точно так же, когда получает власть; в извинение надобно прибавить, что господствующая партия составляет большую половину нации, - каждая партия только тогда и достигает господства, когда привлекает на свою сторону большинство нации. Словом сказать, обычай дурен и надобно искоренить его; но существование дурного обычая в известной нации еще ничего не доказывает - мало ли сколько дурных обычаев есть у каждой нации? Дурной обычай не мешает людям вообще оставаться хорошими людьми. Притом, в те самые годы, которые оплакивает Кэри, образовалась и стала быстро усиливаться партия, поставившая себе целью искоренение этого обычая и всех действительных недостатков из числа фактов, перечисляемых Кэри в его очерке. Теперь эта партия уже достигла власти. Посмотрим, что из этого будет; но уже наверное не падает нравственный уровень и гражданская жизнь в том обществе, где общественное мнение так быстро доводит до власти людей, считаемых бескорыстнейшими и честнейшими.

Правда, что все чиновники союзной власти содействуют планам своей партии, или, по выражению Кэри, "исполнительная власть диктует всему служебному корпусу мысли относительно общественных интересов"; но ведь эти чиновники - второстепенные деятели той самой партии, предводители которой составляют исполнительную власть; что ж удивительного, если мелкие агенты партии ждут программы для своих действий от предводителей своей партии? Но вот уже совершенные пустяки, будто бы в Соединенных Штатах становится трудно приобретать средства жизни иначе, как государственною службою: легковерный Кэри хватил через край, приняв за чистую монету утрированныи вздор, говорящийся с полемическою целью. Напротив, государственная служба наименее выгодна из всех карьер в Соединенных Штатах. Можно разбогатеть там на всякой карьере, но еще не было ни одного примера, чтобы разбогател кто-нибудь государственною службою. Масса второстепенных должностей, не требующих ничего, кроме механического прилежания, занимается там людьми, которые по недостатку способностей и энергии не могли найти себе выгодного дела; важные должности занимаются людьми, которые прямо жертвуют своими денежными выгодами или честолюбию, или патриотизму. Не дальше как в конце прошлого года губернатор, то есть верховный правитель одного из богатейших штатов, отказался от правительственной власти, чтобы сделаться управляющим делами одной, не очень важной железной дороги: "семейство мое стало велико, - сказал он, - и я должен обеспечить кусок хлеба своим детям, потому не могу оставаться правителем своего штата".

Дальше следует у Кэри ряд справедливых порицаний: правительство Северо-Американского Союза действительно покровительствовало распространению невольничества, провозглашало "возмутительное право сильного", отнимало области у слабых соседей,- но кому же неизвестно, чье коварство тут действовало? Все это делалось плантаторами, которые успели подчинить своим требованиям демократическую партию; масса демократической партии, состоящая из людей простодушных, была вовлечена в ошибку патриотизма: она делала уступки плантаторам, чтобы плантаторы не делали попыток к расторжению Союза, и довольно долго не понимала, куда ведут ее плантаторы. Но зато демократическая партия, еще недавно бывшая столь популярною, теперь пала: масса начала покидать ее, как только заметила, что демократическая партия служит орудием плантаторов.

Затем следуют опять пустяки, легковерно перенесенные в серьезную речь из утрированной полемики. В числе трехсот человек какого бы то ни было общества всегда найдется три-четыре человека не совсем чистого характера; в американском конгрессе также нашлось три- четыре человека, продававшие свой голос промышленным компаниям. Из-за этого поднялся страшный крик, и поднялся справедливо. Но если факт был гнусен, то никакого политического значения не имел он: представители, низость которых была изобличена, всегда были людьми ничтожными, не пользовавшимися никаким влиянием в конгрессе.

Кэри говорит о расточительности по городскому управлению, о том, что городские должности попадают в руки людей нечистых: это относится собственно к Нью-Йорку, но город Нью-Йорк находится под влиянием совершенно исключительных обстоятельств. Он служит центром торговли с плантаторскими штатами. Купцы, ведущие южную торговлю, запуганы плантаторами, говорящими, что прекратят с ними дела, если они не будут агентами плантаторской партии на выборах; благодаря этому плантаторская партия господствует на нью-йоркской бирже. Биржа, разумеется, имеет сильное влияние на городские выборы. Честные люди не соглашаются служить плантаторской партии; потому нью-йоркская биржа должна довольствоваться услугами авантюристов, на проделки которых принуждена смотреть сквозь пальцы. Но Кэри должен бы знать, что с каждым годом усиливается в городе Нью-Йорке партия, противная плутням агентов плантаторской партии, так что если городские дела издавна управлялись дурно, то все-таки с каждым годом приближается конец этому дурному хозяйству.

