Детские и юношеские годы

Саратов 30-40-х годов прошлого столетия

Дом Чернышевских стоял на высоком берегу Волги. Из мезонина открывался живописный вид.

В этом доме 12 (по новому стилю 24) июля 1828 года родился Николай Гаврилович Чернышевский. В детстве самым родным и близким местом в городе для Николая Гавриловича был берег Волги. "Все она и она перед глазами,- писал он в своей "Автобиографии", - и не любуешься, а полюбишь".

С начала весны и до глубокой осени саратовская пристань была оживленной. Здесь собиралось от 150 до 200 судов, и тогда берег на протяжении четырех верст представлял собой сплошной лес мачт. Тут были и камские шитики, и мокшаны, и барки, и дощаники, и, наконец, неуклюжие волжские гиганты того времени колоссальные расшивы до 70 метров длины с мачтами из 5 6 огромных деревьев, скрепленных железными обручами. Эти гиганты выдерживали до 30 тысяч пудов груза. 200- 300 бурлаков тянули расшивы бечевою. За время навигации через саратовскую пристань проходило в общей сложности до тысячи больших и малых судов.

Саратов принадлежал к важнейшим торговым узлам в центральных губерниях России наряду с Нижним Новгородом, Казанью, Пензой, Тамбовом, Калугой и Орлом. В Нижнем Поволжье Саратов был основным торговым центром.

Саратов 30-40-х годов XIX века. Вид с Волги

Местоположение Саратова, занимавшего центр плодородной полосы на правом берегу Волги, было весьма благоприятным для развития торговли. Сюда тянулись рыбные караваны с Каспия и соляные - с Эльтонского озера. Обозы с хлебом и рыбой уходили из Саратова и сухопутным путем, и по Волге.

В Саратов доставлялись на судах из Астраханской губернии рыба, персидские и кизлярские фрукты, вина, шелковые и бумажные материи; а из верховых губерний - лес, железо, сахар, чай, медные и глиняные изделия, фарфоровая и стеклянная посуда.

Дом семьи Чернышевских. Здесь родился и провел свою юность Н. Г. Чернышевский (ныне музей его имени)

Неисчерпаемым источником соляных богатств служило Эльтонское озеро. В руках саратовского купечества сосредоточивалась почти вся торговля солью в стране. Эльтон (или Елтон, как писали в то время) обеспечивал солью 20 губерний.

Значительную прибыль доставляли крупным саратовским помещикам и купцам рыбные ловли. Огромные обозы развозили отсюда рыбу в центральные губернии и в Москву. Владельцы рыбных ловель наживались за счет наемных рабочих, платя им гроши.

Одной из важных отраслей сельского хозяйства в Саратовской губернии было тогда садоводство. Большая часть садов располагалась вокруг Саратова в нагорной стороне на протяжении до 50 верст. "Нет оврага, нет ущелья, нет долины, где бы не было садов, - отмечал саратовский историк А. Леопольдов. - На землях, городу Саратову принадлежащих, садов считается до пятисот... В прочих местах считается до тысячи садов".

Саратовские фрукты, так же как хлеб и рыба, вывозились сухим путем и по Волге в другие губернии и в обе столицы. Владельцы садов, главным образом помещики и купцы, извлекали из продажи фруктов большие доходы. Когда же один небогатый садовод задумал впервые в Саратовской губернии заняться разведением винограда, ему пришлось оставить это дело и забросить свой сад: он не мог справиться с наложенными на него повинностями.

Богатый торговый город Саратов был одним из губернских центров самодержавно-крепостнической России, где высшая власть принадлежала дворянству. Источником существования дворянства являлся подневольный труд крепостного крестьянина. Небольшая кучка саратовских помещиков владела огромными площадями лучшей земли. Самые плодородные степи губернии по правой стороне Волги в Саратовском, Аткарском, Балашовском, Сердобском и частью Камышинском уездах - принадлежали помещикам аристократических фамилий: князю Нессельроде, графу Кочубею, графине Гурьевой и т. д.

Главным занятием в губернии было хлебопашество, под которое было отведено свыше 300 тысяч десятин земли.

На саратовских помещиков в то время работало свыше тысяч крестьян - казенных, удельных и помещичьих, дворовых людей, свободных хлебопашцев и колонистов. Помимо барщины и оброка на них только за 1843-1845 годы было наложено государственных повинностей более 40 тысяч рублей.

Переход крепостнической России на путь капиталистического развития заставил саратовских помещиков заняться улучшением сельского хозяйства, приобретать дорогие земледельческие машины. Часть помещиков постепенно превращалась в фабрикантов и заводчиков.

