24. Допрос В. Костомарова 13 марта 1863 г.

(В извлечениях и пересказе опубликован М. К. Лемке ("Былое", 1906 № 4, стр. 126-129). Подлинник: ЦГАОР, ф. 112, ед. хр. 37, лл. 320-342.)

1863 года марта 13 дня в высочайше учрежденной в С.-Петербурге Следственной комиссии разжалованный из корнетов в рядовые Всеволод Костомаров на предложенные ему вопросы показал:

Вопрос 1. Как ваше имя, отчество и фамилия, сколько вам от роду лет, какого вы вероисповедания, бываете ли ежегодно на исповеди и у св. причастия, если не были, то почему; кто ваши родители, живы ли они и где находятся, женаты вы или холосты, и если женаты, то имеете ли детей, какого они возраста и где находятся; имеете ли вы родственников, кто они и где проживают, есть ли у вас, у жены, буде женаты, и у родителей ваших, недвижимая собственность, где и какая; где вы воспитывались; где находились на службе, когда вступили в оную, когда и по какому случаю вышли в отставку; где проживали и какими содержали себя средствами, не были ли вы под следствием или судом, если были, то когда, за что, где дело производилось и чем кончилось?

Ответ. Зовут меня Всеволод Дмитриевич Костомаров; от роду мне 24 года; вероисповедания православного; на исповеди и у св. причастия бываю; родители мои - отставной прапорщик Дмитрий Сергеевич Костомаров и законная жена его, Надежда Николаевна Костомарова; живут они в настоящее время в Петербурге. Я холост. Родственников имею,- но, кроме родных братьев моих: Алексея (служащего прапорщиком в резервном батальоне Либавского пехотного полка) и Николая (находящегося неизвестно мне где) и родных сестер: Марьи и Екатерины- я не знаком лично ни с кем из моих родственников и не знаю, кто они и где проживают. Недвижимой собственности ни у меня, ни у моих родителей нет никакой. Воспитывался я в Московском дворянском институте (ныне IV гимназия) и потом в Михайловском артиллерийском училище. Служил юнкером в малороссийском кирасирском принца Альберта прусского полку и потом корнетом в смоленском уланском его высочества наследника-цесаревича полку. Вступил на службу в 1856 году, вышел в отставку в 1860 "но домашним обстоятельствам". Литературные занятия доставляли мне и всему моему семейству средства к совершенно безбедному существованию. Жил я, но выходе в отставку, в Москве, посещал довольно часто Петербург, как Для распродажи своих изданий, так и по делам с редакциями тех петербургских газет и журналов, в которых я помещал свои стихотворения и статьи. С августа 1861 я находился под следствием по делу "о составлении и распространении злоумышленных сочинений". В 1862 году отдан под суд. Дело мое производилось в I отделении 6-го департамента правительствующего сената и кончилось разжалованием меня в рядовые с выдержанием шести месяцев в крепости.

Вопрос 2. Вами ли писано предъявляемое вам письмо из Тулы, от 5 марта, на имя Николая Ивановича Соколова; кто такой Соколов, где он находится и какие ваши к нему отношения?

Ответ. Предъявленное мне письмо, помеченное 5-м марта, Тула, и адресованное на имя Николая Ивановича Соколова,- писано мною. Чин и звание Н. И. Соколова, а равно и то, где он теперь находится, мне неизвестно. Познакомился я с ним около 1851 г., когда, по рекомендации одного из учителей моих (кого - не помню), я пригласил его давать мне уроки греческого и санскритского языков. До самого поступления моего в артиллерийское училище я пользовался его уроками, и в продолжение этого времени так полюбил своего наставника, что и по прекращении наших занятий не переставал поддерживать с ним самые дружеские сношения, и постоянно пользовался от него очень дорогими для меня указаниями и советами в моих занятиях греческой и санскритской словесностью. В 1859 году я нечаянно встретился с Н. И. Соколовым в Париже, где он жил тогда в качестве наставника в каком-то русском семействе, фамилии которого я не помню, но квартировавшем на улице Venie Mathurin, в chambres garnies Жосса. Туда я и адресовал к нему мои письма до августа 1861 г., когда я был арестован. С тех пор я ничего не слыхал об Н. И. Соколове до декабря 1862 г., когда Николай Иванович посетил меня в Москве, во время моего ареста в Сущевском частном доме. Тогда я обещал ему рассказать когда-нибудь на досуге о причинах, обстоятельствах и ходе моего процесса,- что так неудачно и исполнил в письме своем от 5 марта, из Тулы. Письмо мое адресовано poste restante^* потому, что Н. И. Соколов собирался в то время уехать из Москвы в Петербург и не знал еще, где остановится.