"Закон Линча", то есть наглое насилие, кулачное право, нашло себе "свободный доступ" в сенат, - это относится к знаменитой сцене, когда плантатор Брукс в зале сената сбил с ног и едва не убил сенатора Сёмнера; но ведь в это время зала была совершенно пуста, - разбойник напал на безоружного человека в пустынном месте; что тут удивительного? - удивительно было бы разве то, что плантаторская партия восхищалась поступком Брукса; но надобно знать отчаянное положение плантаторской партии, тогда будет понятно, что она прибегает к неистовствам. Поступок Брукса и другие отвратительные действия плантаторской партии, шумом которых наполнялись последние годы в Соединенных Штатах, служат только вернейшими признаками того, что плантаторская партия стала в эти годы предчувствовать свое искоренение: видно, что опасность близка и страшна, когда начали забывать всякую благопристойность, кричать и драться, подобно бешеным, люди, хвалящиеся своим происхождением, изяществом своих манер, утонченностью своих нравов. Интересным примером неразборчивости Кэри в составлении картины североамериканских "недугов" служит порицание северо-американцев зато, что явились между ними мормоны, допускающие многоженство. Но известно, какую страшную ненависть обнаружило к ним все северо-американское население за этот догмат. Негодование было так велико, что довело северо-американцев до нарушения коренного их принципа веротерпимости и до жестоких преследований: основатель мормонства был убит ожесточенным народом, последователи его уже два раза были изгоняемы из пустынь, в которых думали найти себе прибежище, и в последнее время думают вовсе покинуть Соединенные Штаты; хотя тысячи верст отделяют мормонское царство от самых передовых северо-американских поселений, негодование нации так сильно, что теснит мормонов в их почти неприступном убежище. Винить северо-американцев за мормонство - то же самое, что винить за наклонность к жидовству Тараса Бульбу с его лыцарями. Напротив, скорее можно было бы осудить северо-американцев за то, что благородное чувство негодования на дикий принцип мормонства увлекло их до свирепостей, не имеющих себе оправдания.

Преувеличения, очень естественные и потому извинительные в полемике, совершенно не идут к ученому исследованию. Положим, что Кэри печатал свои письма в газете; но ведь он все-таки хотел явиться в них не памфлетистом, а серьезным ученым. Как же он не разобрал, что утрировка, составляющая силу памфлетиста, лишает силы ученое исследование? Картина многоразличных недугов, им нарисованная, изображает каждую муху в величине слона. Но должно сказать, что капля правды, раздутая им в колоссальный мыльный пузырь, все-таки остается правдою, хотя пузырь и лопается от малейшего дуновения. В государственных делах Северо-Американского Союза действительно есть много дурного. Северо-американские патриоты справедливо надеются, что скоро очистят свою страну от пятен, марающих ее; но никто из них не отрицает, что до сих пор было на ней довольно много очень грязных пятен.

Что же тут забавного? скажет читатель. Кто, кроме врагов прогресса, может забавляться тем, что великая и благородная нация еще имеет много унизительных недостатков в общественной жизни и встречает много затруднений в своих усилиях искоренить их? Это нимало не забавно.

Да разве мы-то говорили, что забавно положение северо-американских дел? Мы говорили, что очень забавна книга Кэри. Вообразите себе, от какой причины производит он все оплакиваемые им бедствия, каким лекарством думает исцелить все их, - обладайте вы догадливостью самого Эдипа, вы никак не разгадали бы, если бы не попадалось в начале нашей статьи слово "протекционист". Оно, конечно, навело уже вас на мысль, что проницательный Кэри все бедствия приплетает к низкому тарифу, а все блага связывает с высоким тарифом. Вы угадали, но сами вы не поверите, до какой уморительной точности верна эта разгадка: кажется, будь человек ослеплен до какой угодно степени, все же он не мог бы забыть, что существуют в Соединенных Штатах и другие причины недостатков, нужны и другие средства к их отстранению, кроме таможенных мер. Кэри не замечает ничего. Тариф для него - альфа и омега всех вопросов; он, кажется, готов лечить тарифом лихорадку, возвращать молодость старухам и давать гений идиотам.

