И. В. Порох. Процесс Чернышевского и общественность России

"Глава радикального оркестра"

Следствие и суд над Чернышевским были одним из самых позорных преступлений правительства Александра II^*. Этим процессом "царь-освободитель" умножил, по выражению Герцена, черный список злодеяний русского самодержавия. В. И. Ленин неоднократно подчеркивал, что в борьбе с революционным движением царизм не останавливался перед самыми драконовскими мерами. Яркий пример тому - беззаконное и подтасованное осуждение на каторгу Чернышевского^**.

^* (В советской историографии процесс Чернышевского освещен наиболее полно в работах: М. К. Лемке. Политические процессы в России 1860-х гг. Изд. 2-е. М-П., 1923; Ю. М. Стеклов. Н. Г. Чернышевский. Его жизнь и деятельность, т. 2. Изд. 2-е. М., 1928; он же. Записка А. Н. Пыпина по делу Н. Г. Чернышевского.- "Красный архив", 1927, т. 3 (22); он же. Решенный вопрос. (Экспертиза по делу Н. Г. Чернышевского.) - "Красный архив", 1927, т. 6 (25); А. И. Xоментовская. Н. Г. Чернышевский и подпольная литература начала 60-х годов.- "Исторический архив", 1919, вып. 1; А. А. Шилов. Н. Г. Чернышевский в донесениях агентов III-го отделения. (1861-1862 гг.) - "Красный архив", 1926, т. 1 (14); Б. П. Козьмин. Н. Г. Чернышевский и III отделение.- "Красный архив", 1928, т. 4 (29); М. М. Клевенский. Чернышевский в нелегальной литературе 60-80 гг.- "Литературное наследство", т. 25-26; А. М. Панкратова. Процесс Чернышевского и его значение.- Сб. "Процесс Н. Г. Чернышевского". Саратов, 1939; Н. А. Алексеев. Введение к сборнику документов "Процесс Чернышевского". Саратов, 1939; М. В. Нечкина. Н. Г. Чернышевский в годы революционной ситуации.- "Исторические записки" АН СССР, 1941, т. 10; М. Н. Гернет. История царской тюрьмы, т. 2. М., 1951; Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Чернышевского. Изд. 2-е. М., 1953; И. В. Порох. Герцен о процессе Чернышевского.- Сб. Проблемы изучения Герцена. М., 1963.)

^** (См.: В. И. Ленин. ПСС, т. 5, стр. 28. В дальнейшем цитируется по этому изданию.)

Руководитель "Современника" не случайно стал жертвой царизма, видевшего в нем самого опасного и непримиримого врага. В 50-60 гг. XIX в. Чернышевский возглавил освободительную борьбу в России. Идеолог и вождь революционно-демократических сил, он оказал огромное влияние на общественную и политическую жизнь страны в годы первой революционной ситуации. Как отмечал В. И. Ленин, могучая проповедь Чернышевского была важной составной частью общественного подъема в России в период демократического натиска; на самодержавие.

Особенно восприимчивой к революционной пропаганде и организаторской деятельности Чернышевского была студенческая молодежь. К. Маркс с полным основанием называл великого демократа идейным вдохновителем студенческого движения^*. Один из видных руководителей студенческих выступлений и участник революционного подполья Н. Утин утверждал, что передовая молодежь была обязана всем своим воспитанием Чернышевскому^**.

^* (См.: К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2-е, т. 18, стр. 389.)

^** (См.: "Литературное наследство", т. 62, стр. 680.)

"Чернышевский,- писал его близкий друг и сподвижник. Н. В. Шелгунов,- обладал замечательной ясностью мысли и редким талантом популяризации... Оттого Чернышевский и действовал так сильно и так понимался легко. Молодежи нужно давать готовое, а у Чернышевского оно было... Чуткая молодежь умела отлично читать между строками его революционное отрицание всякой власти"^*. В. И. Ленин очень высоко ценил умение Чернышевского "влиять на все политические события его эпохи в революционном духе, проводя - через препоны и рогатки цензуры - идею крестьянской революции, идею борьбы масс за свержение всех старых властей"^**.

^* (Н. В. Шелгунов. Воспоминания. М.- П., 1923, стр. 29.)

^** (В. И. Ленин, т. 20, стр. 175.)

И правительство Александра II, и крепостники-помещики,, и либералы отчетливо сознавали, какую серьезную опасность представляет для них политическая деятельность Чернышевского.

Оценивая настроение русского общества в годы первой революционной ситуации, видный представитель правого крыла либерального лагеря Б. Н. Чичерин писал: "Гнет николаевского царствования накопил горючие материалы; брожение, вызванное Крымской войной, дало им новую силу. Внезапное облегчение тяжести, последовавшее в новое царствование, обнаружило только то, что таилось внутри. Долго сдавленное общество, выпущенное на свежий воздух, шаталось, как человек, вышедший из многолетней тюрьмы и впервые увидевший свет божий. Бродячие элементы всплыли наверх и увлекали умы, в особенности молодежи. В то время уже издавались прокламации, взывавшие к истреблению всех высших слоев общества. Чернышевский держал в своих руках все нити этого движения, организуя и поджигая своих единомышленников. Последовавшие за тем великие реформы могли удовлетворить и привлекать к правительству разумных людей; но социал-демократам <так Б. Н. Чичерин называл революционную демократию 60-х годов.- Я. П.>, мечтавшим о разрушении всего общественного строя, они казались ничтожеством"^*. В доверительной беседе с И. М. Сеченовым тот же Б. Н. Чичерин говорил летом 1864 г.: "Было время, когда Россия стояла на здоровом и много обещавшем пути: это были первые годы царствования Александра П. Но потом началось революционное брожение, и все спуталось, и так идет до сего дня. Всему виновник Чернышевский: это он привил революционный яд к нашей жизни"^**. Какой-то матерый крепостник, выступивший в роли анонимного осведомителя III отделения, в доносе на имя начальника штаба корпуса жандармов генерал-майора А. Л. Потапова называл Чернышевского "коноводом юношей" и требовал избавления от него "ради общего спокойствия"^***. В правительственных кругах Чернышевского также считали "главой радикального оркестра".

^* (Б. Н. Чичерин. Земство и московская дума. М., 1934, стр. 93. Показательно, что Б. Н. Чичерин относил начало революционной пропаганды Чернышевского к 1857-1858 гг. "Социалист по убеждениям,- писал Б. Н. Чичерин о Чернышевском,- он был главным заправилою той безумной агитации, которая тогда уже начиналась в среде русской молодежи". (Б. Н. Чичерин. Поездка за границу. М., 1932, стр. 54.) М. Н. Катков считал Чернышевского "главным вождем" студенчества. ("Русский вестник", 1861, № 2, стр. 904.))

^** (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. Л., 1958, стр. 530.)

^*** (Настоящее издание. В дальнейшем страницы книги "Дело Чернышевского" указываются в самом тексте статьи.)

Вполне понятно поэтому, что правительство в сложной обстановке первой революционной ситуации в России (1859-1861 гг.) поставило одной из ближайших задач в борьбе против освободительного движения расправу над Чернышевским. А оснований для беспокойства о судьбе существующего строя у правительства Александра II в тот период было более чем достаточно. "Оживление демократического движения в Европе, польское брожение, недовольство в Финляндии, требование политических реформ всей печатью и всем дворянством, распространение но всей России "Колокола", могучая проповедь Чернышевского, умевшего и подцензурными статьями воспитывать настоящих революционеров, появление прокламаций, возбуждение крестьян, которых "очень часто" приходилось с помощью военной силы и с пролитием крови заставлять принять "Положение", обдирающее их как липку, коллективные отказы дворян - мировых посредников применять такое "Положение", студенческие беспорядки - при таких условиях самый осторожный и трезвый политик должен был признать революционный взрыв вполне возможным и крестьянское восстание - опасностью весьма серьезной"^*.

^* (В. И. Ленин, т. 5, стр. 29-30. Курсив В. И. Ленина.)

Центральной проблемой общественной, политической и экономической жизни России была судьба крестьянства. Вокруг нее сталкивались интересы и разгорелась борьба разных классов и их идеологов. В. И. Ленин подчеркивал, что "от 40-х до 60-х годов, все общественные вопросы сводились к борьбе с крепостным правом и его остатками"^*.

^* (В. И. Ленин, т. 2, стр. 520.)

Годы первой революционной ситуации в России отмечены острым "кризисом верхов", который со всей очевидностью показал, что не только "низы" не хотят, но и "верхи" не могут жить по-старому.

Выступая 30 марта 1856 г. в Москве перед представителями дворянства, Александр II откровенно признал наличие "кризиса политики господствующего класса"^*. Царь вынужден был заявить: "Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели дождаться того времени, когда оно начнет само собой уничтожаться снизу"^**. Угроза крестьянской революции витала в воздухе во все время подготовки и проведения реформы, побуждая правительство и дворянство быстрее решить вопрос о крепостном праве.

^* (См.: В. И. Ленин, т. 26, стр. 218.)

^** ("Русская старина", 1881, № 2, стр. 228.)

Правда, понимая необходимость изменения положения крестьян, крепостники-помещики пытались ограничиться лишь их юридическим освобождением, оставив в своих руках всю пахотную землю. Многочисленные проекты такого "освобождения" крестьян, представленные в Главный комитет, предусматривали сохранение экономической и политической зависимости бывших крепостных от своих помещиков, что, по существу, было равнозначно консервации старых порядков в деревне^*.

^* (См.: Н. С. Баграмян. Помещичьи проекты освобождения крестьян.- Сб. "Революционная ситуация в России в 1859 -1861 гг.". М.г 1962; ср.: П. А. Зайончковский. Отмена крепостного права в России. М, 1964.)

Либеральное дворянство считало наиболее целесообразным предоставить крестьянам в собственность за высокий выкуп определенную часть пахотной земли. Это дало бы возможность дворянству, затронутому капиталистическими отношениями, получить необходимые для предпринимательства свободные средства, а Россию направить по пути буржуазного развития. Однако и крепостники и либералы выражали и защищали интересы господствующего класса в целом, больше всего боявшегося крестьянской революции. Поэтому разногласия между ними, возникшие в процессе подготовки реформы, касались лишь размера и формы уступок крестьянству.

Совершенно иную позицию занимала революционная демократия во главе со своими идеологами Чернышевским, Добролюбовым, Герценом, Огаревым, Н. Серно-Соловьевичем. Вначале они, учитывая обстановку в стране, отстаивали требование передачи всей надельной земли крестьянам за незначительный выкуп. Впоследствии же стали бороться за полную ликвидацию помещичьего землевладения. "Современник" и "Колокол" решительно выступили в защиту крестьянства, пропагандируя на своих страницах освободительные идеи.

После опубликования в конце 1857 г. рескриптов царя, провозгласивших открытую подготовку отмены крепостного права, крестьянские волнения, вопреки утверждениям дворянской и буржуазной историографии, зн-ачительно усилились. "Крестьяне, со своей стороны,- сообщалось в отчете III отделения царю за 1858 г.,- при ожидании переворота в их судьбе находятся в напряженном состоянии и могут легко раздражаться от какого-либо внешнего повода"^*. Дальнейший ход событий подтвердил правильность этого суждения. В 1858 г. III отделением было зафиксировано 86 выступлений, в 1859 г.-90, в 1860 г.- 108. Данные эти сильно занижены^**.

^* ("Крестьянское движение 1827-1869 годов". Под ред. Е. А. Мороховца. Вып. 1. М., 1931, стр. 124; ср.: ЦГАОР, ф. 109, оп. 85, ед. хр. 23, л. 126 об.)

^** (В таблице, отражающей численность и формы крестьянского движения на основании последних данных, указано, что в 1858 г. произошло 528 выступлений, в 1859 г.- 938, а в 1860 г.- 354. (См.: сб. документов "Крестьянское движение в России 1857-1861 годов". М, 1963, стр. 736; ср.: С, В. Токарев. О численности крестьянских выступлений в России в годы первой революционной ситуации.- Сб. "Революционная ситуация в России в 1859-1861 гг.". М., 1960, стр. 124-132.))

