(Опубликовано Н. А. Алексеевым ("Процесс", стр. 62). Подлинник: ЦГАОР, ф. 112, ед. хр. 37, лл. 36-37 об. Сверху написано: "Доставлено при отношении от 7 июля 1862 г. № 1723". Исаак Андреевич Чацкий - публицист и переводчик, проживавший в Москве. В 1858 г. вступил в полемику с В. Зотовым, напечатавшим в 35 номере журнала "Иллюстрация" под псевдонимом "Знакомый человек" антисемитскую статью, направленную против расширения гражданских прав евреев. Большая группа петербургских и московских литераторов, возмущенная грубым ответом В. Зотова своим оппонентам ("Иллюстрация" № 43), написала "Литературный протест". В числе подписавших его был и Чернышевский. Судя по содержанию "Протеста", он тогда не знал лично Чацкина (см.: Чернышевский, т. XIV, стр. 719-720). Когда состоялось их знакомство, неизвестно. Возможно, что оно произошло при участии Ф. К. Ростовцевой.)
Милостивый государь Николай Гаврилович. Я не могу не быть вам от всей души благодарным за ваши старания облегчить мне работу, хотя, повторяю, эта работа для меня совсем не обременительна. Но у меня действительно "много занятий, а для всякой работы, даже для самой приятной, нужно время. Поэтому, чтоб не задерживать печатания перевода, я из двух ваших предложений выбираю первое, т. е. оставляю за собою последние главы, начиная с XXII-ой (включительно) до конца. Это по моему расчету составит приблизительно 10 листов "Современника". Боюсь только, чтоб у двух переводчиков не вышло слишком большой разладицы в терминах, которых в этом романе бездна.
Очень благодарен вам также за предложение черной работы. Правда, случалось, что я нуждался в ней; но теперь я надолго обеспечен медицинской черной работой, именно переводом медицинской книги.
Но самое большое спасибо я должен сказать вам за ваши теплые слова об умершей*. Немногие умели ее оценить, как вы. Тяжело встречаться каждый день с людьми, которые ее знали, но которых смерть ее так же мало поразила, как известие об неурожае в Иркутской губернии. Вы правы, Николай Гаврилович, совестно становится, что мы еще наслаждаемся светом и воздухом, когда люди, которые во сто раз лучше нас, гниют под землею. Но ведь и переживать иных людей едва ли не тяжелее, чем умирать самому. Не думаю, чтоб нашей участи позавидовали умершие, если б они могли еще завидовать.
* (Речь идет о неожиданной и скоропостижной смерти писательницы и переводчицы Фанни Карловны Ростовцевой, с которой И. А. Чацкий был в близких отношениях. С 19 октября 1861 г. по 6 февраля 1862 г. Ф. К. Ростовцева переписывалась с Чернышевским по поводу перевода одного из романов Ж. Санд. На письме Ф. К- Ростовцевой от 14 января 1862 г. имеется подпись Чернышевского: "Отправлена 2 февраля записка Базунову на двести рублей" (ЦГАОР, ф. 1, ед. хр. 476, л. 2). В конце февраля или начале марта 1862 г. И. А. Чацкий писал Чернышевскому. "Вероятно, до вас дошло известие о смерти Фанни Карловны Ростовцевой. Вероятно, также вы помните, что незадолго до своей смерти она при вашем посредничестве заключила с редакцией "Современника" условие, по которому обязалась перевести для этого журнала роман Ж. Санд "Le Compagnon du tour de France", и в счет платы за перевод получила 250 р. с. Так как она заболела через несколько дней после этого, то и не могла выполнить своего обязательства, которое вследствие счетов моих с покойной и вследствие выраженного ею желания переходит на меня" (ЦГАОР, ф. 1, ед. хр. 492, л. Т). Вместе с этим письмом Чацкий послал и перевод первых листов романа, судьба которых неизвестна.)
Я останавливаюсь только потому, что когда я пишу к вам, я всегда имею в виду, что вы очень заняты и получаете много писем. В вашем последнем письме есть, однако ж, слова, хотя и не ваши собственные, которых я не могу оставить без протеста, иначе вы можете подумать, что я согласен с ними. Это слова о медицине. Знаю, что, возражая на них, я рискую показаться вам холодным резонером, но все-таки я обязан на них возразить. Ваш друг Сорокин, говорите вы, не мог говорить о медицине иначе как с презрением и негодованием. Оба эти чувства в отношении к медицине в высшей степени несправедливы. Всякому сильному горю свойственно сваливать вину за случившееся несчастие на первого или на первое, что подвернется. На этом основании, если кто-нибудь умирает, обвиняют почти всегда медика. Но если медиков было несколько и притом хороших, то остается только обвинить медицину в абсолютном бессилии, что обыкновение, и делают. Этим путем и медик, потерявший близкого чело века, может дойти до презрения и негодования против медицины. Можно даже наверное сказать, что тот медик не человек, у которого в иные минуты не могут вырваться подобные слова против медицины. Если так случилось с Сорокиным, то в словах его можно видеть только естественное выражение горя. Но если это мнение обратилось у него в постоянное, если он выдает его за результат спокойного изучения медицины, не верьте ему. Медицина, правда, еще бессильна в очень многих случаях и навсегда останется бессильна в некоторых, но во многих других она могущественна. Во всяком случае она сама по себе не хуже и не лучше других наук; не дальше ушла и не больше отстала. Только людские требования от нее непомерны. Не бойтесь, что я заставлю вас прочесть рассуждение " о пользе медицины". Мне не до того, да и вам, вероятно, тоже. Я хотел только заявить свое несогласие с мнением Сорокина, потому что подобные слова медика о медицине всегда имеют особенный вес в глазах немедиков и сильно содействуют к распространению ложных понятий о медицине, и без того уже слишком распространенных.
Простите мне эту тираду, если она покажется вам скучною и неуместною. Я ее написал чисто по чувству обязанности. Еще раз благодарю вас за теплые искренние слова вашего письма и жму вашу руку.
Преданный вам И. Чацкий.
P. S. Для избежания недоразумения повторю еще раз, что я начну переводить с 22-й главы, начинающейся словами: D'abord sa reverie fut vague et melancoligue*. Так как вы хотите издать перевод в октябре, то, я думаю, не поздно будет, если я последние листы пришлю в начале сентября.
* (Сначала его мечтания были расплывчатыми и меланхоличными (фр.).)