^* (До востребования (фр.).)

Вопрос 3. Подтверждаете ли вы все, написанное вами в письме, и какие имеете тому доказательства?

Ответ. Письмо мое к Н. И. Соколову есть не более как интимная беседа с другом, и потому, я полагаю, оно вовсе не нуждается в подтверждении, и, еще того менее, обязывает меня представить какие бы то ни было доказательства истины моих слов. Я прошу комиссию обратить внимание только на то обстоятельстве, что я, уже окончательно осужденный и наказанный за то преступление, в котором по" смыслу моего письма являются виновниками Чернышевский и Шелгунов,- не имею не только ни малейшей выгоды, но даже никакой цели стараться свалить свою вину на других. Причины, заставившие меня говорить с друзьями моими не то и не так, как я говорил перед моими следователями и судьями,- достаточно объяснены мною в предлежащем письме моем к Н. И. Соколову - и я считаю совершенно излишним утомлять внимание комиссии их повторением. Скрыв от правительства настоящих виновников преступления, я совершенно сознаю свою виновность перед законом, и поэтому я прошу комиссию в настоящем отказе моем "представить доказательства на все, написанное 'мною в письме к Н. И. Соколову", видеть не желание остаться при своем прежнем образе действий,- а только физическую невозможность доказывать такие вещи, которые большею частию происходили с глазу на глаз между мною и обвиняемыми мною людьми, или совершались в присутствии таких людей, фамилии которых были мне или совершенно неизвестными или в настоящее время мною забыты. Если же из каких бы то ни было источников комиссия найдет какое-нибудь стороннее подтверждение словам моим, то и я, с своей стороны, изъявляю полную готовность подтвердить их даже, если нужно, под присягою. Но в письме моем к Н. И. Соколову я положительно отказываюсь признать всякое другое значение, кроме того, которое оно имеет,- т. е. откровенной приятельской беседы с старым другом.

Вопрос 4. Когда, где и по какому случаю познакомились вы с упоминаемым в письме Михайловым, какие ваши были к нему отношения, в чем именно заключалось несогласие ваше с ним, вследствие чего, по вашему выражению, вы пошли ним в разные стороны?

Ответ. Знакомство мое с Мих. Лар. Михайловым было чисто литературное. Поводом к нему было издание редактируемого мною сборника "Поэты всех времен и народов", для которого я пригласил Михайлова, как одного из талантливейших переводчиков, написать несколько статей и стихотворений. Что же касается до моего выражения, что "мы пошли с ним в разные стороны",- то я и теперь повторяю то же, что писал в письме к Соколову,- т. е. что "говорить об этом нечего", особенно после настоящего приключения с этим письмом. Впрочем, пусть лучше первый камень в меня будет брошен самим мною, а не другими. Вот в чем в настоящее время мы не сходимся с Михайловым: Михайлов до конца остался верен своим убеждениям и своим друзьям, а я сделался врагом тех, (которые называли меня своим другом, и навсегда отказался от того, на что когда-то смотрел как на лучшую цель моей жизни... не потому, чтобы я струсил перед опасностями этого пути,- не потому, чтобы меня соблазнили приятности другой дороги, более торной,- а только потому, что я имел несчастие убедиться вполне, что" мы сеяли на совершенно бесплодную почву... Я и до сих пор остался верен тому принципу, что сеять доброе семя необходимо (хотя сам положительно отказался от роли сеятеля): в этом я совершенно сходился с составителями манифестов. Но я всегда был против методы удобрять бесплодную почву трупами и кровью - и в этом "заключалось мое разногласие с ними". Может быть, Михайлов после своего горького опыта взглянет теперь несколько иначе на свою прежнюю деятельность; но я уверен, что он никогда не изменит своим друзьям, насколько бы не был убежден во вреде их деятельности. Я же тут пошел по другой дороге, на которой мы уж, конечно, никогда не встретимся. Михайлов до конца вынес на себе вместе с своим грехом грехи других; и в своем-то грехе он признался только из сострадания, ко мне; а я, хотя и совершенно невольно, являюсь без всякой надобности обвинителем других. Общество не станет разбирать, во имя чего и как это сделалось; оно не поверит тому, что все это сделалось нечаянно и без всяких корыстных и недостойных целей; оно забудет, да, вероятно, и не знает всего, что <я< выстрадал в эти почти два года; перед его глазами будет один факт; и оно назовет Михайлова мучеником за свои убеждения, страдальцем за друзей своих, назовет меня отступником от своих убеждений, предателем друзей своих. Михайлову не откажут в сочувствии (как человеку) даже люди, совершенно противоположного с ним образа мыслей, а меня отвергнут все. Михайлов, казненный правительством, стоит и будет стоять высоко в общественном мнении, а я погибну, беспощадно казненный и тем, и другим. Вот что значит мое выражение "мы пошли с ним в разные стороны".