Наибольшее число крестьянских выступлений накануне реформы приходилось на 1859 г. По сравнению с волнениями предшествующих лет народное движение 1859 г., как фиксировало министерство внутренних дел, было "несравненно резче и прискорбнее"^*. Оно отличалось такой своеобразной и массовой формой антикрепостнической борьбы, как "трезвенные бунты". Их за один год в 23 губерниях произошло 636. Добролюбов в статье "Народное дело", опубликованной в "Современнике", высоко оценил "трезвенные" выступления крестьян, усмотрев в них залог пробуждения политической активности масс.

^* (См.: А. С. Нифонтов. Статистика крестьянского движения в России 50-х годов XIX века по материалам III отделения.- Сб. "Вопросы истории сельского хозяйства, крестьянства и революционного движения в России". М., 1961, стр. 186.)

В упомянутом отчете царю за 1858 г. шеф жандармов В. А. Долгоруков с тревогой сообщал: "При начале работ, возложенных на Главный комитет, я твердо надеялся, что в течение двух или трех лет ими можно будет заниматься без всяких затруднений и без успокоительных указов, о коих в то время так много говорили. Надежды мои с помощью божьей оправдались, но ныне <отчет датирован 6 марта 1859 г.- И. П.> обстоятельства другие; терпению при ожидании есть предел, следовательно, окончанием означенных работ долго медлить невозможно". Против этих слов рукой Александра II сделана довольно любопытная надпись: "Непременно и тем более, что с божьей помощью надеюсь, что главная работа будет в октябре окончена"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 109, оп. 85, д. 23, лл. 130, 130 об. Ср.: П. А. 3айончковский. Отмена крепостного права в России. М., 1960, стр. 109.)

В страхе перед революционным взрывом в стране главный жандарм в России Долгоруков торопил правительство и царя решить крестьянский вопрос. Те же мотивы беспокойства пронизывают отчет Долгорукова за 1859 г., поданный царю 10 марта 1860 г.: "Внутреннее состояние России в течение 1859 г. было вообще удовлетворительно. Народное спокойствие хотя и некоторых губерниях и нарушалось, но было восстанавливаемо скоро и без особых затруднений. Вредные замыслы на самом деле не обнаруживались, однако же мысли о преобразованиях в духе широкой независимости и неудовольствие против правительственных распоряжений в существенных государственных вопросах оказывались во многих случаях... В заключение, - писал Долгоруков,- нельзя не подтвердить что окончание дела об освобождении крестьян в исходе настоящего года было бы крайне желательно"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 109, оп. 85, д. 24, лл. 189 об., 194 об.)

Воспользовавшись тем, что в 1860 г. крестьянское движение несколько ослабло, правительство в угоду помещикам усилило грабительские условия отмены крепостного права. Крестьяне ответили на реформу 19 февраля 1861 г., которая не дала им ни земли, ни воли, массовыми выступлениями. Кульминация крестьянского движения приходится на март - май 1861 г.^*, когда восстания в селах Черногай-Кандеевке и в Бездне вызвали животный страх у правительства Александра II, подавившего их с бесчеловечной жестокостью.

^* (Из 1889 крестьянских выступлений, происшедших в 1861 г., на март - май приходится 11355. См.: Крестьянское движение в России 1857-1861 годов. М., 1963, стр. 736 и Крестьянское движение в России 1861-1869 годов. М., 1964, стр. 798-800.)

Несмотря на небывалый размах крестьянского движения, оно продолжало оставаться царистским по идеологии, стихийным, неорганизованным и локальным по характеру. "Века рабства настолько забили и притупили крестьянские массы,- читаем у В. И. Ленина,- что они были неспособны во время реформы ни на что, кроме раздробленных, единичных восстаний, скорее даже "бунтов", не освещенных никаким политическим сознанием"^*.

^* (В. И. Ленин, т. 20, стр. 174.)

Идея крестьянской революции, пропагандируемая революционными демократами, захватила главным образом студенческую молодежь и передовые круги разночинной интеллигенции, не затронув широкие народные массы. Этот разрыв между передовой идеологией и ее носителями, с одной стороны, и основными движущими силами крестьянской революции,- с другой, оказался одним из важных факторов, предопределивших поражение народа и революционных демократов в начале 60-х годов. Первая революционная ситуация в России не переросла в революцию. И тем не менее "революционеры,- как подчеркивал В. И. Ленин,- играли величайшую историческую роль в общественной борьбе и во всех социальных кризисах даже тогда, когда эти кризисы непосредственно вели только к половинчатым реформам. Революционеры - вожди тех общественных сил, которые творят все преобразования; реформы - побочный продукт революционной борьбы"^*.

^* (В. И. Ленин, т. 20, стр. 179. Курсив В. И. Ленина.)

Именно деятельность авангарда освободительного движения еще не раз после весны 1861 г. заставляла царизм мобилизовывать силы на борьбу с революционной опасностью. Во второй половине 1861 г. правительство Александра II переполошилось появлением целой серии политических прокламаций, мощным студенческим движением и революционной пропагандой в армии. Полицейские ищейки разыскивали "зачинщиков" и "коноводов". В столице правительственные верхи испытывали серьезные затруднения. На время отсутствия царя, находившегося осенью вместе с начальником III отделения Долгоруковым в Крыму, был создан секретный совет^*.

^* (Небезынтересно отметить, что на время отъезда Александра II за границу 9 июня 1857 г. также был создан секретный комитет в составе председателя Государственного совета А. Ф. Орлова, председателя департамента законов Государственного совета Д. Н. Блудова и военного министра Н. О. Сухозанета. Просуществовал он до 12 октября 1857 г. Заседания происходили в Стрельнинском дворце великого князя Константина Николаевича, который и возглавлял деятельность комитета. Главным предметом занятий комитета было обсуждение и принятие соответствующих мер против растущего крестьянского движения. (ЦГИАЛ, ф. 1210, XVI, 1857 г, ед. хр. 1.))

Характеризуя тогдашнее состояние дел в стране, военный министр Д. А. Милютин вспоминал позднее: "Революционные воззвания, обращенные то к "Молодому поколению", то "К офицерам", или под заглавием "Великорусе", "Земля и воля" рассылались по почте, разбрасывались в общественных местах, в школах, казармах, даже совались в карманы и в руки проходящим по улицам. Прокламации эти, так же как и брошюры, рассылались без всякого толка кому попало: чиновникам, офицерам, даже старым генералам, не подававшим, конечно, ни малейшего повода к сочувствию их революционной пропаганде. Из числа получивших такие безымянные листки или брошюры, иные представляли их начальству, многие же, не принимавшие этой предосторожности, попадали сами в число подозрительных, неблагонадежных лиц и подвергались преследованию, большей частью незаслуженному. Злоумышленники старались совратить не только молодых офицеров, но и нижних чинов. Бывали попытки пропаганды в казармах, бывали даже и такие случаи, грустно теперь об этом вспоминать, что революционная пропаганда производилась в войсках самими офицерами. Я счел своей обязанностью циркуляром к главным военным начальникам (4 сентября) указать им угрожавшую опасность и меры осторожности для поддержания в войсках дисциплины и порядка. В особенности нужно было усугубить надзор за молодыми офицерами и юнкерами.

При таком положении дел удаление государя от столицы на продолжительное время казалось крайне неудобным. Да и сам государь предусматривал, что в отсутствие его могли возникнуть в самом Петербурге и в других местах попытки нарушения спокойствия и порядка. Поэтому его величество перед отъездом своим из Царского Села секретным распоряжением поручил великому князю Михаилу Николаевичу по мере необходимости собирать у себя совещания из следующих лиц: министра внутренних дел статс-секретаря Валуева, управляющего за - отсутствием шефа жандармов III отделением генерал-майора свиты графа Петра Андреевича Шувалова, петербургского военного генерал-губернатора генерал-адъютанта Павла Николаевича Игнатьева и меня, а в случае необходимости начальника штаба гвардейского корпуса генерал-адъютанта графа Эдуарда Трофимовича Баранова (за отсутствием корпусного командира) и других главных начальствующих, смотря по роду дел, подлежащих обсуждению. Совещание это должно было принимать общие меры, которые могли оказаться нужными в каких-либо чрезвычайных случаях для прекращния или предупреждения беспорядков и беспокойств.

Такое поручение возложено было на великого князя Михаила Николаевича потому, что оба старших великих князя Константин и Николай находились в отсутствии"^*.

^* (РОЛБ, ф. 169, папка 9, ед. хр. 20, лл. 239 об. -241. Единоначалие Михаила Николаевича продолжалось, видимо, недолго.

Уже в конце сентября 1861 г. его брат, Николай Николаевич, разделил с ним власть и принимал активное участие в расправе над студентами. См.: Герцен, т. 15, стр. 174.)

Этому высокопоставленному негласному совещанию, саркастически названному Герценом "комитетом общественного спасения", довелось испытать на себе силу демократического натиска, отбить который удалось с помощью репрессивных мер.

Под надзором

Все пристальнее и пристальнее наблюдало за Чернышевским "всевидящее око" политической полиции. Впервые имя Н. Г. Чернышевского в документах III отделения появилось совершенно случайно. 5 апреля 1856 г. один из восторженных поклонников Чернышевского, по всей видимости, его ученик по Саратовской гимназии, студент Казанского университета, в порыве чувств признавался в письме к своему другу, что во время "славных кутежей "у нас обыкновенно являются разговоры о политике, о свободе и т. п. (известно, что саратовцы и сибиряки - отчаянные либералы); являются тосты за Н. Г. Чернышевского первым долгом, потом мы воспевали вольность, свободу, бранили все и всех без пощады, начиная с Н. П. <царя Николая I.- И. П.> - ну, да ты, я думаю, догадываешься с кого... потому что не может быть, чтобы тебе в душу не запали слова Николая Гавриловича, нашего просветителя..." Письмо было перехвачено полицией. Подчеркнув в перлюстрационной выписке красным карандашом выделенные курсивом слова, начальник штаба III отделения генерал-лейтенант Дубельт против фамилии Чернышевского написал: "Неизвестен"^*. Так было в 1856 г.

^* (С. А. Макашин. Два документа о Чернышевском из архива III отделения.- "Литературное наследство", т. 67, стр. 130. Курсив подлинника.)

В конце же 50-х - начале 60-х годов Чернышевский стал такой видной фигурой в общественной жизни страны, что руководители полицейского сыска России не знать его никак не могли. Популярность руководителя "Современника" была чрезвычайно широкой. "На него и в обществе и правительственных кругах смотрели как на властителя тогдашних революционных дум, как на тайную пружину, которая приводит все окружающее в определенное движение, чей дух чувствуется в каждом проявлении тогдашней общественной оппозиции"^*.

^* (Б. Б. Глинский. Эпоха реформ.- "Исторический вестник", 1908, № II, стр. 665.)

Н. Г. Чернышевский. Фото В. Лауферта. 1859

Упоминания о нем по разным поводам встречаются во многих письмах как попавших, так и не попавших в руки полиции, в официальных документах и анонимных доносах.

В октябре 1860 г. было перехвачено письмо Строкова из Одессы в Петербург. В нем автор - ярый крепостник, интересуясь ходом подготовки реформы, писал своему корреспонденту: "Когда ты будешь у источника новостей, то, сделай одолжение, уведомь о состоянии интересующего вопроса. У нас слухи различны: одни уверяют, что земли не дадут, другие же, напротив, сулят огромные наделы. Странно, как вопрос решается в тайне. Ты увидишь страшное развитие идей социализма и коммунизма между санкюлотами^* петербургскими. В главе их саратовский кутейник Чернышевский; их идеал Прудон. Они отвергают наследственную собственность"^**.

^* (Так называли революционеров во Франции в конце XVIII в.)

^** (ЦГАОР, ф. 109, секретный архив, оп. 1, д. 193, л. 1.)