В начале 40-х годов в Саратове было 34 завода, в том числе колокольные, кирпичные, клеевые, пивоваренные, салотопенные, мыльные, кожевенные, свечные и другие, а также 19 фабрик: прядильные, канатные, красильные, чулочные, табачные и полотняные. Все они принадлежали частным лицам и приносили большую прибыль.

Комната Н. Г. Чернышевского в мезонине

Особенно доходными для хозяев были винокуренные заводы, которых в губернии насчитывалось 17. Владельцами их являлись богатейшие помещики: Столыпин, князья Голицын, Нессельроде, Куракин и др. Работали на этих заводах крепостные крестьяне. В 1835 году в губернии было выкурено 816 255 ведер вина и доходы казны составляли почти 5 миллионов рублей. Огромное количество хлеба должны были поставлять крестьяне, чтобы обеспечить сырьем эти рассадники народной нищеты. В городах и селах губернии насчитывалось 762 винных магазина, ведерных подвалов, питейных домов, трактиров и проч. Народу предоставлялась самая широкая возможность нести в кабак последнюю копейку, чтобы топить в вине безысходную тяжесть кабального существования.

Среди других губернских городов Саратов занимал в то время одно из выдающихся мест "по людности населения, и по красивости строений, и по богатству жителей". Огромные капиталы вкладывало местное купечество и в торговлю, и в разнообразные промыслы. Саратовские тузы - купцы Образцов, Масленников, Тюльпин и другие, стоявшие во главе города, образовали компанию для устройства конно-железной дороги до Николаевской слободы против города Камышина. Они лелеяли даже мысль создать такую же конно-железную дорогу от Саратова до Москвы, понимая, что это будет способствовать росту их барышей. Купеческая нажива была движущей силой роста города.

Например, за семь лет (с 1837 по 1844 год) в Саратове, как сообщалось в газете "Саратовские губернские ведомости", было возведено много "новых красивых зданий: в центре города подле собора разбит род сквера для прогулок; главная Московская улица вымощена известняком; делаются приготовления для мощениями других улиц; устроена насыпь или плотина и открыт свободный проезд по Царицынской (ныне Чернышевской. - Н. Ч) улице, через глубокий ров, который доселе безобразил город и преграждал прямое сообщение частей его".

Но красивые здания и скверы для прогулок создавались в центральной части города, заселенной дворянами и купечеством. О благоустройстве же той части города, в которой проживал "простой люд", особенно окраин, - хозяева Саратова совершенно не заботились. Мощение дорог и сооружение плотины в конце Царицынской улицы производилось главным образом для того, чтобы обеспечить удобное сообщение с торговыми и промышленными заведениями.

Один петербургский чиновник, посетивший Саратов в 1839 году, писал: "Саратов, по выгодному положению в отношении к торговле и по способам своим, мог бы быть гораздо в лучшем положении. Ныне он в большом беспорядке: в нем нет даже мостовых, отчего летом, в сухую погоду, пыль летает тучами, а в дождливую - такая грязь, что в карету нужно запрягать шесть, в дрожки три лошади, а пешком совсем нельзя ходить".

Население Саратова непрерывно увеличивалось и в 40-х годах уже достигало свыше 50 тысяч жителей. С юго-востока на северо- запад город занимал территорию протяжением в три версты, а с северо-востока на юго-запад - до четырех. В городе было 4 тысячи зданий, но из них только 400 каменных.

Главными улицами считались Московская (ныне проспект Ленина), Большая Сергиевская (ныне улица Чернышевского) и др.

Из городских ворот (на месте нынешнего вокзала) по Московской улице тянулись обозы с товарами прямо к Гостиному двору (теперь это место занято зданием управления Приволжской железной дороги). Спуск улицы к Волге носил название Московского взвоза. Здесь была главная пристань. Большая Сергиевская улица, на которой стоял дом Чернышевских, прежде называлась Царицынской потому, что по ней проходил почтовый тракт на Царицын. Мимо окон дома Чернышевских по дороге, заросшей зеленой травой, мчались почтовые тройки с колокольчиками.

На главных улицах стояли красивые дворянские особняки, украшенные колоннами в классическом стиле. В этих особняках потолки обычно расписывались амурами и цветами, устраивались зимние сады и оранжереи.