Вопрос 5. По какому случаю вы находились в С.-Петербурге в то время, когда в первый раз Михайлов привез вас к Чернышевскому; когда именно это было; по какому поводу, где и при каких обстоятельствах познакомились вы с Чернышевским; где он тогда жил, равно где и с кем вы жили? Сами ли вы желали познакомиться с Чернышевским или Михайлов предложил вам это знакомство, и говорил ли он вам о цели, для которой в первый (раз вводил вас к Чернышевскому? Как часто и в какое время бывали вы у него?

Ответ. В Петербург, как я уже объяснил выше, я приехал с тем, чтобы предложить Михайлову сотрудничество в издаваемом мною сборнике и поместить в петербургских журналах кое-какие из своих статей и стихотворений. Когда именно это было, я не упомню. С Чернышевским я желал сблизиться тоже, как с одним из редакторов "Современника", в котором мне хотелось помещать свои работы. Жил тогда Чернышевский (если мне не изменяет память) на Васильевском остр, в доме Громова. Я останавливался тогда в какой-то гостинице. Михайлов, услышав от меня, что я желал бы познакомиться с Чернышевским, только не знаю, как это устроить,- предложил мне свезти меня к нему в тот же день вечером, сказав, что кстати мы прочтем там и ту прокламацию, о возможности напечатать которую без цензуры мы уже прежде говорили с Михайловым. То, что до перехода в кабинет мы не перекинулись с Чернышевским и несколькими десятками слов, заставляет меня думать, что Михайлов предварительно переговорил об этом с Чернышевским (иначе, я полагаю, Чернышевский не стал бы так откровенничать с человеком, которого он видел в первый раз) и привез меня к нему исключительно с той целью, чтобы переговорить о возможности тайного печатания манифеста. Как часто и в какое время я бывал у Чернышевского,- не упомню. Но в этот раз я очень недолго пробыл в Петербурге.

Вопрос 6. В письме к Соколову, вы говорите, что во время первого вашего посещения Чернышевского у него находилось много народу. Кто были эти лица, сколько времени они оставались, о чем говорили, какое участие в разговорах принимали Чернышевский, Михайлов и вы? Находился ли кто из бывших у Чернышевского в его кабинете в то время, когда вы, Михайлов и Чернышевский читали там сочиненное Чернышевским воззвание "К барским крестьянам"? По какому поводу и кем предложено (было это чтение? Кто именно находился при этом и какое принимал участие в рассуждениях, происходивших во время чтения воззвания и после того? От кого и когда вы узнали, что воззвание к барским крестьянам сочинено Чернышевским? Было ли оно писанное или печатанное и, в первом случае, чьею рукою написано и на какой бумаге? Известен ли был вам почерк Чернышевского, Михайлова и Шелгунов а и почему вы его знали?