О росте авторитета Чернышевского среди передовой общественности России очень выразительно информировал Некрасов 3 апреля 1861 г. Добролюбова: "Нельзя его не любить; и вот эта репутация его растет не по дням, а по часам - ход ее напоминает Белинского, только в больших размерах"^*. Со скрежетом зубовным должен был единомышленник и друг М. Н. Каткова реакционный журналист Н. Н. Страхов признать, что у Чернышевского "огромная толпа приверженцев"^**.

^* (Н. А. Некрасов. ПСС, т. 10, М, 1952, стр. 447.)

^** (ИРЛИ, ф. 287, ед. хр. 49, л. 100.)

С начала 60-х годов объектом особого наблюдения цензуры и правительства стал журнал "Современник", и в первую очередь статьи Чернышевского. Выступая в период подготовки реформы с программой демократического решения крестьянского вопроса, журнал встретил "Манифест" и "Положение", по выражению Ленина, "проклятьем молчания". Такая позиция самого популярного журнала резко диссонировала с либеральным славословием и восхвалением "царя-освободителя" на страницах большинства периодических изданий России. Но не только аграрная программа вызывала враждебное отношение к журналу со стороны различных правительственных учреждений. 18 июня 1860 г. Главное управление цензуры рассмотрело записку своего сотрудника Берте о противоправительственном направлении "Современника". Острие удара было направлено против статей Чернышевского "Июльская монархия" и "Антропологический принцип в философии". Комитет счел необходимым сделать замечание цензору Рахманинову за пропуск статей, "потрясающих основные начала власти монархической... и возбуждающих ненависть одного сословия к другому"^*.

^* (Сб. "Шестидесятые годы". Academia, 1933, стр. 386.)

Но этим дело не ограничилось. К борьбе против опасного влияния "Современника" подключилось III отделение. 17 сентября 1860 г. П. В. Анненков сообщал И. Тургеневу, что "Современник" получил из III отделения авертисмент^*, грозящий закрытием журналу, если он не изменит направления"^**. Это был первый серьезный сигнал! 11 марта 1861 г. цензор Берте вновь подает доносительную записку о вредном направлении "Современника", в которой упоминает статью Чернышевского - "Предисловие к нынешним австрийским делам". 18 марта комитет постановил предупредить редакцию "Современника", "что если она не переменит направления, то журнал подвергнется запрещению"^***.

^* (Предостережение (фр.).)

^** (См.: В. Е. Евгеньев-Максимов. "Современник" при Чернышевском и Добролюбове. Л., 1936, стр. 433.)

^*** (См.: В. Е. Евгеньев-Максимов. "Современник" при Чернышевском и Добролюбове. Л., 1936, стр. 489. Курсив подлинника.)

В сентябре 1861 г. состоялась еще одна атака на "Современник", инициатором которой явился все тот же Берте. К последнему присоединился А. В. Никитенко. Он обвинял "Современник" и "Русское слово" в моральном и политическом разложении юношества. "Настоящее молодое поколение,- писал А. В. Никитенко,- большею частью воспитывается на идеях "Колокола", "Современника" и довершает свое воспитание на идеях "Русского слова"... Направлению, в котором они издаются, должны быть положены преграды"^*.

^* (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2. Л., 1955, стр. 602-603.)

11 ноября 1861 г. Главное управление цензуры решило сделать редакторам "Современника" и "Русского слова" строжайшее внушение, известив, что журналам угрожает закрытие. Это было уже третье предупреждение "Современнику".

Положение в Петербурге осенью 1861 г. стало очень напряженным. 14 сентября был арестован поэт М. Михайлов, а 4 октября сотрудник "Современника" В. Обручев^*. Возмущенные введением новых правил, по которым уничтожались корпоративные организации, запрещались сходки и резко сокращалось число стипендий неимущим, заволновались студенты столицы. 24 сентября правительство закрыло университет. На следующий день была проведена самая мощная демонстрация протеста, в которой принимали участие до 900 человек. Демонстрантов полиция разогнала, а их руководителей арестовала. Все это не могло не затронуть Чернышевского и не отразиться на его положении. В III отделение на идейного руководителя "Современника" стали поступать различные доносы.

^* (По свидетельству Л. Ф. Пантелеева, Чернышевского "глубоко поразил арест" В. А. Обручева, который был его любимцем. (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958, стр. 342.))

25 сентября, по свидетельству одного из агентов, на квартиру к Чернышевскому явился какой-то студент и сообщил о демонстрации. После этого Чернышевский якобы ходил к месту собрания студентов и беседовал с ними. Чернышевскому приписывалось авторство прокламации "Правительство бросило нам перчатку", появившуюся в это время в студенческой среде^*. В сводной записке о Чернышевском, представленной III отделением в голицынскую комиссию, занимавшуюся разбором дела писателя-революционера, было написано: "Внимание правительства обращено на Чернышевского после беспорядков, происходивших в С.-Петербургском университете осенью 1861 г., когда получено было сведение, что появившаяся между студентами прокламация, возбуждавшая молодежь к сопротивлению властям, была составлена Чернышевским^**. С тех пор за ним учреждено было постоянное наблюдение...".

^* (Об этой прокламации агент III отделения (из студенческой среды) донес 20 сентября: "Вчера, т. е. 19 сентября, в университете на сходке студентов перед лекцией проф. Б. Утина брат его студент Утин прочитал публично перед всеми студентами и сторонними лицами возмутительную против правительства прокламацию, которая в копиях разошлась сегодня по всему Петербургу, читается с восторгом и возмущает умы молодых людей и не студентов, зараженных вольнодумством. Прокламация эта и сегодня висит на стенке в зале университета". ("Восстание 1863 г. Русско-польские революционные связи. Материалы и документы". Под ред. В. Дьякова, С. Евневича, И. Миллера, Т. Снытко, т. 1, ч. 1. M., 1963, стр. 92.) Текст прокламации был напечатан в 116 листе "Колокола" 15 декабря 1861 г. (стр. 966-967).)

^** (Источником этого утверждения явилось донесение специального агента III отделения от 24 октября 1861 г., в котором сообщалось: "При сем представляется в копии один экземпляр прокламации, которая во время студенческих беспорядков возбуждала молодых людей к сопротивлению властям. По словам студента, доставившего эту прокламацию, составителем оной называют литератора Чернышевского". (ЦГАЛИ, ф. 1, ед. хр. 534, л. 2.) Хотя прокламация при донесении не сохранилась, нет сомнения, что здесь речь идет о прокламации "Правительство бросило нам перчатку". Кто автор ее, точно не установлено, скорее всего Н. Утин. Причастность же к ней Чернышевского весьма проблематична.)

Человек осторожный и наблюдательный, Чернышевский не. мог не заметить, что за ним следят. "С лета прошлого года,- писал он 20 ноября 1862 г. из Петропавловской крепости генерал-губернатору Петербурга А. А. Суворову,- носились слухи, что я ныне-завтра буду арестован". Действительно, подобные разговоры велись в обществе. 22 сентября 1861 г. А. В. Никитенко занес в свой дневник: "Произведено несколько арестов. Говорят, взят и великий проповедник социализма и материализма Чернышевский. Боже мой, из-за чего только эти люди губят себя и других! Уж пусть бы сами делались жертвами своих учений, но к чему увлекать за собой других, а особенно это бедное неразумное юношество. Подвизаясь в "Современнике", этот передовой человек (так называют себя эти господа) взял на свою душу немало греха, совратив многих из "малых сих"^*.

^* (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 211.)

В руки полиции попало письмо Н. М. Орлова - сына известного генерала-декабриста, написанное 29 сентября 1861 г. к товарищу его отца декабристу С. И. Кривцову в г. Орел. В нем сообщалось: "Чернышевский, один из редакторов "Современника", разъезжавший по губерниям на долгих, под предлогом изучения народа и результатов эмансипации, вытребован к ответу в III отделение. По крайней мере он на днях проезжал через Москву в Петербург и сам о том рассказывал"^*. Один из авторитетных мемуаристов, находившийся вместе с Чернышевским на Александровском заводе, С. Г. Стахевич писал: "Задолго до ареста Николая Гавриловича Сераковский передавал ему разговор с Кауфманом, директором канцелярии военного министерства (впоследствии этот Кауфман был генерал-губернатором в Туркестане). Кауфман говорил, что Чернышевский имеет вредное влияние на общество и потому должен быть сослан. "Но ведь его статьи печатаются с дозволения цензуры и он ничего противозаконного не делает: как же его сослать ни с того ни с сего?" - "Мало ли что! политическая борьба все равно, что война; на войне все средства позволительны, человек вреден - убрать"^**.

^* (ЦГАОР, ф. 109, С-А, оп. 1, д. 205, л. 1.)

^** (С. Г. Стахевич. Среди политических преступников.- "Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников", т. 2. Саратов, 1959, стр. 95.)

Эти толки могли дойти и до Чернышевского. В его письме к отцу от 3 октября 1861 г. читаем: "По приезде своем сюда нашел я Петербург встревоженным разными слухами по поводу введения новых правил в университетах. Тут молва, по обыкновению щедрая на выдумки, приплетала множество имен, совершенно посторонних делу. Не осталось ни одного сколько-нибудь известного человека, о котором не рассказывалось бы множество нелепостей. Подобные вздорные толки могут доходить и до Саратова. Я не упоминал бы о них, если бы не считал нужным предупредить вас, чтобы вы не беспокоились понапрасну"^*.

^* (К. Г. Чернышевский. Полное собрание сочинений, т. XIV, стр. 441. Исправляя ошибки в воспоминаниях А. И. Розанова о И. Г. Чернышевском, опубликованных в "Русской старине" (1889, № 11), А. Н. Пыпин отмечал: "Смерть отца не была следствием ареста Н. Г.; отец его умер осенью 1861 г., арест был в июле, но могло быть, что в первом из этих годов доходили до Саратова какие-нибудь нелепые слухи". (ИРЛИ, ф. 625, оп. 2, ед. хр. 3046, л. 1 об.) Ср.: А. Н. Пыпин. Николай Гаврилович Чернышевский.- "Русская старина", 1889, № 12.)

Хотя Чернышевский, успокаивая своего отца, пытался придать тревожным слухам нелепый характер, положение его было серьезнее, чем он предполагал. С 24 октября за ним установили систематический надзор, а с 15 ноября агенты ежедневно доносили о том, что он делает и кто у него бывает. Такая пристальная слежка продолжалась вплоть до ареста. Агенты не ограничились тем, что сняли комнату напротив дома, где жил Чернышевский, для постоянного наблюдения. Они подсылали своих людей к нему, пытались подкупить прислугу. Очень часто сообщаемые агентами сведения были досужим домыслом, но тем не менее и они принимались во внимание руководителями III отделения.

Были и другие источники, из которых Долгоруков, Потапов, Валуев, Головнин получали информацию о Чернышевском, в том числе политические процессы. Правда, при следственном разбирательстве дела М. Михайлова - человека, близкого Чернышевскому, имя последнего не упоминалось, несмотря на то что прокламация "Барским крестьянам" была в числе обвинительных материалов. Но уже на процессе В. Обручева переписка руководителя "Современника" с арестованным стала предметом специального разбирательства. Позднее эти сведения вошли в следственные документы по делу самого Чернышевского.

Большой резонанс имело выступление Чернышевского 20 ноября 1861 г. на могиле Н. А. Добролюбова. Его яркой и полной гневного обличения речи были специально посвящены два агентурных донесения. Н. В. Рейнгардт, присутствовавший при погребении Добролюбова, слышал, как кто-то из толпы после выступления Чернышевского заметил: "Ну, даром ему это не пройдет, достанется же ему"^*. Неблагоприятные предсказания в какой-то степени подтвердились. Правда, публичного взыскания не последовало, но 23 ноября министр внутренних дел П. А. Валуев издал секретный циркуляр, согласно которому всем губернаторам предписывалось не выдавать Чернышевскому заграничного паспорта^**. Это уже было первым актом подготовляемой правительством расправы над своим ненавистным врагом.

^* (Н. В. Рейнгардт. Н. Г. Чернышевский.- "Русская старина", 1905, № 2, стр. 453. Ср.: "Русское богатство", 1908, № 12, стр. 197-198. А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 243.