С первого же взгляда каждому, не помешанному в уме человеку видно, что во всех затруднениях и недостатках Соединенных Штатов главная причина, а в большей части даже единственная причина - невольничество. Пока не поднимался вопрос о его уничтожении в плантаторских штатах, плантаторы в сношениях с другими гражданами умели держать себя благопристойно. Но дело переменилось с той поры, как они заметили, что свободные люди северных штатов увидели надобность позаботиться об уничтожении невольничества и в южных штатах, - позаботиться об этом не в интересе одних негров, а также и в собственном интересе, и в интересе массы свободного белого населения южных штатов. Поддерживая свои выгоды, противоположные выгодам массы белого населения самих южных штатов, плантаторы поняли, что спор решился бы очень быстро, если бы они стали ограничиваться одними законными средствами для своей защиты: масса белого населения южных штатов, находившаяся в глубоком невежестве, почувствовала бы надобность в образовании, когда люди северных штатов стали бы объяснять ей, что при невежестве будет она оставаться в зависимости от плантаторов, а зависимость эта держит ее в нищете, потому что свободный работник не может пользоваться благосостоянием, имея раба своим соперником в работе. Таким образом, плантаторы были принуждены прибегать к насильственным средствам, чтобы держать массу белого населения своих штатов в невежестве. Они стали запрещать газеты и популярные книги; они стали стеснять школьное преподавание в своих штатах. Невежество само по себе - дело не очень хорошее; но если люди остаются невеждами просто по обстоятельствам, это еще далеко не имеет на них такого дурного влияния, как то, когда они преднамеренно, искусственно удерживаются в невежестве чужим расчетом: натуральное (если можно так выразиться) невежество - зло ничтожное в сравнении с насильственным невежеством. Плантаторы стали предводителями грубых головорезов, которых по своему расчету сделали головорезами, и сами обратились в турецких пашей. Но насильственное подавление всякой образованности, всякой самобытности, всякой честности в белых людях южных штатов было для плантаторов еще недостаточною гарантиею существования. Свободные штаты имеют огромный перевес по населению, а союзная власть дается большинством на выборах. Плантаторам нужно было привлечь на свою сторону такое меньшинство в северных штатах, чтобы голоса этого северного меньшинства в соединении с голосами южных штатов составляли большинство. Партия, порабощающая белое население в своих штатах, конечно, не могла найти честными средствами союзников себе в населении северных штатов, где каждый дорожит свободою, - надобно было употребить другие средства: коварство и подкуп. Вот источник всех злоупотреблений, о которых говорит Кэри. Огрубевшие в своих нравах, привыкшие к бесстыдным подкупам, ожесточенные опасениями за свое существование, плантаторы посылали в сенат Союза и в палату представителей таких депутатов и сенаторов, которые были достойны своих доверителен. Вот источник отвратительных сцен в северо-американском конгрессе. Прочтите протоколы заседаний, - вы увидите, что прибегали к ругательствам, хватались за палки, ножи и пистолеты всегда люди одной партии - плантаторской партии. Это натурально; и, кажется, довольно ясно каждому, в чем может состоять единственное средство к очищению конгресса от отвратительных сцен, к очищению выборов от подкупов, к очищению правительства Соединенных Штатов от низких злоупотреблений. Как вы полагаете, в чем состоит оно? в том ли, чтобы свободные люди Соединенных Штатов, убедившись в несовместности свободы с невольничеством, вырвали власть над Союзом у плантаторов, как теперь и решились они сделать? "Нет, - говорит Кэри, - нет, не то; вся беда от низкого тарифа, а спасение в протекционизме!"

Что за дичь! Надобно прибавить: и притом такая дичь, которая могла сложиться только в голове, организованной довольно слабо. Помешательству подвергаются иногда и умнейшие люди; но в самом бреду их бывает заметен след прежней логической силы. Пунктом сумасбродства бывает у них какая-нибудь живая, великая идея. Но помешаться на мысли, далеко не имеющей в себе первостепенного значения, может лишь человек довольно мелкого ума.

Если бы Кэри был человек гениальный, объяснить его мономанию можно было бы какими-нибудь личными его обстоятельствами. Но люди такого ума, как он, не бывают изобретательны: им не приходит в голову новых самобытных идей; они могут только перетолковывать чужие мысли, - прочтет что-нибудь, не поймет хорошенько и пошел писать в защиту непонятого, если не имеет претензии на оригинальность, или в опровержение непонятого, если имеет такую претензию. Кэри хочет быть оригинальным, и поэтому вздумалось ему опровергать теорию ренты Рикардо, которой, по свойству подобных ему мыслителей, он и не понял хорошенько. Почему вздумалось ему трудиться над теориею ренты, объяснить не трудно: теория эта занимает очень важное место в системе политической экономии; она - один из самых коренных принципов этой науки. Не нужно никакой особенной изобретательности, чтобы увидеть важность этого предмета: она давно поясняется всеми экономистами.