Ответ. Касательно этого вопроса, я не имею ничего прибавить к тому, что сказано мною в письме к Соколову. Лиц, находившихся у Чернышевского, я видел в первый раз и представлен им не был; ушел я раньше всех, и потому не знаю, сколько времени оставались другие гости. В кабинете Чернышевского во время чтения манифеста к барским крестьянам, "роме нас троих, никого не было. О поводе, но которому было предложено это чтение, я уже говорил. Что воззвание к барским крестьянам сочинено Чернышевским, говорил мне и сам автор, говорил и Михайлов. Воззвание это было рукописное; почерк рукописи был мне незнаком; на цвет, формат и клеймо бумаги я, конечно, не обратил никакого внимания - и потому сказать об этом ничего не могу; почерк Михайлова, Шелгунова и Чернышевского стал мне известен по письмам этих господ ко мне и по их статьям, бывавшим у меня в руках.

Вопрос 7. Предъявляемое вам (комиссиею воззвание под заглавием "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон", находящееся в следственном деле, произведенном в 1861 г. в Москве, то ли самое, которое сочинено Чернышевским, и кем сие воззвание переписано, равно кем сделаны в оном поправки?

Ответ. Предъявленная мне рукопись - не та, которую читал Чернышевский в первое наше свидание; это уже окончательная редакция манифеста, сделанная Чернышевским вследствие моих убеждений (сообщенных Чернышевскому через Михайлова) и переданная Чернышевским Сороке. Воззвание это переписано Михайловым^*, чьею рукою сделаны поправки - не знаю.

^* (Как установлено С. А. Рейсером, текст прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон", находившейся в следственной комиссии, переписан не Михайловым.)

Вопрос 8. Сам ли Чернышевский предложил Михайлову взять с собою воззвание "К барским крестьянам" или Михайлов просил его об этом, и какой по сему предмету происходил разговор? Где на другой день, после свидания вашего с Чернышевским, происходило чтение воззвания "К барским крестьянам"? По какому случаю при чтении находился Щелгунов, кто еще был при этом? Когда, где и по какому случаю вы познакомились с Шелгуновым?

Ответ. Этого я не помню. На другой день мы читали манифест в квартире Михайлова. Шелгунов находился при чтении, как друг Михайлова; других никого не было. Шелгуновы жили на одной квартире с Михайловым, Михайлов познакомил меня с ними в первый же мой визит к нему.

Вопрос 9. При вас ли, где и в какое время Михайлов убеждал Чернышевского изменить воззвание, кто еще при этом находился, и вообще, какой и между кем происходил по сему предмету разговор, если же вас при этом ие было, то при ком Михайлов говорил вам об отзыве Чернышевского о воззвании и о согласии его сделать в нем изменения?

Ответ. В письме моем к Соколову сказано (и я не имею ничего прибавить к этому): "Михайлов ездил к Чернышевскому; и что они там говорили, не знаю. В следующее свидание наше Михайлов сказал, что Чернышевский с трудом согласился на изменения, говоря, что, напротив, следовало бы усилить тон, но что уж если нельзя печатать брошюры в том виде, какой он проектировал,- он, пожалуй, сделает изменение" и пр... Свидетелей при передаче мне Михайловым этого разговора не было.

Вопрос 10. От кого и при каких обстоятельствах вы узнали, что приезжавший вместе с вами в Петербург бывший студент Московского университета Сороко, после отъезда вашего в Москву, был вместе с Михайловым у Чернышевского и получил от него в исправленном уже виде упомянутые воззвания и деньги 200 руб. на издержки по печатанию?

Какие вы можете представить сему доказательства?

Ответ. От самого Сороки,- без всяких обстоятельств. Впоследствии то же самое говорил Михайлов. Относительно доказательств повторяю: что не имею их, да и вообще не считаю возможным представлять какие-нибудь доказательства на то, что говорилось в дружеском, частном письме, а не писалось для судебного показания. В дополнение ответа моего на вопрос, при каких обстоятельствах я узнал, что после отъезда моего из Петербурга Сороко вместе с Михайловым был у Чернышевского и получил от него рукопись воззвания к барским крестьянам и деньги для ее напечатания, имею честь присовокупить: в первый раз я услыхал обо всем этом от Сулина (как писал и в письме к Соколову), но потом уже счел за нужное проверить слова Сулина и расспросил самого' Сороку, от которого и узнал то же самое.