К тому же времени относится появление в делах III отделения "весьма секретной", по определению В. А. Долгорукова, "Общей заметки о редакторах", где под седьмым номером было написано: "Современник". Редакторы Панаев (ныне умерший) и Некрасов в течение последних двух лет пользовались только доходами от этого журнала, но почти вовсе не занимались распоряжениями по изданию, предоставляя это дело главным сотрудникам своим. В настоящее время распоряжается преимущественно Чернышевский, известный своими коммунистическими убеждениями. Значительная часть прочих сотрудников "Современника" обнаруживает более или менее радикальные убеждения и явную склонность к материализму и отрицанию веры" (ЦГАОР, ф. 109, С - А, оп. 1, ед. хр. 1982, л. 7 об.).)

^** (Любопытно, что в начале 1862 г. министр народного просвещения Головнин предложил Чернышевскому служебную командировку за границу, беря на себя решение вопроса о получении специального паспорта для этой цели.

Слух о том, что Чернышевскому разрешили читать публичные лекции, изрядно напугал Б. Н. Чичерина. "Говорят еще,- писал он брату,- что Чернышевскому разрешено читать публичные лекции. Это тоже искра на порох". (Б. Н. Чичерин. Московский университет. М., 1929, cтp. 58.))

Серьезным сигналом о революционной деятельности Чернышевского явился для руководителей III отделения донос поручика Пушкарева. Арестованный в Вятке за злоупотребления по службе Пушкарев, пытаясь уйти от ответственности, встал на путь доносительства. 16 ноября 1861 г. он написал Долгорукову, что, находясь в Казани под следствием при II отдельном корпусе внутренней стражи, случайно попал в общество заговорщиков. Обещая сообщить лично царю очень важные сведения, Пушкарев просил вызвать его в Петербург. 24 декабря 1861 г. арестанта доставили в III отделение. Здесь он, подробно изложив все, что знал о казанском обществе заговорщиков^*, предложил свой план борьбы с ним. В этом гнусном документе, написанном безграмотно и неряшливо, есть прямое указание на то, что Чернышевский является руководителем студенчества Петербурга и причастен к тайному обществу^**.

^* (По всей видимости, Пушкарев сообщил сведения о том самом кружке, который в январе - феврале 1862 г. был преобразован при непосредственном участии П. А. Ровинского в Казанский филиал "Земли и воли". (См.: Г. Н. Вульфсон. Из истории разночинно-демократического движения в Поволжье и на Урале. Казань, 1963, стр. 91-112.))

^** (В агентурной справке об одном из сотрудников Н. А. Серно-Соловьевича по книжному магазину А. А. Черкесове было написано: "Черкесов участвовал в тайном, неоткрытом <это слово зачеркнуто карандашом.- И. П.> революционном обществе, которое составляли братья Серно-Соловьевичи, Чернышевский и др." (ЦГАОР, ф. 109, С-А, оп. 1, д. 155, л. 9 доб.).. Эти сведения во многом совпадают с известным рассказом А. А. Слепцова. Действительно, Чернышевский активно помогал созданию будущей "Земли и воли". Но при этом из соображений, главным образом конспиративных, он в состав организации не вошел. (См.: Воспоминания А. А. Слепцова. Публикация С. А. Рейсера.- Сб. "Чернышевский. Статьи, исследования, материалы", т. 3. Саратов, 1962, стр. 268-269. Ср.: "Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников", т. 1, стр. 282.))

Прочитав донос Пушкарева, Долгоруков, адресуясь к своему начальнику штаба генералу Потапову, дал 25 декабря следующее распоряжение: "Прошу вас тщательно рассмотреть и определить ряд вопросов, который должен ему быть задан. Довольно любопытно, что имя Чернышевского встречается и здесь. При вчерашнем моем свидании с Пушкаревым он тоже мне его называл. Не свяжутся ли сведения, которые будут собраны посредством разных путей нами, с теми сведениями, которые собираются... <слово неразборчиво.- Я. Я.> Тучковым в Москве"^*. Пожалуй, эту резолюцию можно с достаточной степенью основательности рассматривать как своеобразную директиву активизировать сбор всевозможных материалов, компрометирующих Чернышевского.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1860, ед. хр. 289, лл. 19-20. В это время в Москве по делу о печатании нелегальных произведений вела следствие особая комиссия под председательством Собещанского. В донесении шефа жандармов царю за 1861 г. на основании доноса Пушкарева сообщалось, что заговорщики хотят "войти или вошли уже в сношения со студентами всех университетов в России, с Польшею и австрийскими славянами, также с Мирославским, Герценом и другими заграничными злоумышленниками, что в Петербурге они рассчитывают на бакалавра Щапова и писателя Чернышевского..." (ЦГАОР, ф. 109, оп. 85, ад. хр. 26, л. 6 об.))

Подготовка политического процесса над Чернышевским началась задолго до его ареста. Велась она по разным линиям. Немалую роль сыграла в ней реакционная, а также либеральная пресса и в особенности "Русский вестник" во главе с М. Н. Катковым. Каждое выступление этого журнала против Чернышевского носило характер политического доноса. Герцен был совершенно прав, когда утверждал, что Катков взял на себя "полицейские обязанности в литературе". Используя полемику для замаскированного доноса, Катков писал о Чернышевском: "Вы не бьете, не жжете, еще бы, вам бы руки связали... Но в пределах вашей возможности вы делаете то, что вполне соответствует этим актам. В вас те же инстинкты, которые при других размерах, на другом поприще... выражались бы во всякого рода насильственных действиях. Что можете, то вы и делаете"^*. К- Маркс с негодованием писал о том, что Катков "уже давно заслужил себе шпоры на службе Ill отделения, посвятив свою газету доносам на русских революционеров, в особенности на Чернышевского..."^**.

^* (Л. А. Плоткин. Писарев и литературно-общественное движение шестидесятых годов. Л.-М., 1945, стр. 54.)

^** (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., изд. 2-е, т. 18, стр. 429.)

Не отставали от "Русского вестника" "Северная пчела", "Наше время", "Северная почта", "С.- Петербургские ведомости" и ряд других периодических издании. В. И. Ламанский в славянофильской газете "День" обвинял Чернышевского в том, что "он работает на пользу политических врагов русских". Возмущенный статьей В. И. Ламанского, Н. И. Костомаров в письме к редактору газеты "День" И. С. Аксакову писал, что за подобные выступления "Чернышевского посадят в крепость либо сошлют в Вятку, как проповедника безбожия, социализма, революции, а вам дадут орден за разоблачение зловредного учения"^*. В своем предвидении Н. И. Костомаров оказался недалек от истины.

^* (См.: А. М. Панкратова. Процесс Чернышевского и его значение.- "Процесс", стр. 14.)

"В России террор"

Весна 1862 г. обострила и без того напряженную обстановку в.. стране, создав для правительства целый ряд новых трудностей. Основной причиной беспокойства царизма было усиление революционно-демократического движения, возглавляемого Чернышевским и Герценом. Шеф жандармов в отчете за 1861 г., поданном царю 6 марта 1862 г., дал довольно любопытную и содержательную оценку современного положения России. Он определял его как "чрезвычайно натянутое" и потому считал необходимым "продолжать неусыпное наблюдение за расположением умов... руководствуясь правилом подавлять преступные замыслы возмутителей систематическою последовательностью действий" карательных.

27 апреля 1862 г. Долгоруков представил Александру II специальный доклад о политическом состоянии страны. К докладу были приложены две записки с предложениями усилить полицейские и ввести чрезвычайные меры по борьбе с назревающей, по мнению начальника III отделения, революцией. "Во всеподданнейшем отчете моем за минувший год,- писал Долгоруков,- я поставил себе долгом обратить внимание вашего императорского величества на напряженное политическое состояние государства и на сильное раздражение умов, все более и более проникающее в различные слои общества. Последовавшие недавно события в самой столице подтвердили шаткость нашего общественного положения, обличая возрастающую с каждым днем смелость революционных происков, которая в особенности проявляется в сфере литераторов, ученых и учащейся молодежи, зараженных идеями социализма, при преступном, необузданном подстрекательстве со стороны находящихся за границей русских возмутителей".

В числе фактов, свидетельствующих о революционной пропаганде и подъеме общественного настроения в начале 1862 г., Долгоруков называл выступление 2 марта профессора П. В. Павлова в доме Руадзе с речью "О тысячелетии России"^*, бойкот студентами 8 марта лекции профессора Н. И. Костомарова в городской думе, обнаружение в Перми и Казани тайных кружков, на след которых во многом навел III отделение поручик Пушкарев, создание Шахматного клуба, вредные настроения в военных академиях и училищах. И хотя не всегда непосредственно упоминалось имя Чернышевского, в связи с отмеченными Долгоруковым событиями, его незримое присутствие и организующее участие в них были вне сомнения для III отделения. "Столь прискорбный, но, смею думать, верный очерк политического состояния империи,- заключал Долгоруков,- приводит к убеждению, что усиливающаяся раздражительность умов и увеличивающаяся от безнаказанности дерзость злоумышленников угрожают опасностью общественному спокойствию и престолу".

^* (Интересные отклики на выступление Н. Г. Чернышевского в доме Руадзе приводятся в названной выше статье Г. В. Краснова из сб. "Революционная ситуация в России в 1859 -1861 гг.", М, 1965, стр. 158-163.)

В системе мер, направленных на предотвращение социально-демократического переворота, Долгоруков и его ближайший сподвижник и соавтор записки генерал Потапов предусматривали некоторые усовершенствования в управлении, судопроизводстве, назначении новых высших должностных лиц и т. п. Но эти незначительные уступки не изменяли классового и политического характера царизма. Вместе с тем Долгоруков и Потапов считали необходимым без промедления преобразовать полицию, вменив ей одновременно и наблюдательные, и распорядительные функции, создать при петербургском и московском обер-полицмейстерах секретные отделения, увеличить суммы на содержание секретных агентов. Кроме того, руководители III отделения представили план "чрезвычайных мер", предусматривающий усиление явного и тайного наблюдения за подозрительными лицами. Ими был составлен список из 50 лиц, у которых следовало в ближайшее время произвести обыск. Первым в этом списке неблагонадежных значился Чернышевский.

Но самым важным в записке "О чрезвычайных мерах" было предложение создать специальную комиссию для борьбы с революционной опасностью.

Грандиозные майские пожары в столице, совпавшие по времени с появлением ультрареволюционной прокламации П. Г. Зайчневского "Молодая Россия", смертельно напугали правительство Александра II. С середины мая 1862 г. царизм переходит к активным действиям против революционных сил страны. 15 мая Долгоруков вновь напоминает о том, что "необходимо... ныне же решиться привести в исполнение предложенное в записке о чрезвычайных мерах и для сего безотлагательно учредить особую комиссию". Долгоруков выдвинул и кандидатуру на должность ее председателя - известного инквизитора А. Ф. Голицына. 16 мая Александр II одобрил предложение Долгорукова, и была создана Особая следственная комиссия во главе с Голицыным, ставшая оплотом реакционных действий, своеобразным филиалом и исполнительным органом III отделения.

18 мая 1862 г. Долгоруков отправил А. Ф. Голицыну отношение за № 1044, в котором сообщал о его назначении. Свою деятельность комиссия начала 25 мая^*. До создания голицынской комиссии первоначальное разбирательство дел о государственных преступлениях лежало на III отделении, и виновные предавались суду на основании повеления царя, испрошенного шефом жандармов и сообщаемого министру юстиции. С 25 мая эти функции перешли в руки голицынской комиссии.

^* (Выбор А. Ф. Голицына ее руководителем не был случайным. В 1834 г. он принимал самое деятельное участие в следственном разбирательстве дела Герцена. А в 1860 г. возглавил комиссию, созданную в связи с раскрытием тайного общества в Харьковском университете. Голицынская комиссия просуществовала 9 лет и была закрыта 28 мая 1871 г. Голицын председательствовал в ней до самой смерти, последовавшей в ноябре 1864 г.)

Правительственная политика нашла полную поддержку у откровенных крепостников и сочувственное отношение у большинства либералов.