На окраинах же города люди ютились в жалких ветхих домишках и лачугах. Таких домишек было много и на берегу Волги, и на склоне Соколовой горы, у буерака, заваленного нечистотами. Соколовский буерак (ныне Глебучев овраг) начинался у Московской заставы покапчивался у Волги. По обеим его сторонам было разбросано свыше тысячи домиков, лачуг и хижин, лепившихся, словно ласточкины гнезда. Больше всего нечистот и грязи скапливалось по краям оврага, где домики едва держались и нередко скатывались вниз, на дно глубокой ямы. Каждую весну жители подпирали свои домики шестами и поддерживали земляной насыпью, которая, однако, выдерживала только до первого проливного дождя. Почерневшие от времени бревенчатые стены домишек покрывали полусгнившие, позеленевшие деревянные крыши. В рамы вместо стекол жители летом вставляли синюю бумагу, а зимою оконные отверстия затыкали тряпками.

Здесь жила "разнокалиберная мелюзга всех полунищенских положений вне прочно установившихся бедных сословий, - писал Н. Г. Чернышевский 6 апреля 1878 года из Сибири, - вся и очень честная и не очень честная бесприютная мелюзга от актеров жалчайшего театришка до вовсе голодных бездомников - все это мелкое, многочисленное население города", разорявшееся от непосильных подушных податей и постоянно находившееся под угрозой попасть в работный дом, где заключенные занимались тяжелым трудом и подвергались истязаниям.

Вид с балкона мезонина на Волгу

Улицы Саратова, как уже говорилось, утопали в неимоверной грязи. Борьба с топями и трясинами в городе велась самыми примитивными способами. Вот как описывал современник одну из таких бесплодных попыток: "...были от Думы на градский счет наняты плугари на волах, которые в главных улицах пропахивали землю, отступя от домов аршина на два, с обеих сторон дороги. Домовладельцы обязаны были вспаханную землю складывать на середину улицы. Таким образом середина ее делалась возвышенною, а по обе стороны были скаты. Потом возле домов и заборов, отступя на два аршина, вырывали канавы шириною и глубиною четверти на три, выкладывали их досками, а сверху на устроенные перекладины клали доски, что называли тротуарами...". Осенью и весной по этим засыпанным землею улицам невозможно было ездить; пара лошадей не могла везти самого легкого экипажа с одним седоком, а пешеходы приходили домой без сапог, оставляя их в грязи. Канавы никогда не прочищались, и от трупов животных, бросаемых туда жителями, шло нестерпимое зловоние.

Дощатые "тротуары" были и при Н. Г. Чернышевском. "На один конец доски ступишь - а другой тебя по лбу ударит", - вспоминала Екатерина Николаевна Пыпина - двоюродная сестра Н. Г. Чернышевского. В продолжение всего XIX столетия на улицах Саратова были трясины и топи, из которых лошадей вытаскивали веревками.

При крепостнической, а впоследствии и при капиталистической системе хозяйства, не дававшей развернуться непочатым творческим силам народа, богатства недр Саратова и Саратовского края оставались неиспользованными. Об этих богатствах даже и не подозревали. Соколовая гора, подарившая нашей Родине огромное количество газа, нефти, а также сернистые источники, в эпоху Чернышевского служила лишь местом "народных гуляний" в последний день пасхи, когда там расставлялись балаганы и карусели. Жители знали только, что некоторые ручьи и колодцы в Саратове дают солодковую, едкую или соленую воду, и извлекали из этого посильную хозяйственную выгоду. Источник, вытекавший из двора женского монастыря, например, снабжал соленой водой саратовских хозяек, когда наступало время солить огурцы.

Питьевой водой население города было плохо обеспечено. К началу 40-х годов положение стало очень тяжелым. Воду возили на лошадях с Волги бочками. Бедные слои населения, ютившиеся за две версты от Волги, должны были покупать волжскую воду. Недостаток средств побуждал употреблять в пищу грязную воду, отчего увеличивались заболевания и смертность населения. Первый водопровод в Саратове появился лишь в 1844-1846 годах. "По деревянным трубам хорошая вода из-под Лысой горы была проведена в чаны на Сенной и Соборной площадях",- писал саратовский историк.

С появлением водопровода стало поменьше забот приказу общественного призрения и состоявшим при нем так называемым "богоугодным" заведениям. Первое место из них занимала городская больница, рассчитанная "на 30 человек мужеска и 15 женска пола", затем - богадельня на такое же число лиц, а за ними шли заведения "на неопределенное число людей": военный лазарет, дом умалишенных, рабочий, смирительный дома и судоходная больница. Всеми больницами ведала врачебная управа, при которой состояло семь врачей. Лечебное дело находилось не столько в руках этих врачей, сколько фельдшеров, лекарей, аптекарей. Огромную роль играли знахари и знахарки, использовавшие народные суеверия и обиравшие народ. В широких массах было распространено лечение средствами народной медицины, переходившими по традициям из поколения в поколение. Применяли припарки из разных трав, варили из них настои, прикладывали к ранам навоз, паутину и пыль, соскобленную с "чертова пальца" - камушка, находимого ребятишками в большом количестве на горах.