Вопрос 11. Живя в Петербурге вместе с Сороко, говорили ли вы ему о знакомстве вашем с Михайловым и Чернышевским и о написанном последним воззвании?

Ответ. О знакомстве моем с Михайловым Сороко знал, а о воззвании, написанном Чернышевским, а равно и о самом Чернышевском разговору у нас не было. Вообще я держался очень далеко от Сороки и К^О.

Вопpос 12. В письме вашем сказано: "Призывая крестьян к бунту, составители манифеста естественно должны были позаботиться о том, что противопоставить тем мерам, которые правительство примет для подавления бунта. Ясно, что самое естественное, самое близкое и самое верное орудие правительства есть солдат. Стало быть, надо действовать на солдата, надо его сманить на крестьянскую сторону; и вот проектируется: "Русским солдатам от их доброжелателей поклон". Манифест этот берется составить Шелгунов". Объясните c подробностью все обстоятельства, предшествовавшие сочинению Шелтуновым означенного воззвания; кто первый подал мысль сочинить оное, где происходили совещания по сему предмету, "то в них участвовал и какое участие в составлении воззвания к солдатам принимал Чернышевский?

Ответ. Обстоятельств, предшествовавших сочинению Шелгуновым означенного воззвания (я понимаю обстоятельства, имеющие какую-нибудь связь с сочинением воззвания), мне не известно ровно никаких. Я даже не совсем понимаю этот вопрос, ибо никак не могу вообразить себе каких бы то ни было "обстоятельств", предшествовавших сочинению брошюры с таким общим содержанием, как воззвание к солдатам. Если под словом "обстоятельство" следует разуметь - повод к составлению этой брошюры,- то в письме моем к Соколову я сказал об этом поводе все, что мне известно. Я полагаю, что мысли сочинить воззвание к солдатам никто не мог подать первый: инициатива этого манифеста, бесспорно, должна была принадлежать всем, кто так или иначе принимал участие в составлении манифеста к крестьянам. Мы втроем рассуждали о манифесте к крестьянам (на другой день моего первого визита к Чернышевскому), и потом все трое принимались за составление воззвания к солдатам. Шелгунову, как человеку в солдатском деле более нас компетентному, мы предоставили только формулирование общей идеи, так ли Шелгунов выразил ее - это другой вопрос, на который я отвечу вполне отрицательно. Общего между нами опять-таки осталась одна только основная идея манифеста: "надо вразумить солдата, что стрелять и колоть крестьян, отстаивающих свои животы,- не годится". Развитие этой идеи,- применение ее к венгерцам и полякам, наконец, тон всего послания неотъемлемо принадлежат одному Шелгунову. В заключение позволяю себе заметить, что выражение "происходили совещания по сему предмету" придает слишком торжественный декорум составлению этих воззваний, которые писались (по крайней мере два последние) решительно без всяких конференций как самые простые журнальные статейки. Я не знаю, впрочем, советовался ли Шелгунов насчет своего манифеста с Чернышевским или с кем-нибудь другим,- прежде или после его написания. Рукопись я получил от Шелгунова из рук в руки, при Михайлове.

Вопрос 13. Где было читано написанное Шелгуновым поз зевание к солдатам, кто, кроме вас, Шелгунова и Михайлова, находился при этом; читал ли оное, и где именно, Чернышевский, кто был свидетелем того, как он читал воззвание, какие и при ком давал он отзывы об этом воззвании?

Ответ. На все это я ответил в предыдущем вопросе.

Вопрос 14. К каким именно солдатам Шелгунов ходил читать сочиненное им воззвание? Как фамилии этих солдат и можете ли вы теперь указать их? Где находится харчевня, в которой Шелгунов и вы были с солдатами? Сколько было с вами солдат и которого месяца и числа были вы с Шелгуновым и солдатами в харчевне? Как Шелгунов называл вам знакомого ему солдата, к которому посылал вас читать воззвание? В каком полку солдат этот состоял на службе и можете ли вы указать его?