"Пожар Апраксиного двора,- писал князь-революционер П. А. Кропоткин,- имел весьма печальные последствия. После него Александр II открыто вступил на путь реакции. Что еще хуже, общественное мнение этой части общества в Петербурге и Москве, которая имела сильное влияние на правительство, сразу сбросило либеральный мундир и восстало не только против крайней партии, но даже против умеренных"^*. И словно в фокусе всех событий обозначалось имя Чернышевского. В донесении петербургского обер-полицмейстера Анненкова от 23 мая 1862 г. в голицынскую комиссию сообщалось: "Из отдельных партий по преимуществу высказались крайними более других партия литераторов и партия студентов. Главным руководителем и действователем первой есть литератор Чернышевский... Представителями второй партии считают профессора Утина и студента Ник. Утина. Вероятность относительно Чернышевского и его компании не подлежит сомнению..."^**.

^* (Петр Кропоткин. Записки революционера. М., 1925, стр. 131. Аналогичную оценку событиям находим у П. В. Долгорукова. "Весною 1862 г. в Петербурге произошел значительный пожар, оказавший столь огромную услугу партии стародуров, которая тотчас спешила выдумать, будто поджоги имели источник политический". (П. В. Долгоруков. Петербургские очерки. М., 1934, стр. 231.))

^** (ЦГАОР, ф. 95, оп. 1, 1862, ед. хр. 1, ч. 1, л. 42.)

Программу ближайших реакционных действий сформулировал Потапов в записке, представленной 31 мая 1862 г. Долгорукову. В ней содержались требования "навести порядок" в армии и военных учебных заведениях, "закрыть: а) воскресные школы, б) бесплатные кассы, в) народные читальни, г) шахматный клуб в С.-Петербурге, д) второй отдел общества для вспоможения литераторов и ученых" (стр. 139). Все эти меры вскоре были осуществлены правительством. Но оно на этом не остановилось.

Искушенный в интригах и политических провокациях министр внутренних дел П. А. Валуев предложил руководителям III отделения использовать одновременное появление прокламации "Молодая Россия" с опустошительными пожарами для того, чтобы обвинить революционеров в поджигательстве (то же самое публично провозгласил Катков в адрес Герцена и Огарева), обмануть при помощи этого народ и развязать руки голицынской комиссии. В "Памятной записке" от 9 июня 1862 г. Валуев писал: "1) Не следует ли напечатать в газетах о производящихся следствиях? Можно бы, указав на невозможность подробных сообщений во время следственного производства, избрать для распубликования несколько данных, с целью обозначить то направление и тот дух, которые наконец вынудили правительство к принятию мер строгости... в особенности все то, что обнаруживает связь между пожарами и возмутительными прокламациями. 2) Разве не достаточно для задержания некоторых известных личностей факта их общественных сношений с Лондоном, их связей с другими арестованными лицами и т. п.?".

П. А. Валуев во всеподданнейшем отчете за 1861-1863 гг. с чувством определенного удовлетворения докладывал царю: "Опустошительные пожары, происходившие в Петербурге в последних числах мая 1862 года, послужили поводом к принятию новых мер для ограждения общественной безопасности и вместе с тем произвели сильное нравственное впечатление не только на жителей столицы, но и на всю Россию. Ясно было, что пожары происходили от поджогов. Не менее ясно казалась связь между поджигателями, старавшимися распространить смятение и неудовольствие в народе путем материальных опустошений, и теми другими преступниками, которые усиливались возжечь нравственный пожар правительственного и социального переворота. Несмотря на неудачу или неполный успех полицейских исследований, здравый смысл народа не усомнился в этой связи...

В эту эпоху совершился первый благоприятный переворот в общественном мнении; затихли похвалы, которые, несмотря на возмутительное зрелище университетских беспорядков, упорно приносились недоучившейся и вовлеченной в преступные заблуждения молодежи^*; в некоторых литературных органах стала заметною перемена направления; наконец, в них появились прямые протесты против изменнических действий наших заграничных агитаторов, до тех пор пользовавшихся в России непостижимым кредитом. Все почувствовали, что для спасения общества и государства нужны были энергические правительственные распоряжения..."^**

^* (Имелась в виду прежде всего статья Чернышевского "Научились ли?")

^** (Герцен (Лемке), т. XV, стр. 224-225.)

Так грязной клеветой на революционеров Валуев и III отделение хотели оправдать массовые аресты и все возрастающие репрессии^*.

^* (Кое-кто всерьез принял эту версию. Известно, что через несколько дней после того, как пожар истребил Толкучий рынок, Ф. М. Достоевский посетил Чернышевского и просил его воздействовать на поджигателей, дабы не повторилось подобного несчастья (Чернышевский, т. 1,. стр. 777-779). Своеобразно отнесся к валуевской легенде И. Аксаков. 12 июля 1862 г. он писал Ю. Самарину: "Разумеется, я не думаю, чтобы "Современник" и "Русское слово" были в связи с авторами прокламации и с поджигателями, но что последние суть их законнорожденные духовные детища, хотя и нежеланные, в этом нет сомнения" (ИРЛИ, ф. 3, оп. 2, д. 48, л. 65). О провокационном характере майских пожаров 1862 г. в Петербурге см.: В. И. Ленин, т. 5, стр. 27; Герцен, т. XV,. стр. 588-589; С. А. Рейсер. Петербургские пожары 1862 года.- "Каторга и ссылка", 1932, № 10. Ср.: он же. Артур Бенни. Л., 1933, стр. 43-61.)

Но "Памятная записка" Валуева знаменательна также к тем, что автор ее во втором пункте подсказал возможный путь для поисков формального повода к аресту Чернышевского.

Естественно, что в условиях цензурно-полицейских преследований выступление Чернышевского в защиту студенчества со статьей "Научились ли?" послужило еще одним сигналом; против редактора "Современника". Министр народного просвещения Головнин специально докладывал по поводу статьи "Научились ли?" царю. Сообщая об этом 19 мая 1862 г. Долгорукову, Головнин писал: "Я в исполнении высочайшего повеления предписал по цензуре министерства народного просвещения, чтобы обвинения и оправдания студентов С.-Петербургского университета в бывших в С.-Петербурге беспорядках допускались впредь к печати в периодических изданиях только в самых умеренных выражениях, а через 10 дней сделаю распоряжение о прекращении вовсе появления в печати статей подобного содержания, так как они возбуждают раздражение и не содействуют к водворению порядка"^*. Цензура шла в одном строю с III отделением, Валуевым и Голицыным.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, д. 61, лл. 28-28 об. Ср.: Герцен (Лемке), т. 15, стр. 224-225.)

7 июня 1862 г. министр внутренних дел Валуев сообщал Потапову: "Сегодня решено, что университет не будет открыт, кроме математического факультета, воскресные школы закрыты во всей империи до преобразования их, отделы помощи студентам будут закрыты, и журналы "Современник" и "Русское слово" приостановлены на 8 месяцев"^*. Официально о временном закрытии "Современника" и "Русского слова" было объявлено 19 июня^**. Валуев мотивировал этот шаг правительства тем, что в названных журналах замечено "систематически вредное направление и постоянные усилия к распространению вредных противорелигиозных и противоправительственных теорий"^***.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, д. 230, ч. 1, лл. 62, 63, 63 об. Записка написана на листочках по-французски. Опубликована в переводе Н. А. Алексеева в "Процессе", стр. 36.)

^** (См.: М. В. Львова. Как подготавливалось закрытие "Современника" в 1862 г.- "Исторические записки", АН СССР, т. 46, 1954, стр. 320.)

^*** (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Чернышевского. М., 1953, стр. 259.)

За три дня до этого Чернышевский был вызван в III отделение к генералу Потапову якобы для улаживания инцидента с ротмистром Любецким, оскорбившим публично Ольгу Сократовну и ее сестру. Но скорее всего случай этот являлся лишь формальным поводом к вызову. Для Потапова, видимо, важнее было лично присмотреться к человеку, за которым III отделение уже давно следило и со дня на день готовилось арестовать. К этому времени в руках Потапова находились не только агентурные сведения платных осведомителей, но и доносы анонимных "доброжелателей". В одном из них, датированном 5 июня 1862 г., в обращении к Потапову было написано: "Что вы делаете, пожалейте Россию, пожалейте царя!.. Правительство запрещает всякий вздор печатать, а не видит, какие идеи проводит Чернышевский - это коновод юношей... хитрый социалист... Избавьте нас от Чернышевского - ради общего спокойствия". Через несколько дней Потапов получил второе письмо, написанное тем же почерком^*. В нем содержалось требование уничтожить "Чернышевского с братьею и с "Современником". "По чувству самосохранения твержу вам,- писал добровольный доноситель,- избавьте нас от Чернышевского и его учения".

^* (А. А. Шилов не без основания сравнивал резко отрицательные высказывания Ф. А.Кони с письмами-доносами на Чернышевского в III отделение. Возможно, последние были написаны именно Ф. А. Кони. См.: А. А. Шилов. Чернышевский в донесениях агентов III отделения.- "Красный архив", 1926, т. 11 (14), стр. 126-127.)

Чернышевский, поняв истинную подоплеку вызова в III отделение, попытался выяснить, какие же претензии имеются к нему в сыскном штабе царизма. Как передает Н. В. Рейнгардт, слышавший позднее от самого Чернышевского рассказ о его посещении III отделения, редактор "Современника" "в разговоре с генералом спрашивал, не имеет ли что-нибудь против него, Чернышевского, правительство, на что Потапов заявил, что правительство ничего против него не имеет и ни в чем не подозревает"^*. Это было типичное полицейское двурушничество.

^* (Н. В. Рейнгардт. Н. Г. Чернышевский.- "Русская старина", 1904, № 2, стр. 530.)

Однако Чернышевский чувствовал, что дело обстоит далеко не так, как ему успокоительно говорил Потапов. В письме к Некрасову 19 июня 1862 г., расценивая закрытие "Современника" и "Русского слова" как начало террора, Чернышевский писал: "Мера эта составляет часть того общего ряда действий, который начался после пожаров, когда овладела правительством мысль, что положение дел требует сильных репрессивных мер. Репрессивное направление теперь так сильно, что всякие хлопоты были бы пока совершенно бесполезны"^*. Последующие события полностью оправдали прогноз Чернышевского. Показательно, что и Герцен рассматривал запрещение "Современника" и "Русского слова" как следствие "политического террора"^**. Даже умеренный либерал А. В. Никитенко, сваливая на революционную демократию вину за карательную политику правительства, сделал в своем дневнике такую запись: "Вот она и реакция, как и следует быть после таких бессмысленных и гадких дел, какие наделали наши красные. Воскресные школы велено закрыть; женский пансион в Вильно также. Школы будут преобразованы и подчинены строгому правительственному контролю. Журналы "Современник" и "Русское слово" закрыты на восемь месяцев"^***.

^* (Чернышевский, т. 14, стр. 454.)

^** (Герцен, т. XIV, стр. 214.)

^*** (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 277. Близкая к революционно-демократической молодежи 60-х гг. Е. Н. Водовозова писала в своих воспоминаниях:' "После петербургских пожаров в мае 1862 г. началась реакция. Но и такие репрессии, как частные аресты, заключение Чернышевского в крепость, закрытие воскресных школ, строгие преследования за сношения с Герценом, за распространение прокламаций и даже за простое хранение "Колокола", приостановка на восемь месяцев "Современника" и "Русского слова" не могли подавить радикальных течений в русском обществе". (Е. Н. Водовозова. На заре жизни, т. 2. М., 1964, стр. 186.))

В связи с отъездом царя из Петербурга в Прибалтику в столице 6 июля 1862 г. был создан Комитет общественного спасения под председательством великого князя Николая Николаевича наподобие того, какой существовал осенью 1861 г. В состав комитета входили: министр внутренних дел Валуев, министр иностранных дел Горчаков, военный министр Милютин и военный генерал-губернатор Петербурга Суворов^*.

^* (См.: Дневник П. А. Валуева, т. 1. М., 1961, стр. 183.)