В доме Чернышевских также не переводились разные настои из лечебных трав. Они всегда хранились рядом с пучками мяты и других пахучих растений на маленькой лежанке, выходившей в спальню родителей Чернышевского. Гаврил Иванович сам варил пластыри из меда с разными примесями и лечил ими и свою семью, и приходивших к нему бедняков. Об этом рассказывала Екатерина Николаевна Пыпина.

В своей "Автобиографии" Н. Г. Чернышевский вспоминает саратовских врачей, бывавших у них в доме и лечивших его мать в 30-х годах. "Тогда в городе не было ни одного замечательного медика, - писал Николай Гаврилович, - первым действительно хорошим медиком явился туда... около 1842 года, - Николай Фомич Троицкий, кажется, из Московского университета, молодой человек, приехавший в саратовскую - страшную тогда - глушь с намерением не бросать науку и действительно не бросивший ее, а через несколько времени приготовившийся к докторской степени и получивший ее. Он умер очень скоро, и весь город был глубоко опечален его смертью, потому что он был благородный человек, не только искусный медик... до Троицкого не было медиков, которые заслуживали особенного предпочтения перед опытными фельдшерами". Из уездных медиков пользовался славой искусного врача Сократ Евгеньевич Васильев, на дочери которого впоследствии женился Н. Г. Чернышевский. Он, "в молодости бывший хорошим медиком, прожил эти свои хорошие годы в Камышине, и оттуда выписывали у него рецепты, лечились по корреспонденции через 180 верст, с почтою, ходившей раз в неделю, - значит медики города Саратова были хороши!" - читаем мы в "Автобиографии" Н. Г. Чернышевского. Добрым словом поминает Николай Гаврилович и талантливого врача Мариинской колонии Саратовского уезда Ивана Яковлевича Яковлева, спасшего его мать от многолетнего редкостного и трудноизлечимого заболевания.

Народное просвещение в Саратове 40-х годов находилось на невысоком уровне.

В городе были духовно-учебные заведения с семинарией во главе. При семинарии состояли два уездных и два приходских духовных училища. Во всех этих учебных заведениях в 1839 году числилось полторы тысячи учащихся. Но количество учащихся в них непрерывно сокращалось.

Семинарское начальство охотно лишало образования детей, у которых родители были низкого звания и проживали в глухих углах губернии. Так, в 1843 году из семинарии было исключено 52 ученика. Официальными причинами исключения выставлялись такие недостатки и пороки учеников, как неуспеваемость, леность, урослость, неявка на занятия и бегство из семинарии. Фактически же главною причиною являлись "непокорность, дух своеволия и неповиновения начальству". Большею частью исключенные были детьми умерших дьячков, пономарей, а также церковных сторожей. Исключенные из семинарии дети-сироты не могли добиться в жизни прав на мало-мальски сносное существование. Они вынуждены были пополнять собою ряды бродяг, нищих и грабителей, нередко попадали в тюрьмы.

Высшим светским учебным заведением в Саратове была мужская гимназия, открытая в 1820 году. В ней в 1843/44 году обучалось всего 225 человек на 49 с половиной тысяч жителей Саратова.

Саратовская гимназия "была похожа на большинство провинциальных гимназий того времени, - вспоминает один из ее бывших питомцев.- В учительском персонале... совсем не было так называемых "любимых учителей"... преобладало отношение сухое и строгое... Гимназические нравы были порядочно грубые... в немалом ходу были телесные наказания, только раздражавшие и возмущавшие учеников... Господствовал чисто бюрократический, скажу даже - полицейский элемент, подозрение и недоверие ко всякой нравственной самостоятельности". Из учебного курса были исключены такие предметы, как история русской словесности, и, наоборот, "усиленно требовались предметы, притуплявшие работу мысли, как долбление грамматики Кюнера...". Но были среди учеников люди, которые "могли поощрять любовь к науке. В старших классах заговаривали об университете, вспоминали тех немногих из старших товарищей, которые отправлялись в университет; последнее казалось подвигом"^*. Из этих лиц назовем Г. А. Захарьина, впоследствии выдающегося врача, брат которого учился вместе с Пыпиным; П. А. Ровинского, будущего члена общества "Земля и воля", известного исследователя Черногории; Д. Л. Мордовцева, впоследствии плодовитого романиста и автора книги "Накануне воли", вскрывающей язвы крепостного права, и др.