Ответ. К каким именно солдатам Шелгунов ходил читать свое воззвание, не знаю. Улицы, в которой находилась харчевня, в которой мы были, не помню, ню, может быть, нашел бы ее. Солдат было с Шелгуновым в харчевне, кажется, двое или трое. Фамилии их мне, конечно, незачем было спрашивать у Шелгунова, и потому я их не знаю. В лица я, вероятно, узнаю этих солдат, если б когда-нибудь встретился с ними. Фамилии и полка солдата, к которому меня посылал Шелгунов читать воззвание, я не помню, в лицо я его, конечно, узнать не могу,- так как я поручения Шелгунова не исполнил, в казармы не ходил, и стало быть, и солдата, о котором идет речь,.- не видал.

Вопрос 15. Лично ли Шелтунов передал вам свою рукопись для напечатайся? Когда, где и при ком вы получили и какое сделали из нее употребление?

Ответ. Лично при Михайлове. Привезя манускрипт в Москву, я спрятал его в свой письменный стол, откуда он был украден братом моим Николаем Костомаровым и представлен им в III отделение собственной канцелярии.

Вопрос 16. Предъявляемое вам комиссиею воззвание под заглавием "Русским солдатам от их доброжелателей поклон", находящееся в следственном деле, произведенном в 1861 году, в Москве,- то ли самое, которое сочинено Шелгуновым, и чьею рукою оно написано, равно кем сделаны в оном приписки и поправки?

Ответ. Воззвание это написано при мне Шелгуновым (измененным почерком), поправки сделаны Михайловым.

Вопрос 17. В письме к Соколову вы говорите, что во время второй поездки вашей в Петербург вы под диктовку Чернышевского написали воззвание .к раскольникам под заглавием: "Поклон старообрядцам", которое взяли с собой в Москву и впоследствии сожгли оное. Объясните подробно все обстоятельства по сему предмету и какие имеете доказательства относительно места и времени написания сказанного воззвания, а также при ком Чернышевский диктовал вам воззвание, кому оно после того было читано и вообще кому, кроме вас и Чернышевского, было известно о существовании этого воззвания? Для чего вы оное уничтожили?

Ответ. Относительно этого вопроса пояснить я ровно ничего не имею. "Обстоятельств по сему предмету" не было никаких. Что же касается до "места и времени написания сказанного воззвания", то писалось оно в Знаменской гостинице, весной 1861 года,- конечно, без свидетелей,- по крайней мере таких, какие нам были видны. Я никому не читал и не показывал этого воззвания, а знал ли об нем кто-нибудь из какого-нибудь другого источника - не знаю. Сжег я "оное" потому, что печатать его не был намерен, а держать у себя подобный документ, ожидая с часу на час обыска и ареста, было бы противно здравому смыслу.

Вопрос 18. Которого месяца и числа 1861 г. Чернышевский приезжал в Москву во время печатания воззвания "К барским крестьянам"? Где он останавливался в Москве, сколько времени прожил, приходили ли вы к нему, равно один ли Чернышевский или с кем другим и с кем именно приходил к вам, чтобы сделать поправки в тексте воззвания? Кого вы видели у Чернышевского во время посещения его вами, равно, кто были свидетели того, когда Чернышевский приходил к вам и исправлял воззвание?

Ответ. Которого месяца и числа приезжал Чернышевский в Москву, во время печатания воззвания, не помню. Где он останавливался и сколько времени прожил,- не знаю. Я к нему не ходил; Чернышевский бывал у меня всегда один, и у меня никого не встречал.

Вопрос 19. Говоря в письме о литературной деятельности Чернышевского, вы, между прочим, выразились: "впоследствии, когда буду иметь более свободного времени, я непременно поговорю о его (Чернышевского) литературной деятельности, тайной и явной, чтобы показать вам, откуда подул тот ветер, который нагнал столько жалких жертв в казематы российских крепостей и в те злачные места, куда отсылают по соглашению министра внутренних дел с шефом корпуса жандармов... тогда вы увидите, откуда на святом знамени свободы появился тот скверный девиз, во имя которого действуют наши доморощенные агитаторы, пишутся все эти "Великоруссы" и "Молодая Россия", все эти безалаберные прокламации с красными и голубыми печатями. Знаю, что, загораживая собою Ч. и ему подобных, я глубоко виноват, не говорю, перед правительством, потому что я не связан 1С ним ничем; но перед обществом, для которого деятельность кружка, созданного учением Чернышевского, принесла и приносит такие горькие, такие отравленные плоды. Не говорю уже о множестве личностей, сделавшихся жертвою его "науськиванья". Объясните подробно и с полною откровенностью истинный смысл приведенного места в вашем письме, и в каких именно действиях выражалась зловредная деятельность Чернышевского, какие личности сделались жертвою его науськиванья, кто те лица, которые принадлежат, по вашему выражению, к кружку Чернышевского и ему подобных? Кто эти подобные, почему и в каком отношении они вам известны?