Но неужели Кэри сам придумал давать такое громадное значение тарифному вопросу? Неужели он сам мог сообразить, что таможенные пошлины - краеугольный камень всей общественной жизни, что от хорошего тарифа происходят все экономические и человеческие блага, от дурного тарифа порождаются все "многоразличные недуги" общества? Нет, помилуйте! куда же ему изобретать такие перестройки в науке. Выдвигать на первый план в системе воззрений идею, которой другие не придавали первостепенного значения, - ведь это значит сообщать науке новое направление - справедливое или ошибочное, но все-таки новое. А чтобы дать новое направление науке, на это требуется гениальный ум. У Кэри не оказывается не только гениальной, а даже и очень обыкновенной логической силы. Если он поставил верховным вопросом общественной жизни таможенный вопрос, то уже, конечно, не по своему изобретению, а понаслышке от других.

От кого же бы мог он об этом наслышаться? Вот тут-то и обрушивается грех великий на тех западных экономистов, по книжкам которых преподают нам мудрость наши знаменитые экономисты. Они ввели в беду своего товарища Кэри; это они завели моду убиваться больше всего о тарифе, сводить всю науку и всю национальную жизнь к таможенному вопросу. Покайтесь! - сказали бы мы западным экономистам, если бы до них мог доходить голос русской литературы, столь преуспевающей в последнее время и столь сильно занимающей собою весь просвещенный мир (ведь наши экономисты уже председательствуют на статистических съездах Западной Европы, ведь корреспонденты французских газет с глубокомысленными замечаниями передают Европе содержание наших газетных статей о разных политических вопросах; а английские газеты так-таки прямо переводят наши русские руководящие политические статьи, и сам бранчивый "Times" не раз умилялся, хваля успехи нашей гласности). Но нет, еще не изучают сильную и звучную русскую речь западные народы, не дойдет до слуха западных экономистов наше смелое изобличение (смелое оно потому, что высказывается собственно в надежде: "не услышат его те, к кому оно относится" - смелость, принадлежащая всей русской литературе). Итак, обратим голос наш к нашим знаменитым экономистам за неимением других слушателей и воскликнем: "покайтесь! посмотрите на Кэри и покайтесь! не смешон ли он?" Чем же он смешон? Не тем, чем отличается от вас, - не тем, что хлопочет о высоком тарифе, когда вы хлопочете о низком тарифе, - нет, тем, в чем сходится с вами, чем позаимствовался у ваших учителей, - тем, что, не замечая истинных причин зла, не думая об истинных средствах к его отстранению, сосредоточил всю свою мысль на вопросе, далеко не имеющем для государства и для науки первостепенной важности.

Поставление таможенного вопроса выше всего на свете, забвение из-за пристрастия к этому вопросу о самых очевидных и гораздо более важных фактах, о настоятельнейших потребностях общества, - вот что делает Кэри мертвым схоластиком, тупым мономаном. Кредит и заграничная торговля, биржа и банк, курс и фонды - вот заколдованный кружок, ограничившись которым ученый теряет всякую возможность понимать общественное положение, важнейшие национальные нужды, все живые факты и живые мысли.

А собственно то, что Кэри - противник слишком низкого тарифа, еще не большой грех в американском писателе, враждебном невольничеству. По правде говоря, мы сами, при всем нашем теоретическом убеждении в превосходстве свободной торговли, чуть ли не пожертвовали бы этим ученым принципом и стали бы требовать довольно высоких таможенных пошлин, если бы жили в Соединенных Штатах. Дело тут вот какого рода. Таможенные пошлины служат, можно сказать, единственным источником доходов северо-американского союзного правительства. Другие отрасли его доходов, в том числе и продажа земель, совершенно ничтожны, так что в союзном бюджете не произошло бы никакой заметной разницы, хотя бы их вовсе и не было. Что же теперь выходит? Когда издавался тариф, соответствующий принципу свободной торговли, в союзном бюджете каждый раз происходил огромный дефицит. Между тем пошлины не очень тяжелые, но не соответствовавшие принципу свободной торговли, каждый раз давали союзным финансам такое процветание, что за покрытием всех расходов оставался ежегодно большой излишек на выкуп государственных долгов. Решение ясно: принцип свободной торговли драгоценен, но хороший порядок в государственных финансах еще драгоценнее; потому, пока союзное правительство будет нуждаться для своего процветания в тарифе довольно высоком (впрочем, вовсе не обременительном), - нечего делать, нужен в Соединенных Штатах довольно высокий тариф. Когда дела переменятся, когда окажется возможность обойтись без него, - ну тогда и прекрасно, тогда действуйте по принципам свободной торговли^*.