^* (А. Н. Пыпин. Мои заметки. М., 1910, с. 14-16.)

Гимназисты, в основном представлявшие средние дворянско-помещичьи круги общества, смотрели на семинаристов свысока, как на демократический элемент, задевали их на улицах, осыпали насмешками, вступали в драку с ними. Вот почему Н. Г. Чернышевский впоследствии, став учителем гимназии, стремился развить в своих учениках сочувствие к бурсакам. "Каково положение бурсаков?.. Бедные, жалкие люди эти несчастные, у которых вся молодость в том только и проходит, что они голодают, собирают подаяние да терпят розги и побои...". "Ничто не может сравниться с бедностью массы семинаристов, - говорил Чернышевский. - Помню, что в мое время из шестисот человек в семинарии только у одного была волчья шуба, - и эта необычайная шуба представлялась чем-то даже не совсем приличным ученику семинарии, вроде того, как если бы мужик надел брильянтовый перстень"^*.

^* (Н. Г. Чернышевский. Полн. собр. соч., т. X, с. 17.)

Высший же круг дворянства с презрением смотрел на "Главное училище", как первоначально именовалась гимназия. Дворяне предпочитали давать образование своим детям при помощи иностранных учителей, особенно из пленных французов, которые сами отнюдь не были образованными людьми. К числу такого рода "педагогов" принадлежал известный в Саратове бывший пленный офицер наполеоновской армии француз Савен, доживший до 120 лет. Частных учителей в городе в начале 40-х годов было 17. Дед и отец Н. Г. Чернышевского также входили в круг частных педагогов, совмещая эту деятельность с основной духовной профессией. Они преподавали в семье губернатора, вице-губернатора и многих других дворянско-помещичьих семьях.

В гимназии, семинарии и частных пансионах учились дети чиновников, духовенства, средних и мелкопоместных помещиков. Обучение мещан и купцов находилось в руках раскольников. Образование же народа, или "черни", как открыто назывались "простые" люди на страницах официальной печати того времени, было предоставлено произволу и счастливому случаю. Народ вынужден был погрязать в темноте и безграмотности.

Домашнее обучение в большинстве случаев было примитивным. Вот как описывает обучение в семье начальника тюрьмы Воронова ею сын Михаил Алексеевич Воронов, впоследствии ученик и секретарь Н. Г. Чернышевского.

Учителем к детям был выбран один из арестантов, дворянин, находившийся в остроге "за обман и мошенство", как значилось в реестровой книге.

"Новый учитель был высокого роста, широкоплечий, рябой и с разорванной ноздрей. Он с первого же раза навел ужас на меня, двоих братьев и сестру, обреченных на жертву науке".

Когда детей позвали к учителю, они увидели отца сидящим на диване, а их будущий учитель, вытянувши руки по швам, глядел в глаза отцу, слушая его инструкцию.

- Вот вам учитель, - сказал отец.

Учитель посмотрел на детей, дети - на него.

- Теперь уж не я буду вас сечь, а он. Вот и плеть отдам ему.

С этими словами отец передал учителю нагайку.

- А вы-то как же? - робко спросил учитель.

- Не беспокойтесь, у меня есть другая, я себя не обижу, - отвечал отец.

Учитель взял нагайку и стал раскланиваться.

Так началось обучение детей русскому письму, арифметике и каллиграфии. Когда отец увидел тетрадь одного из сыновей в чистой обложке, украшенной красивой надписью, он страшно рассердился.

- Это ты сам так испортил свою тетрадь? - спросил он сына. Узнав, что это сделал учитель и что это называется "каллиграфия", отец бросил тетрадь на пол, закричав учителю:

- Не каллиграфия, а дурной пример... Вы хотите учить моих детей черт знает чему!

Не лучше обстояло дело со "светским воспитанием" этих детей. Отец говорил приставу за рюмкой водки:

- Прежде всего нужно научить их танцам и французскому языку, без которых человек - не человек.

Нашли учителя, главное достоинство которого состояло в том, что он дешево брал за уроки. "Четвертак за урок, - просил он,- только водки уж вволю давайте".

Этот учитель прежде был акробатом. "Низенького роста, лупоглазый, широкоплечий, с одутловатым лицом и красным носом", он очень понравился отцу тем, что за "выпивкой много рассуждал о том, что "военные в танцах собаку съели".

- Как же вы будете учить моих детей танцам, когда они настоящей выправки не имеют? - спросил отец.