Ответ. По моему мнению, смысл этой цитаты совершенно ясен; с большей подробностью объяснить его я не могу. Я обещаю своему приятелю поговорить с ним о литературной деятельности Чернышевского. Если комиссия желает, чтоб обещание, данное мною моему приятелю, я исполнил теперь же, в ответ на 19-ть ее вопросов,- я должен сказать, что ни мое здоровье, ни мое положение не позволяют мне принять на себя такой обширный и такой щекотливый труд. Что же касается до предложения комиссии "объяснить, в каких именно действиях выражалась зловредная деятельность Чернышевского", то лучшим и самым наглядным ответом на этот вопрос будет то, если комиссия найдет какие-нибудь доказательства в подтверждение хотя небольшой доли того, что я писал в перехваченном письме к. моему приятелю. Говоря о кружках, я вовсе не имел в виду какие-нибудь личности, мне известные; я подразумевал авторов журнальных и. других статеек (большею частью анонимных), идущих по одному направлению и метящих в одну цель с разглагольствованиями Чернышевского. Я убедительнейше прошу комиссию обратить внимание на то, что в письме к Соколову я высказывал только свой личный взгляд на литературную деятельность Чернышевского (как публициста) и его школы (или кружка, как я неосторожно выразился в письме к моему приятелю, перед которым, разумеется, я не старался быть слишком разборчивым и осмотрительным в выражениях); и я нисколько не намерен упорно отстаивать непогрешимость моего мнения, а, напротив, всегда готов согласиться с теми,. кто убедит меня в противном.

Вопрос 20. В том же письме говорится: "Ведь в твоих руках были все средства увязить его (Чернышевского) на свое место. Ведь я же сам видел эти письма. В руках моих всегда была возможность сделать то, чтобы текст моей сентенции: "за составление возмутительного воззвания к бар. крестьянам осуждается на то-то" - относился не ко мне, а к Чернышевскому. У меня были письма, которые в моих руках служили мне оправданием перед теми, кто меня обвинял в предательстве. Вы знаете, что я сделал с этими письмами. Нечего и говорить, что, выгораживая таким образом Чернышевского и Шелгунова из этого дела, я более щадил себя, чем их". Комиссия требует от вас подробного объяснения по содержанию приведенных мест из вашего письма. Какие именно средства и письма были в ваших руках, и какое вы сделали из них употребление?

Ответ. Более подробного "объяснения по содержанию вышеприведенных мест"' из моего письма к Соколову я дать не могу. В руках комиссии, вероятно, уже находится записка Чернышевского, отнятая от меня^* - в числе нескольких других писем,- сопровождавшим меня на Кавказ капитаном Чулковым. Я полагал (может быть, я и ошибался - не знаю), что этой записки, если б я представил ее в комиссию (первую), было бы совершенно достаточно, чтоб сложить с меня всякое обвинение в составлении воззвания к барским крестьянам.

^* (В. Костомаров упоминает сфабрикованную им записку. См. ее текст, стр. 343.)

Вопрос 21. В конце письма вы говорите: "были у меня и другие столкновения и с этими и об многими другими людьми". В чем и с кем заключались эти столкновения?

Ответ. Я желал бы уклониться от всякого ответа на этот вопрос. "Столкновения", о которых я говорю в письме моем к Соколову, не имеют уже ровно никакого значения общественного и политического и относятся прямо к моим личным интересам, до которых, я полагаю, кроме меня самого и людей мне близких, нет никому никакого дела.

Рядовой из дворян Всеволод Дмитриевич Костомаров.