Но особенную активность развили в это время Потапов и Голицын. Случай помог руководителям III отделения найти официальный предлог к давно подготовляемому аресту Чернышевского. Хотя в III отделении скопилось уже 113 донесений о великом публицисте, но все они не давали юридических оснований для решительных действий. И вдруг Потапов получает сигнал от своего секретного агента в. Лондоне Г. Перетца о том, что в Россию едет некто П. Ветошников с письмами от Герцена. 3 июля по прибытии в Кронштадт на английском пароходе "Пассифик" связной "лондонских пропагандистов" был арестован, и вся почта, посланная с ним в Россию, попала в руки III отделения. В приписке Герцена к письму Н. Огарева, адресованному Н. А. Серно-Соловьевичу, упоминалось имя Чернышевского. "Мы готовы издавать "Современник" здесь с Чернышевским или в Женеве. Печатать предложение об этом? Как вы думаете?" - спрашивал в ней Герцен Н. А. Серно-Соловьевича.

Этой неосторожной фразы оказалось вполне достаточно, чтобы III отделение немедленно приступило к расправе над властителем дум передовой России.

"Арестование сделано удачно..."

7 (19) июля 1862 г. около половины третьего пополудни на своей петербургской квартире по Большой Московской улице в доме № 4 Чернышевский был арестован столичным штаб-офицером III отделения полковником Ракеевым^*. Александр II и правительственные круги придавали этому событию большое значение. В письме к брату Константину в Варшаву, отправленному 13 (25) июля 1862 г. из Риги, царь писал: "Из Петербурга ничего особенного не получал, но в самый день моего отъезда по сведениям, сообщенным из Лондона, должно было сделать несколько новых арестаций, между прочим Серно-Соловьевича и Чернышевского. Найденные бумаги доказывают явно сношение их с Герценом и целый план революционной пропаганды по всей России". В ответ на это письмо великий князь Константин, о либеральных симпатиях которого трубила буржуазная историография, с откровенным цинизмом признавался: "Как я рад известию об арестовании Серно-Соловьевича и, особенно, Чернышевского. Давно пора с ним разделаться"^**.

^* (Полковник Ракеев - опытный жандарм, по словам М. А. Антоновича, был "докой по политическим обыскам и арестам". Не случайно именно ему доверили в свое время сопровождать гроб с телом Пушкина из Петербурга в Михайловское, а в сентябре - октябре 1861 г. производить обыски и арестовывать Михайлова и Обручева.)

^** (А. А. Сиверс. Переписка Александра II с вел. кн. Константином в 1862-1863 гг.- "Дела и дни", 1920, кн. 1, стр. 144-145.)

Однако царь напрасно утверждал, что III отделение заимело компрометирующие Чернышевского документы. Будучи очень опытным и умным конспиратором, Чернышевский понимал, что в обстановке реакции угроза ареста вполне реальна, поэтому обыск, произведенный жандармами на квартире руководителя "Современника", не дал никаких вещественных улик его виновности. А уж полицейские чины в этом случае старались, как говорится, в поте лица. В акте обыска и ареста Чернышевского было отмечено, что они "осматривали самым строжайшим образом всю занимаемую им квартиру и найденные у него в разных помещениях письма, рукописи и другие бумаги, часть недозволенных книг, сложив в холщовый мешок и опечатав оный, передали г. полковнику Ракееву вместе с самим Чернышевским дли представления в III отделение" (стр. 140). Чернышевский был заключен в 11 каземат (по официальной терминологии - "покой") Алексеевского равелина Петропавловской крепости, а бумаги его переданы в комиссию Голицына. Начался новый, сложный и мужественный период жизни и деятельности писателя-борца.

Арест Чернышевского имел широкий резонанс. Первый отклик находим в донесении Потапова Долгорукову, помеченном 2 часами ночи 7 (то есть 8) июля 1862 г.: "В городе, благодаря бога, все благополучно. С князем Суворовым, конечно, не без прений, согласились, и арестование сделано удачно; Ветошников и Серно-Соловьевич очень сконфужены; Чернышевский ожидал, взят здесь на своей квартире..."^* Чрезвычайно показательно в этом донесении беспокойство Потапова относительно того, как воспримут в Петербурге известие об аресте Чернышевского.

^* (Во второй половине дня 7 июля Потапов посетил Валуева. В тот же день последний записал в дневнике: "Серно-Соловьевич и Чернышевский арестованы вследствие обнаруженных сношений с Герценом, и эти сношения обнаружены при арестовании некоего Ветошникова, бывшего в Лондоне, и о приезде коего наш агент известил Потапова". (Дневник П. А. Валуева, т. 1. М., 1961, стр. 183-184.))

Слух об этом быстро распространился и вызвал различные отклики. Реакционеры-крепостники ликовали. Один из них писал 15 июля Потапову: "Спасибо вам, Александр Львович, что засадили Чернышевского, спасибо от многих. Только не выпускайте лисицу, пошлите его в Солигалич, Яренск - что-нибудь в этом роде - это опасный господин, много юношей сгубил он своим ядовитым влиянием".

Либеральная интеллигенция в подавляющем большинстве сочувственно отнеслась к аресту Чернышевского. Кое-кто приветствовал правительство за этот акт дикого произвола, кое-кто находил ему оправдание, но никто не осуждал царя. 10 июля 1862 г. А. В. Никитенко занес в дневник: "Говорят, арестовали Н. А. Серно-Соловьевича, Чернышевского, Писарева"^*. Эти бесстрастные строки на общем фоне эмоционального повествования мемуариста служат убедительным доказательством того, что А. В. Никитенко и не думал выражать недовольство по поводу ареста выдающихся общественных и литературных деятелей. Более того, видимо, как суровый упрек Чернышевскому, Серно-Соловьевичу, Писареву и их единомышленникам адресованы полные скепсиса слова: "Создать верования мы не можем, а потрясти их можем"^**.

^* (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 285.)

^** (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 285.)

Были люди, для которых арест Чернышевского явился полной неожиданностью, настолько конспиративен и осторожен был в своих действиях редактор "Современника". "Этот арест...- писал либеральный журналист Н. В. Рейнгардт,- меня сильно поразил, и я ломал себе голову, в каком деле мог участвовать Чернышевский, относившийся весьма скептически ко всем революционным попыткам, осуждавший печатно в одном из номеров "Современника" даже Герцена, к которому, как к мыслителю-философу, относился с большим уважением"^*.

^* (Н. В. Рейнгардт. Н. Г. Чернышевский.- "Русская старина", 1905, № 2, стр. 456.)

Наиболее типичным для либеральной интеллигенции было поведение К. Д. Кавелина. В его печально знаменитом письме к Герцену от 6 августа 1862 г. читаем:

"Известия из России, с моей точки зрения, не так плохи... Аресты меня не удивляют и, признаюсь тебе, не кажутся возмутительными. Это война: кто кого одолеет. Революционная партия считает все средства хорошими, чтоб сбросить правительство, а оно защищается своими средствами. Не то были аресты и ссылки при подлеце Николае. Люди гибли за мысль, за убеждения, за веру, за слова. Я бы хотел, чтобы ты был правительством, и посмотрел бы, как бы ты стал действовать против партий, которые стали бы против тебя работать тайно и явно. Чернышевского я очень, очень люблю, но такого брульона^*, бестактного и самонадеянного человека я никогда еще не видал. И было бы за что погибать! Что пожары в связи с прокламациями - в этом теперь нет ни малейшего сомнения"^**. В. И. Ленин назвал это письмо "образчиком профессорско-лакейского глубокомыслия"^***. В нем лицемерие и фарисейство сочетались с льстивым противопоставлением царствования Александра II режиму Николая I.

^* (Задира, неуживчивый человек (фр.).)

^** (Письма К. Д. Кавелина и И. С. Тургенева А. И. Герцену. Женева, 1892, стр. 82.)

^*** (В. И. Ленин, т. 5, стр. 33.)

Совершенно по-другому встретил революционный лагерь печальную весть об аресте Чернышевского.

"Если сказать, что арест Чернышевского на всех произвел сильное впечатление,- писал Пантелеев,- то это значит выразиться слишком слабо..."^* Мемуарист справедливо расценивал события 7 июля 1862 г. как катастрофу, постигшую не только Чернышевского, но и "Современник"^**. Ученик и последователь Чернышевского Н. Утин назвал июльские репрессии царизма "погромом 62-го года"^***.

^* (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958, стр. 342.)

^** (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания. М., 1958, стр. 146.)

^*** ("Литературное наследство", т. 67, стр. 725.)

И однако, в чем юридически состояла вина Чернышевского, никто в русском обществе толком не знал. Как передал П. А. Кропоткин, один из высокопоставленных сановников, государственный секретарь В. П. Бутков, в разговоре с ним сказал: "А знаете, что Чернышевский арестован? Он теперь, сидит в крепости.- За что? Что он сделал? - спросил я.- Ничего особенного! Но знаете, mon cher^*, государственные соображения!.. Такой талантливый человек, удивительно талантливый! Притом такое влияние на молодежь. Вы понимаете, конечно, правительство не может терпеть этого. Решительно не может"^**.

^* (Мой дорогой (фр.).)

^** (Петр Кропоткин. Записки революционера. М., 1925, стр. 152.)

Даже близкие Чернышевскому люди полагали, что его "дело должно скоро окончиться пустяками, потому что причиною ареста и обвинения против Чернышевского и Серно-Соловьевича были только перехваченные письма на их имена, пересланные из Лондона"^*.

^* (Письмо Е. Н. Пыпиной к родителям от 26 июля 1862 г.- "Литературное наследство", т. 25-26, стр. 387-388.)

В еще большем неведении долгое время находился Герцен. Он не знал даже официальной версии о причине ареста Чернышевского и Н. А. Серно-Соловьевича. Однако политическое чутье подсказывало ему, что их ожидают тяжелые испытания. Напечатав 15 августа 1862 г. в 141 листе "Колокола" заметку "Хроника террора", в которой извещал читателей об аресте Чернышевского и Н. А. Серно-Соловьевича, Герцен через несколько дней в письме к Е. В. Салиас де Турнемир сообщал: " В России террор, но ведь его надобно было ждать. Страшно больно, что С<ерно>С<оловьевича>, Черн<ышевского> и других взяли - это у нас незакрывающаяся рана на сердце"^*. Герцена глубоко волновала судьба арестованных. А оснований для беспокойств у него было более чем достаточно. 15 февраля 1863 г. Герцен с тревогой и гневным сарказмом напечатал в "Колоколе": "Наш давнишний знакомый А. Ф. Голицын, инквизиторский помощник в 1834 г., инквизитор en chef в 1863 (двадцать девять лет, какова карьера...) - готовит чудовищный процесс для вящей славы либерального царствования Александра II"^**. Герцен оказался полностью прав в этом печальном предвидении.

^* (Герцен, т. XXVII, стр. 251.)

^** (Герцен, т. XVII, стр. 49, ср.: т. XIV, стр. 285, 414.)

Начав свою деятельность 25 мая 1862 г. с борьбы против революционной пропаганды, голицынская комиссия вскоре превратилась в центральное следственное учреждение и самого активного проводника репрессивных мер, с помощью которых царизм стремился предотвратить государственный переворот в России. Уже в конце мая в состав голицынской комиссии были включены и подчинены ее председателю генерал-адъютант Ланской 2-й и С. Р. Жданов, возглавлявшие соответственно специальные комиссии "О поджогах" и "О воскресных школах". Но и этим дело не ограничилось. 16 сентября 1862 г. царь, утвердив доклад А. Ф. Голицына, предоставил его комиссии самые широкие полномочия. "Государь-император,- гласил официальный документ,- выслушав в заседании Совета министров отчет о занятии следственной комиссии под председательством члена Государственного совета статс-секретаря действительного тайного советника- князя Голицына и сведения о положении других следственных дел, имеющих связь с делом, сей комиссии порученным, изволил принять во внимание, что означенная следственная комиссия была первоначально учреждена по случаю распространения в С.-Петербурге печатных преступного содержания воззваний и покушения некоторых лиц возбудить воинские чины противу правительства. Из отчета комиссии видно, что при исследовании сего собственно дела, она открыла, что преступная деятельность злоумышленников направлена к ниспровержению существующего порядка правления посредством охлаждения к вере и неуважения к правительству, и что деятельность эта развита в больших размерах и на пространстве почти всего государства. Признавая поэтому необходимым принять самые строгие и решительные меры как к открытию и исследованию всех путей и источников преступной пропаганды, так. и к предупреждению и пресечению всех вообще способов ее распространения и развития, подвергнув виновных суду и наказанию без всякого замедления, его императорское величество соизволил высочайше повелеть:

1) Следственной комиссии, учрежденной под председательством... Голицына не ограничиваться исследованием виновных в распространении печатных по С.-Петербургу воззваний, но продолжать исследование всех вообще путей направленной противу правительства как заграничной, так и внутренней пропаганды, с тем чтобы комиссия не только исследовала во всей подробности и со всей надлежащей тщательностью все средства, предпринимаемые злоумышленниками для поколебания в народе доверия и уважения к правительству, но и принимала бы самые строгие и решительные меры для предупреждения и пресечения вредных и опасных намерений и действий злоумышленников.