- Это ничего, - заметил учитель. - Мы будем в одно время проходить и танцы, и выправку, без этого нельзя. У меня теперь каждый ученик, можно сказать, ноги будет на шею закладывать, выворачивать их носками назад и все такое, потому что я, можно сказать, все кости в нем поизломаю и повывихиваю.

- То-то, это главное, чтобы подвижность то есть имел, - согласился отец... - Ну, а по-французскому научите их?

- Всему научу! Я все языки знаю! - бормотал пьяный учитель.

На следующий же день учение началось. Никаким тайнам танцевального искусства не обучил этот учитель детей, но зато научил красть водку из родительского шкафа, которую ученики обязаны были поставлять ему перед каждым уроком.

- Ну, что же ты, брат мусью, - наконец спросил отец, - учишь-учишь ты их, ан, кажется, проку-то никакого из твоего учения не получается.

- Скоро, ваше благородие, нельзя: эта наука тугая, оправдывался учитель,- у генерала Несомненного - раз, у помещика Собакина - два, у помещика Новоструева - три, еще у генерала... вот фамилию-то забыл, - в четырех местах эдак же было: не шли, не шли, да вдруг и махнули!

Однако дети Воронова "не пошли", и учителя пришлось прогнать^*.

^* (Рассказы о старом Саратове. Саратов, 1937, с. 16 и 121-122.)

Очень плохо в те годы в Саратове обстояло дело с женским образованием. Первую школу для девочек открыли в 1840 году при женском монастыре на средства дочери героя Отечественной войны 1812 года генерала Рылеева, сосланного в 30-х годах в Саратов (он приходился дядей декабристу поэту К. Ф. Рылееву). В 1843 году в Саратове был основан первый приют для девочек- сирот. Однако ни одного среднего учебного заведения для девочек не существовало. Через 11 лет возникло первое такое учебное заведение, это был так называемый институт для благородных девиц, в котором обучались девушки из богатых дворянских семей. Лишь в 1859 году в Саратове было создано "женское училище первого разряда для приходящих девиц всех сословий" - подобие женской гимназии. Но и в это учебное заведение могли попасть только девушки из обеспеченных слоев населения.

Очень слабо было развито в Саратове театральное искусство.

Саратовский театр был открыт в 1810 году. Это было деревянное строение вроде сарая, стоявшее примерно на месте нынешнего театра оперы и балета имени Н. Г. Чернышевского. До 1832 года в театре играла труппа крепостных актеров губернатора Панчулидзева. Ставились оперы, комедии, водевили. Затем театр перешел в руки саратовского аптекаря Шеньяна, а потом был сдан в аренду Н. И. Залесскому, который содержал его до 1857 года. В помощь себе Залесский пригласил известного артиста и антрепренера Е. Ф. Стрелкова.

В 40-х годах ставились спектакли "Аскольдова могила", "Разбойник Цампа", "Ревизор", "Разбойники" Шиллера, в которых участвовали артисты Цыганов, Романовский, Стрелков, Михайлов и многие другие.

В 1865 году был открыт новый театр во вновь построенном каменном здании.

Жалким было положение актеров в крепостной России. Они не являлись полноправными членами общества. Крепостные артистки, изображавшие на сцене фей и королев и вызывавшие восторг у зрителей, после спектакля нередко подвергались истязаниям на конюшне, если помещику не нравилось исполнение роли.

Антрепренер и известный артист П. М. Медведев в своих воспоминаниях рассказывает, что в половине XIX века "большинство артистов, в особенности старики, были крепостные или откупившиеся от помещиков на волю, иные были в оброке, то есть платили помещику ежегодно назначаемую им сумму". В конце 50-х годов лучшие артисты саратовского театра - Ф. Н. Ершова, А. А. Дубровина, А. Ф. Гусева получали всего по 5-8 рублей в месяц.

О театре для детей не могло быть и речи. Если родители брали детей в театр, то дети должны были слушать непонятные драмы, в которых изображались "дикие, нечеловеческие страсти", а вслед за ними - легкие водевили, ставившиеся специально для того, чтобы "утешить" расстроенного и плачущего зрителя.

Вот как описывает посещение театра на масленице в свои детские годы М. А. Воронов:

"Небольшой грязный зал освещался десятью или двенадцатью масляными лампами, отчего в креслах и глубине лож царствовала тьма, а в райке (галерее) слышны были только глухие голоса, из которых можно было заключить о пребывании там людей. Кусок дырявой, некогда раскрашенной холстины беспорядочно болтался то туда, то сюда", изображая занавес.

Оркестр состоял из восьми музыкантов. В течение целого часа они занимались настраиванием инструментов, поднимая "раздирающий душу визг и рев".