^* (Для смягчения экономических, сердец сделаем оговорку. России свободная торговля, конечно, была бы выгодней даже и в таможенном отношении. Нашему государству нет надобности в высоком тарифе.)

Есть другое обстоятельство, уже совершенно чуждое финансовым соображениям, но еще более важное. Коренное зло в Соединенных Штатах - невольничество. Главною опорою партии, стремящейся к уничтожению невольничества, служат штаты Новой Англии. Эти штаты требуют протекционных пошлин. Очень может быть, что они в этом случае заблуждаются, что протекционные пошлины на самом деле не нужны для них, но что же делать? Можно, если хотите, стараться вывести Новую Англию из ее заблуждения; но пока она держится его, надобно принимать и эту, может быть, неудовлетворительную, может быть, несколько даже вредную, черту ее программы ради того, что существенная черта программы - враждебность невольничеству - справедлива, благотворна и своею важностью для государственной жизни в миллионы раз превосходит все остальные общественные вопросы. Кто чем грешит в практике, часто восстает против того же самого в теории, вроде г. Кокорева, беспощадно изобличавшего откуп. Писатели, которые самою святою истиною, самыми неизбежнейшими логическими требованиями жертвуют пустейшему фактическому затруднению, преследуют правду, если она кажется неудобна, уже готовы воскликнуть с негодованием: "вы признаете гибельный и малодушный принцип, что следует иногда уступать заблуждению и ставить финансовый расчет выше научных требований". Точно так, иногда следует, - надобно только разбирать, какая общественная потребность какой теоретической жертвы требует: превышается ли пожертвование выгодою для общества, то есть в результате и для самой науки, потому что общественный успех ведет и к научному успеху. Надобно иногда становиться товарищем человека, имеющего какое-нибудь ошибочное требование, если с тем вместе, он имеет другое, справедливое и несравненно важнейшее требование. Безусловной, всесторонней истины не бывает ни в каком факте, ни в какой партии, ни в какой программе. Старайтесь только выбирать, какой факт, какая программа заключают в себе наименее неправды и наиболее справедливости, - и, выбрав, уже прилепляйтесь к ним всею душою; как в частной вашей жизни, если вы не бездушный человек, любите же вы горячо некоторых людей, хотя в каждом из них наверное есть не совсем нравящиеся вам стороны. Какое вам дело до этих недостатков? Вы любите не за них, а за достоинства, и ради достоинств человека, имеющего множество недостатков, вы готовы бываете делать для него все, не жалеть и самой вашей жизни. Все хорошо до известной меры, например, хотя бы и готовность жертвовать собою для любимого человека: если вы броситесь в омут для исполнения каприза любимой женщины, это будет глупо и в сущности даже очень преступно; но другое дело, если вы пожертвуете собою, чтобы дать ей счастье или спасти ее жизнь. Так и в разборчивости насчет общественной справедливости и несправедливости известной программы - тоже должна быть своя мера: излишняя щепетильность тут смешна и даже бывает очень часто преступна, хотя до известной степени следует быть разборчивым. "Он не хочет свободной торговли, потому я не должен быть его партизаном, хотя без него ничего нельзя мне сделать против невольничества", - да ведь это все равно, что сказать: "он хочет от меня грошового пожертвования, потому не сделаюсь я компаньоном его, хотя товарищество с ним обогатит нас обоих". Нет, не так рассуждает человек умный и действительно желающий пользы: пусть он рассчитывает как можно строже, но если в общем своде окажется перевес пользы, он пойдет на все. Были люди, которые не смущались не только какими-нибудь пустяками, - которые не жалели даже своей репутации, обрекали свое имя на позор в устах всех так называемых благородных людей, когда того требовала общая польза. "Да что же это за люди такие?" - спросите вы. А вот можно рассказать вам, что я вчера видел.