2) Как в заседании Совета министров, бывшем 13-го сего сентября, его величество изволил выразить волю свою, дабы все министры и главноуправляющие отдельными частями содействовали комиссии в успешном исполнении возлагаемого на нее поручения, то за сим предоставить комиссии во всех тех случаях, где она встретит необходимость в содействии министерств и главных управлений, относиться прямо к министрам и главноуправляющим, кои обязаны исполнить все ее требования, и

3) как некоторые из виновных по делам, бывшим в рассмотрении означенной комиссии, переданы уже или суду правительствующего сената или суду военному в сухопутном и морском ведомствах, то предоставить как министру юстиции, так и военному министру и управляющему морским министерством принять все меры, чтобы судебные дела, как о сих, так и других лицах, прикосновенных к делам комиссии, кои впоследствии будут переданы на рассмотрение судебных мест, были решаемы без всякого замедления и без очереди, дабы виновные получили следующее им по закону наказание, сколь возможно скорее"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 95, оп. I, ед. хр. 1, ч. 1, 1862, лл. 105-106 об. Ср.: ЦГИАЛ, ф. 1405, оп. 534, 1862, ед. хр. 617, лл. 4-4 об. 13 сентября П. Л. Валуев записал в дневнике: "Утром в Царском Селе Совет Министров. Докладывались результаты исследований разных следственных комиссий: голицынской, о пожарах, о воскресных школах, по военному и морскому ведомствам. Положено распространить, или, точнее, продолжать, действия комиссии под председательством кн. Голицына. Совещание было бесцветно. Возбуждать общего вопроса о современном политическом положении России при настроении умов собрания я признал неудобным". (Дневник П. А. Валуева, т. 1. М., 1961, стр. 189.))

Через голицынскую комиссию прошли сотни людей^*, но самым главным, без сомнения, было следственное дело Чернышевского. По существу, исходной датой его можно считать посылку Потаповым Голицыну 5 июня 1862 г. письма анонимного осведомителя. В очередном донесении царю от 10 июня 1862 г. за прошедшую неделю на основе полученных данных в специальном разделе "О литераторе Чернышевском" сообщалось: "Члену комиссии, свиты вашего величества генерал-майору Потапову 5-го сего июня прислано по городской почте от неизвестного лица письмо, в котором пишущий, объясняя действия литератора Чернышевского против правительства и называя правою его рукою бывшего студента Ник. Утина, говорит о дошедшем до него сведении, что в Воронеже, Саратове и Тамбове существуют комитеты социалистов, подстрекающие молодых людей к увлечению вредными идеями. По сему последнему обстоятельству приняты надлежащие меры со стороны III отделения... указание же на Чернышевского и Утина, о которых и до сего имелись неодобрительные сведения, комиссия приняла к соображению"^**. Таким образом, более чем за месяц до ареста на Чернышевского в инквизиционном комитете Голицына было заведено своеобразное досье. Уже на следующий день после заключения Чернышевского в Алексеевский равелин Голицын докладывал царю: "в настоящем положении порученного комиссии дела все ее внимание обращено на обнаружение главных деятелей и их преступных замыслов"^***.

^* (1 марта 11864 г. Голицын доносил царю: "... со времени учреждения комиссии производство в ней дел касалось вообще 544 лиц, из коих:

 1. Преданы суду 

 а) правительствующего сената ..... 129 
 б) военному суду .................  17 
 в) уголовному суду ...............   3 
                                    149 

 2. Подвергнуты административным взысканиям 

 а) полицейскому надзору ........... 87 
 б) негласному наблюдению .......... 99 
 в) наблюдению начальства и передано
 на распоряжение III отд ........... 57 
 г) сделано внушений ............... 21 
                                    264 

 3. Оставлено от дела свободными ... 47 

 4. Передано для исследования в 
 разные ведомства .................. 84 
                                   544"

Как отмечал С. С. Татищев, "наибольшую деятельность комиссия проявила в 1862 г. Со дня своего основания и по 1 января 1863 г. привлечено ею к следствию 137 лиц; из них преданы суду 68, подвергались административным взысканиям 63 и 6 освобождены от наказания" (ЦГИАЛ, ф. 878, оп. 1, ед. хр. 85, л. 4. Ср.: Краткий отчет по делам высочайше учрежденной комиссии 1862-1871 гг.- "Голос минувшего", 1915, № 4). 24 октября 1862 г. генерал-майор Огарев обратился от имени А. Ф. Голицына к коменданту Петропавловской крепости с просьбой увеличить количество комнат, отведенных следственной комиссии. "Помещение это,- сетовал Огарев,- по обширности дела и по множеству требующихся к допросу лиц, оказывается недостаточно в том отношении, что по числу и расположению комнат в нем могут быть произведены допросы в одно время только двум лицам. А как по обстоятельствам дела необходимо еще допросить многих лиц, то чтобы устранить медленность в допросах, комиссия имеет честь покорнейше просить ваше превосходительство приказать очистить находящуюся в смежности с помещением комиссии комнату... и снабдить ее мебелью. Приобретение этой комнаты даст возможность производить допросы одновременно трем человекам". (ЦГИАЛ, ф. 1280, оп. 1,. 1862, ед. хр 245, л. 26.) Просьба эта была удовлетворена. Об интенсивности работы голицынской комиссии свидетельствует также тот факт, что в начале она заседала лишь три дня в неделю (понедельник, среду, пятницу), а с сентября 1862 г.- шесть дней в неделю. (ЦГАОР, ф. 95, оп. 1, ед. хр. 1, ч. 1, л. 40.) Заметим кстати, что, по данным министерства внутренних дел на 1 июля 1862 г., под надзором полиции находилось 9293 человека (ЦГИАЛ, ф. 1282, оп. 1, 1862, ед. хр. 65, лл. 10 об. 13).)

^** (ЦГАОР, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, лл. 7-7 об.)

^*** (ЦГАОР, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, л. 31 об.)

Однако в деле Чернышевского голицынская комиссия встретилась с непредвиденными трудностями - отсутствием юридических улик и вещественных доказательств вины арестованного. Следствие неприлично затягивалось. 2 октября 1862 г. Е. Н. Пыпина писала в Саратов: "Дело Николи, по слухам, даже не начиналось. Теперь думают, что история с письмами^* вздор и поэтому не знают, что с ним делать, и допросов ему до сих пор не было. Говорят, что теперь они решили обвинить его на основании всех его статей, и разбирают их с самого его поступления в "Современник"^**.

^* (Имеется в виду корреспонденция Герцена и Огарева, отобранная у П. Ветошникова.)

^** (Сб. "Николай Гаврилович Чернышевский. 1828-1928. Неизданные тексты, материалы и статьи". Саратов, 1928, стр. 301.)

Первый допрос Чернышевского состоялся лишь 30 октября. По вопросным пунктам и предъявленным обвинениям в "сношениях с находящимися за границей русскими изгнанниками и другими лицами, распространяющими заграничную пропаганду против правительства; равно в содействии им к достижению преступных их целей", Чернышевский понял, что никаких конкретных обличающих его материалов у комиссии нет. Это обстоятельство определило и его дальнейшее поведение. Он не только отрицал все, что ему инкриминировали, но и требовал быстрейшего решения вопроса о своем освобождении.

Комиссия попала в весьма затруднительное положение. III отделение не для того, конечно, арестовало Чернышевского, чтобы, расписавшись в своей беспомощности, отпустить его безнаказанно на свободу. Любыми средствами нужно было достать против писателя-борца обличающие документы. И вот здесь-то и выплыл на поверхность изощренный провокатор В. Костомаров. То, что оказалось не по плечу Следственной комиссии, то с успехом выполнило III отделение, и в первую очередь его начальник штаба. По образному выражению первого исследователя процесса Чернышевского, М. К. Лемке, "Потапов взял на себя роль режиссера, сценаристом была комиссия, а в ней - прежде всего Голицын; кн. Долгоруков, по-видимому, ограничился ролью директора театра, иногда делавшего всем общие указания. Другим директором был двоедушный царь"^*. Началась срочная фабрикация подложных документов и свидетельств. Пожалуй, в истории царского суда за все годы его существования процесс Чернышевского явился самым ярким показателем того, что представляло собой так называемое "правосудие".

^* (Лемке. Политические процессы, стр. 268.)

Закулисная механика

Свою карьеру провокатора В. Костомаров начал еще осенью 1861 г. во время процесса над участниками нелегальной типографии в Москве. 9 января 1862 г. комиссия аттестовала его следующим образом: "... корнет Костомаров весьма много содействовал к раскрытию некоторых обстоятельств возложенного на комиссию дела, хотя показания его, Костомарова, не всегда вполне соответствовали действительности совершавшихся фактов..."^* Ожидая приговора по делу о нелегальной типографии в Москве и распространении запрещенной литературы, Костомаров прилагал все усилия, чтобы избежать наказания. От "чистосердечных" признаний он переходит к прямым доносам. Свои потенциальные возможности В. Костомаров раскрыл на процессе Михайлова. В этом случае им был использован незамысловатый прием провокации. В. Костомаров написал "откровенное" письмо к несуществующему адресату, которое "случайно" попало в руки III отделения и погубило Михайлова. Правда, исполнявший в связи с отсутствием Долгорукова обязанности начальника III отделения П. А. Шувалов, поступил с В. Костомаровым довольно бесцеремонно и не сохранил в тайне его подлога. Это, однако, не остановило сыщика И. Д. Путилина, находившегося на службе у петербургского генерал-губернатора Суворова, проявить особый интерес к В. Костомарову. Последний охотно пошел на сближение. В феврале 1862 г. Путилин представил В. Костомарова начальнику штаба корпуса жандармов и управляющему III отделением генералу Потапову, приехавшему в Москву. Во время беседы В. Костомаров заявил, что "может дать указания на лиц, участвующих в политическом движении", и в первую очередь назвал Чернышевского.

^* ("Процесс", стр. 103-104.)

В записке, направленной 23 мая 1862 г. петербургским обер-полицмейстером И. В. Анненковым А. Ф. Голицыну, содержались довольно интересные подробности разговора Потапова с В. Костомаровым (правда, не ко всем из них можно отнестись с полным доверием): "В Москве отставной корнет Всеволод Костомаров только по личному особому увещанию... генерал-майора Потапова, после того, как уже дал формальное показание в следственной комиссии, сознался (и то на словах, а не на бумаге), что он раздавал воззвания: "К молодому поколению", "Великорусе", и потом уже прибавил, что воззвание к "Барским крестьянам" писано Чернышевским и печатано в Лондоне им, Костомаровым, "К войску и офицерам" - подполковником Шелгуновым, "К духовенству" - Благосветловым"^*. Здесь важно отметить, что В. Костомаров, хотя и устно, но еще до ареста Чернышевского назвал его автором прокламации "Барским крестьянам".

^* (ЦГАОР, ф. 95, оп. ,1, ед. хр. 1, ч. 1, 1862, лл. 41 об.- 42.)