Со страхом смотрели дети на сцену: там появился "господин в каком-то гнедом плаще и черно-бурой шляпе, свирепый и громогласный до того, что маленькие сестры юркнули в глубину ложи и не решались выйти оттуда. Он бродил сначала в совершенной темноте и все чего-то искал алкая и рыкая. Наконец, остановившись у слабого подобия рампы, гнедой трагически произнес: "Затворите двери!" Дрожь пробежала по моему телу при этом реве. "Принесите свечи!" - опять рыкнул актер, и сестры начали хныкать, в глубине ложи...".

Ничего не поняли дети и в водевиле, который был поставлен после мелодрамы.

Старое здание саратовского театра

Саратовский театр производил удручающее впечатление. Отмечая убогость внешнего вида этого здания, один современник писал: "Внутреннее расположение отвечает наружности, музыка плоха, освещение слабо. Беда поместиться под люстрой: ненавистные сальные свечи окапают вас с головы до ног".

Неизвестно, бывал ли в детстве Н. Г. Чернышевский в этом театре. Вероятно, нет, так как, по обычаям того времени, детям духовенства не полагалось посещать места "народных увеселений".

Это, однако, не значит, что такая культурная семья, в какой рос Николай Гаврилович, чуждалась театрального искусства. Когда родственнику Чернышевских А. Ф. Раеву удалось вырваться из стен саратовской семинарии и уехать в Петербург, где он увидел игру "известного почти всей Европе" Каратыгина, он сейчас же поделился с Н. Г. Чернышевским, оставшимся в Саратове и только мечтавшим о Петербурге, своими впечатлениями от игры знаменитого русского актера. "Каратыгин, - писал Раев 17 января 1843 года, - играл Василия Шуйского так живо, что нельзя было узнать, было ли это представление или самое происшествие". Сообщил он также Чернышевскому о первом представлении оперы "Руслан и Людмила", после которого "Глинку, как переделателя Пушкина, вызвали на сцену, а того, который делал декорацию, пожаловали академиком".

Очень медленно развивалось в Саратове библиотечное дело. В 40-х годах в городе были две казенные библиотеки. Одна из них находилась при гимназии и состояла из двух с половиной тысяч томов - цифра для нашего времени жалкая. Вторая библиотека обслуживала семинарию. Обе библиотеки были недоступны для широких масс.

Существовали еще богатые частные библиотеки в среде образованного меньшинства - в имениях крупных помещиков. В этих библиотеках в большом количестве была представлена иностранная литература, но значительно меньшее место занимали отечественные издания.

Книги не были доступны широким массам и потому, что они продавались по очень высокой цене. В. Г. Белинский в своих "Мыслях и заметках о русской литературе" отмечал, что "книги у нас... страшно дорогой товар...".

В Саратове книжная торговля находилась в руках богатых купцов. Первым открыл книжную торговлю в городе купец Д. М. Вакуров, родом из владимирских крестьян. Впоследствии он сумел добиться видного общественного положения, был выбран городским головой.

Саратовский государственный театр оперы и балета имени Н. Г. Чернышевского. Памятник Н. Г. Чернышевскому в Саратове

Торговлю свою Вакуров начал с дешевой и выгодной скупки книг, которые привозили купцы из Москвы и Петербурга на ярмарки, но не успевали их распродать. Везти обратно книги было очень дорого, и купцы стали оставлять их в лавке Вакурова. Эта лавка сначала находилась в Гостином дворе, а потом Вакуров перенес ее в свой дом, сохранившийся до наших дней на проспекте Ленина против управления Приволжской железной дороги. При книжной лавке Вакурова находилась комната, служившая читальней; здесь за плату можно было читать предназначенные к продаже книги, знакомясь таким образом с литературными новинками и встречаясь с наиболее просвещенными людьми города. Для своего времени Вакуров представлял тип довольно культурного продавца. В 1837 году, например, после смерти А. С. Пушкина в витрине его лавки был выставлен портрет великого поэта. Большие доходы, извлекаемые из книготорговли, и общая предприимчивость побудили его установить связи с московскими и петербургскими книгоиздательскими фирмами, позволили ему увидеть выгоду в распространении новых журналов, наиболее популярными из которых были "Библиотека для чтения" и "Отечественные записки". Эти журналы расходились среди наиболее передовой и культурной, хотя и очень немногочисленной части саратовского общества. С книжной лавкой Вакурова держал постоянную связь и отец Н. Г. Чернышевского.

