20. Письмо В. Костомарова - А. Л. Потапову от 24 февраля 1863 г.
(Опубликовано Н. А. Алексеевым ("Процесс", стр. 147-148). Подлинник: ЦГАОР, ф. 109, д. 230, часть 176, литера "А", лл. 189-190.
В тот же день Потапов сообщил Голицыну: "Костомаров завтра будет переведен на гауптвахту крепости, после завтрашнего заседания я его увижу, и в среду <26 февраля.- И. П.> - отправлю в Москву" ("Процесс", стр. 149). Отправлен был В. Костомаров из Петербурга под надзором жандармского капитана Чулкова 27 февраля. )
Ваше превосходительство, милостивый государь Александр Львович!
У меня эти дни так страшно болела голова, что я насилу мог окончить письмо, посланное вам в пятницу, и уже не был в состоянии написать вам даже несколько строк о тех изменениях, которые я там сделал. То, что вы не присылаете мне этого письма для новых изменений, позволяет мне надеяться, что вы более или менее довольны тем новым видом, который оно приняло. На мой взгляд, оно в самом деле стало дельнее, связнее и вероятнее прежнего; только я опасаюсь, что не совсем цензурный и чересчур ругательный тон, принятый мною именно для этой-то вероятности,- пожалуй, накличет на мою голову новую беду. В таком случае я совершенно отдаю себя под вашу защиту.
О письмах я не мог говорить обстоятельнее и яснее, не возбудив вопросов, отвечать на которые официально мне было бы крайне трудно и даже невозможно. Что же касается до второй из указанных вами поправок ("я взял рукопись с собою"),- то я нарочно расставил пошире слова "рукопись" и "с собою",- чтобы пополнить промежуток между ними после, когда я, взглянув на рукопись en question* - удостоверюсь или припомню, кем именно она переписана.
* (С точки зрения дела (лат.).)
Наконец, в новой редакции моего письма я умолчал о месте, времени и обстоятельствах диктовки третьего послания: на это я тоже имел очень важные причины (не в ущерб делу конечно). О них, так же, как и о многом другом, я сообщу вам при свидании, которое мне очень хотелось бы иметь еще раз до моего отъезда.
Записку, которую я обещал составить для вас, пока не посылаю в надежде добыть в Москве, между прочим, свою памятную книжку (не дневник), которая, может быть, объяснит мне что-нибудь из множества предположений и догадок,, возбужденных чтением вашей записки.
Еще раз повторяя мою покорнейшую просьбу дать мне возможность видеться с вами до моего отъезда, прошу вас принять искреннейшее уверение в моей глубокой преданности и всегдашней готовности служить вам.