Живет молодая вдова, красавица, какой другой не видывали люди. Она страстно любила своего мужа, все мысли ее - печаль о нем. Нет в обществе ни одного человека, который не преклонялся бы перед ее непорочной чистотой. Эта женщина исчезает. Где она? А вот где: среди шумной толпы беспутных пьяниц и погибших женщин она сидит подле какого-то господина, который, как видно, богаче и знатнее всех; она ласкается к нему и так успешно завлекает его в свои сети, что прежняя любовница этого господина уже брошена: она уже занимает место этой погибшей девушки. Хорошую репутацию составила себе скромная вдова! Она не может себя обманывать насчет того, как думают о ней не только честные люди, но и несчастные существа, презираемые всеми: прямо в глаза ей высказывается это в самых резких и, к несчастью, правдивых словах жалкою девушкою, карьеру которой перебила она: "меня довела до унижения судьба, я опозорена без моей воли",- говорит эта девушка своей счастливой сопернице: "а ты сама, добровольно предпочла позор честной жизни; ты добровольно предалась разврату: он приятен тебе; ты презреннее меня". Вот входит старик, знавший нашу вдову, когда она являлась для всех образцом безукоризненной чистоты, он видит ее в руках пьяного, грубого богача, которому она расточает свои нежности, - этот старик, который так уважал ее и слова которого всегда принимала она с благоговением, проклинает ее. Что ж такое? Конечно, не легко переносить ей этот позор; но действительно она добровольно подверглась ему; она вперед знала, что запятнает свою честь, - и не пожалела запятнать ее...

- Какою новостью вздумали вы занять нас! Вы рассказываете драму "Юдифь", в которой весь Петербург видел игру Ристори.

- Разумеется. Я хотел только заметить, что Юдифь поступила не дурно. Не очень часто встречаются обстоятельства, требующие таких же страшных пожертвований от человека, желающего быть полезным обществу; но постоянно через всю гражданскую жизнь каждого человека тянутся исторические комбинации, в которых обязан гражданин отказываться от известной доли своих стремлений для того, чтобы содействовать осуществлению других своих стремлений, более высоких и более важных для общества. Исторический путь - не тротуар Невского проспекта; он идет целиком через поля, то пыльные, то грязные, то через болота, то через дебри. Кто боится быть покрыт пылью и выпачкать сапоги, тот не принимайся за общественную деятельность. Она - занятие благотворное для людей, когда вы думаете действительно о пользе людей, но занятие не совсем опрятное. Правда, впрочем, что нравственную чистоту можно понимать различно: иному, может быть, кажется, что, например, Юдифь не запятнала себя.

А впрочем, мы отвлеклись от предмета. Мы хотели сказать, что в Соединенных Штатах можно, без вреда для своей гражданской и ученой репутации, быть защитником высокого тарифа, - и не только можно, но даже следует. Но чтобы иметь это право, надобно смотреть на тарифный вопрос не с теоретической стороны, а брать его в отношении к другим, более важным общественным вопросам. Расширьте сферу ваших соображений, и у вас по многим частным вопросам явятся обязанности, различные от тех, какие следовали бы из изолированного поставления тех же вопросов. Но Кэри поступает не так. Он отвергает свободную торговлю и проповедует протекционизм не по соображению обстоятельств, более важных чем экономическая выгодность свободной торговли, - он выводит свое мнение из политико-экономических оснований, которые никак не могут быть примирены с протекционизмом. Это все равно, что вопрос о войне. Бывают обстоятельства, в которых сами Адам Смит и Рикардо стали бы требовать энергического ведения войны, - например, если бы иностранная армия хотела вторгнуться в Англию; но из этого вовсе еще не следует, что война сообразна с принципами политической экономии.

Мы нимало не претендуем на Кэри за то, что он считает высокий тариф надобностью для Соединенных Штатов; мы только видим слабость его логики в том, что надобность эту выводит он не из особенных обстоятельств,

не имеющих ничего общего с политико-экономическою теориею, а из самой экономической теории. Но главную занимательность письмам Кэри дает забавная мономания его ставить тарифный вопрос средоточением всей общественной жизни, главным регулятором всех ее явлений; эту мономанию навели на него экономисты, перестроившие всю науку в таком духе, что вопросы о торговле стали главным предметом ее. Пусть они посмотрят на письма Кэри к президенту и полюбуются верным, хотя и обратным отражением своих воззрений: тарифный вопрос - источник всех "многоразличных недугов" Соединенных Штатов и лекарство против них - это восхитительно!