После Вакурова открыл книжную торговлю в Саратове сepпуховский мещанин Костяков. Он привлек к себе внимание купцов тем, что умел бойко передавать им новости, вычитанные из реакционнейшей газеты того времени "Северная пчела". Сблизившись на этой почве с одним из городских толстосумов купцом Образцовым, Костяков женился на его родственнице и поставил торговлю на широкую ногу. В его магазине была прекрасная обстановка: мягкая мебель, тропические растения, все било на внешний эффект. Таким же был и его способ распространения книг. Нарядившись во фрак с белым галстуком, в белых перчатках, будто гость, приглашенный на бал, Костяков торжественно разъезжал по городу, посещая дома саратовских купцов и чиновников. У него была заготовлена одна и та же фраза, с которой он обращался ко всем без различия: "Считая вас за высокопросвещенного человека, интересующегося книжною новостью, я счел долгом доставить вам эту новую книгу". Заманивая таким образом покупателя, Костяков показывал ему список подписавшихся на книгу со словами: "На эту книгу изволили подписаться, если вы соблаговолите прочесть, его сиятельство граф такой-то, их превосходительство такой-то...". Это производило сильное впечатление на саратовских торгашей и особенно на чиновников, мечтавших о чинах и отличиях, и они, в подражание своим начальникам, покупали книгу за очень высокую плату, а сами часто и не читали ее.

В книгах Костяков ценил яркую обложку, большой объем и громкое заглавие вроде "Нет более седины", "Настольная книга холостым", "Приготовление кушаний без кухарки" и т. п. Книга для него была не средством просвещения народа, а предметом самой грубой наживы. На вывесках его магазина были намалеваны в совершенно искаженном виде портреты Гоголя, Пушкина и других писателей.

С 1838 года в Саратове начала выходить раз в неделю, по субботам, официальная газета "Саратовские губернские ведомости". В газете печатались "высочайшие повеления", распоряжения губернского начальства, казенные объявления и т. д. Кроме официальной задачи "Ведомости" преследовали цель "содействовать к распространению по губернии полезных знаний по разным отраслям науки, искусств и ремесел и открывать новые способы к развитию промышленности и улучшению сельского хозяйства".

На должность редактора в 1841 году был приглашен кандидат Московского университета А. Ф. Леопольдов. Фамилия его как редактора официально в газете не проставлялась. На занятие им этой должности потребовалось специальное разрешение из Петербурга: Леопольдов находился в Саратове с 1828 года под особым надзором полиции.

Леопольдов приложил много труда, чтобы сделать газету интересной. Он неутомимо собирал исторические и статистические материалы, сам записывал воспоминания современников, извлекал из архивов ценные документы и все это помещал в газете.

В числе сотрудников "Ведомостей" состояли преподаватель гимназии Глебов, профессор семинарии Г. С. Саблуков, краевед А. А. Росницкий и др. От редакции газеты неоднократно публиковались воззвания к читателям с просьбой сообщать о хранящихся в частных руках письменных материалах, актах и документах по истории края. Читателей-землевладельцев редакция просила делиться опытом и знаниями по сельскому хозяйству. Количество частных подписчиков газеты в 1844 году составляло 135 человек.

Поскольку юноша Чернышевский всегда читал газету, естественно возникает вопрос: что мог почерпнуть он из нее? Мог ли он по ней составить, например, представление о жизни своего знаменитого земляка Александра Николаевича Радищева, личности и творчеству которого впоследствии дал такую высокую оценку? Ведь родное село А. Н. Радищева - Аблязово Кузнецкого уезда входило в состав Саратовской губернии. На этот вопрос надо ответить отрицательно.

Просматривая в наши дни пожелтевшие страницы "Саратовских губернских ведомостей", можно увидеть, как настойчиво саратовские власти старались искоренить в памяти потомства имя борца за освобождение народа от крепостного права и гнета самодержавия. В одном ив номеров "Ведомостей" за 1843 год, например, был помещен большой очерк "Древности в Саратовской губернии", в котором описывались старый собор, канал Петра Первого, картуз и трость Петра, находящиеся в Царицыне, и многое другое. Но напрасно было бы искать хоть упоминание о местах, связанных с А. Н. Радищевым.

Однако имя Радищева, несмотря на запреты властей, свято хранилось в народе. Об этом свидетельствуют народные песни, в которых деревенские девушки, празднуя весну завиванием венков, вспоминали о "Радышевчине". Описывая в газете один из таких народных праздников весны, А. Ф. Леопольдов пояснил: "Радышевчина есть имя части села, в котором происходит описываемое веселье. Она получила свое название от фамильного имени бывшего господина этой части села".

Даже это пояснение было для своего времени большой умелостью. Вот почему и самая фамилия "бывшего господина" так и осталась искаженной на страницах официального органа.