Предложение В. Костомарова уличить Чернышевского в этот раз было лишь принято к сведению. Но летом 1862 г., когда появилась прокламация "Молодая Россия" и правительство забило тревогу, Суворов, Долгоруков и Потапов вспомнили о В. Костомарове. Почувствовав, что в нем нуждаются, В. Костомаров стал набивать себе цену. Между ним и Путилиным, выступавшим в качестве посредника, начался своеобразный торг. Широковещательные обещания В. Костомарова явно гипнотизировали правительство. Слухи о них дошли даже до царя. 6 июля 1862 г. П. А. Валуев записал в дневнике: "Государь говорил мне о каких-то таинственных открытиях, которые надеется сделать кн. Суворов. Накануне сам кн. Суворов предуведомлял меня об этом. Выходит, что Костомаров, обвиненный и судимый по прошлогоднему делу Зайчневского и Аргиропуло, обещал "ревелации"^*, будто бы не сделанные им в то время по случаю каких-то неловких приемов Шувалова"^**.

^* (Разоблачения, откровения (лат. и фр.).)

^** (Дневник П. А. Валуева, т. 1. М., 1961, стр. 183.)

Сам Валуев не оставался безучастным в "костомаровской истории". В его дневниковой записи от 12 июля 1862 г. читаем: "По возвращении на дачу был у меня Путилин по делу об ожидаемых от Костомарова ревелациях. Костомаров требует, чтобы его разжаловали в солдаты и обеспечили существование его матери и, кроме того, не выдавали его показаний, как было по делу Михайлова. Все возможно, кроме первого, потому что дело в Сенате, следовательно, нельзя определять наказания произвольного. Костомаров говорит об обширно распространенном заговоре, обещает назвать членов революционного комитета, им управляющего, и земской думы, ему содействующей, говорит о денежных средствах общества, о связях с армиею и т. п.^*. Негоциация с Костомаровым затормозилась вследствие личных щекотливостей кн. Суворова, который вел дело на свою руку, и Потапова, который о нем знал. Я дал Путилину положительный от себя отзыв и послал его в Москву для переговоров с Костомаровым"^**.

^* (В Записке, шефу жандармов 15 июня 1863 г. было написано: "Во время состояния Костомарова под судом бывший надзиратель здешней полиции Путилин доводил до сведения с.-петербургского военного генерал-губернатора, что Костомаров, если он будет освобожден, и даны будут средства, откроет с ним, Путилиным: 1. Главную думу революционного комитета в Москве и С.-Петербурге; 2. Тайную типографию и архив сего комитета в Москве и 3. Склад оружия". ("Процесс", стр. 104.))

^** (Дневник П. А. Валуева, т. 1. М., 1961, стр. 184-185.)

Долгоруков и Потапов, со своей стороны, предпринимали ряд мер, чтобы заполучить от В. Костомарова интересующие их сведения. 10 июля 1862 г. (то есть уже через три дня после ареста Чернышевского) Долгоруков писал Потапову: "Не полезно ли будет, согласно с прежними мнениями князя А. Ф. Голицына, вытребовать Костомарова в СПб и воспользоваться его указаниями тем способом, который признается наиболее успешным?" (стр. 143). Руководители III отделения полагали с помощью В. Костомарова заполучить обвинительные материалы против Чернышевского. В связи с этим 12 декабря 1862 г. Долгоруков доложил царю предложение Потапова о том, чтобы "обнародование действий комиссии повременить теперь до ожидаемых открытий Костомарова, на том основании, что у нас теперь только об одном Чернышевском дело не приходит к окончанию".

Большие надежды на В. Костомарова возлагала и голицынская комиссия, в журнале которой от 10 февраля 1863 г. о процессе Чернышевского было записано: "Ожидаются по указанию Костомарова необходимые дополнительные сведения, которые должны определить дальнейшее направление сего дела"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, часть 10, литера "А", л. 16.)

В конце декабря 1862 г. В. Костомарова на несколько дней вытребовали в Петербург, где 2 января объявили приговор сената: 6 месяцев тюремного заключения. Приговор этот оказался для В. Костомарова неожиданным, так как он надеялся на более мягкое наказание - разжалование в солдаты и отправку на Кавказ, что было одним из условий его обещанных "откровений". Правда, Суворов еще до объявления приговора передал ему через Путилина, что "если он окажет правительству важную услугу, то содержание в крепости может быть отменено"^*. В. Костомаров готов был продать свою совесть кому угодно, лишь бы подороже. Поэтому он вел весьма примитивную, но, во всяком случае, двойную игру с князем Суворовым и с III отделением. Узнав о приговоре, В. Костомаров немедленно написал письмо начальнику штаба корпуса жандармов Потапову с просьбой о встрече, во время которой намеревался переговорить об обещанной записке^** и о дальнейших действиях^***. По всей видимости, эта встреча (намечаемая на понедельник, то есть 7 января) в первых числах месяца не состоялась, так как В. Костомарова срочным порядком отправили в Москву. 7 января 1863 г. Костомаров послал Суворову из Москвы письмо, в котором подтвердил свои обещания оказать помощь правительству в борьбе с революционным движением. Однако инициатива во взаимоотношениях с провокатором начинает переходить в руки III отделения и 7 же января 1863 г. В. Долгоруков телеграфировал московскому генерал-губернатору Тучкову: "Прошу прислать Костомарова не по этапу, а по железной дороге, под строгим надзором (прямо к коменданту здешней крепости")^****, По прибытии в Петербург Костомаров был помещен в Алексеевский равелин, но не как обычный арестант. Ему разрешили ходить в церковь, встречаться с матерью и совершать прогулки под надзором офицера. Долгоруков и Потапов дали понять, что правительство вознаградит его за услуги. Это, видимо, в конечном итоге и определило ориентацию В. Костомарова. Правда, 12 января с ним виделся Суворов, но дальше известных "ревелаций" дело не пошло. Не исключено, что Суворову стало неприятно личное общение с назойливым провокатором. 15 января Суворов докладывал царю о своей встрече с В. Костомаровым, а 16 января передал устно А. Ф. Голицыну высочайшее повеление принять к производству дело о разжалованном в рядовые В. Костомарове. В тот же день комиссия поручила Потапову "войти в личные объяснения" с подследственным.

^* (Лемке. Политические процессы, стр. 248.)

^** (М. Лемке считал, что указанной "запиской" является костомаровский "Разбор литературной деятельности Чернышевского" (Лемке. Политические процессы, стр. 249). Нам думается, что в данном случае речь шла о первом проекте разоблачительного письма, которым было послание к Якову Алексеевичу Ростовцеву от 3 января 1863 г. (см. наст. изд. ниже). Отвлеченные умствования и сентиментальные излияния В. Костомарова в этом послании не встретили признания у Потапова, и оно осталось без каких-либо последствий.)

^*** (Видимо, сведения об этом дошли до великого князя Константина, который писал Александру II 12 января из Варшавы: "Дай бог, чтобы московский приговоренный сделал обещанные открытия и чтоб раскрытие русских заговоров было удачнее, чем здесь, дабы тем предупредить те несчастья и то кровопролитие, которые предстоят здесь бедной Польше". (ЦГАОР, ф. 678, ед. хр. 773, л. 382 об.))

^**** (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1861, ед. хр. 212, л. 466.)

С этого времени и оформилось сотрудничество Потапова и В. Костомарова в деле Чернышевского. Без сомнения, Потапов вдохновил и идейно направил провокаторскую деятельность В. Костомарова. Их совместными усилиями коварный замысел приобрел большую изощренность и внешнюю доказательность для голицынской комиссии. Но началось все с довольно путаного показания В. Костомарова от 18 января 1863 г., которое явно не удовлетворило следственную комиссию. В нем он по-прежнему называл автором прокламации "Барским крестьянам" Михайлова. Но уже подготовлял почву для наветов на Чернышевского заявлением о том, что передал якобы на сохранение некоему Шиповалову свою переписку с Михайловым, а также письмо Чернышевского к Плещееву и записку Шелгунова. Решено было "заполучить эти документы". В. Костомаров написал на имя некоего Ивана Сергеевича Шиповалова (в Москве действительно оказался Шиповалов, или Шаповалов, но Николай Ираклиевич) записку с просьбой вернуть искомый пакет. По всей видимости, В. Костомаров слышал от кого-то фамилию - Шиповалов, но лично его не знал. Тем не менее это не помешало ему адресовать незнакомцу свою просьбу.

Сам В. Костомаров заранее предвидел, что выдуманного им пакета с письмами никто от Шиповалова не получит. И все же пошел на явную мистификацию голицынской комиссии. В связи с этим напрашивается вполне естественное предположение, что в "шиповаловскую историю" был посвящен Потапов (в создавшемся положении В. Костомаров не рискнул бы водить за нос еще и III отделение). Эта версия рассматривалась Потаповым как своеобразная проба сил В. Костомарова в подготовляемой провокации и одновременно как поиск наиболее подходящего приема фальсификации вещественных доказательств против Чернышевского. Голицынская комиссия отнеслась с доверием к выдумке В. Костомарова и 21 января 1863 г. командировала одного из своих членов - генерал-майора Огарева в Москву на поиски "пакета". К разысканиям были привлечены: сотрудник III отделения Путерницкий, пристав следственных дел Загоскин, московский штаб-офицер корпуса жандармов полковник Воейков, а также мать арестованного и его брат Алексей Костомаров.

Первым к Шиповалову был направлен А. Д. Костомаров. Но, прежде чем появиться у адресата, он заручился письмом к Шипозалову от его знакомого А. Н. Плещеева. "Добрейший Николай Ираклиевич,- писал Плещеев,- меня просит А. Д. Костомаров, которому есть до вас какая-то нужда, удостоверить вас, что это действительно он, а никто, другой, так как вы его никогда не встречали. Я согласился исполнить его просьбу, хотя не знаю, в чем именно состоит его дело к вам"^*. Однако и это рекомендательное письмо не открыло А. Д. Костомарову двери квартиры Н. И. Шиповалова. Последний почувствовал в назойливых попытках А. Д. Костомарова встретиться с ним что-то недоброе и решительно отказался от какого-либо общения с ним. На письмо же А. Н. Плещеева последовал ответ: "Милостивый государь. Не имея чести знать никого из фамилии гг. Костомаровых, я решительно становлюсь в тупик и не могу понять, откуда идут эти недоразумения. Если еще люди не совсем изверились в бога, даю вам слово перед его светлым образом. С истинным почтением имею честь быть ваш покорный слуга Н. Шаповалов"^**. Неудача А. Д. Костомарова не обескуражила на первых порах полицейских. К Шиповалову была направлена мать В. Костомарова. Но и она не добилась успеха. Не дало никаких результатов и личное свидание Н. Н. Костомаровой с Н. И. Шиповаловым, организованное жандармами.

^* (ЦГАОР, ф. 100, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 176, литера "А", л. 153.)

^** (ЦГАОР, ф. 100, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 176, литера "А", л. 153. М. К. Лемке ошибочно переадресовал это письмо матери В. Костомарова. См.: Лемке. Политические процессы, стр. 264.)

В ответ на неутешительное донесение генерал-майора Огарева Потапов 23 января послал ему телеграмму: "Прапорщика Костомарова вышли с первым поездом в Петербург прямо ко мне с письмом брата, Шиповаловых не трогай. Следить. Путерницкому постараться войти в кружок Шиповалова"^*. Такое распоряжение начальства вызвало недоумение у Огарева. 24 января он телеграфировал Потапову: "Признаться тебе, я удивляюсь, чего вы церемонитесь с Шиповаловым и Плещеевым и чего жалеть архибестию Костомарова"^**. Текст телеграмм Потапова и Огарева подкрепляет высказанное нами предположение о том, что первый из них был посвящен в "шиповаловскую историю". Поэтому-то Потапов и отнесся к провалу костомаровского фарса в Москве как к должному, без всякого неудовольствия. "Шиповаловская версия" самостоятельно просуществовала еще недолго,, но не исчезла совершенно из дела Чернышевского.

^* (ЦГАОР, ф. 100, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 175, л. 8.)

^** (Лемке. Политические процессы, стр. 264.)

Кроме того, из нее Потапов сделал для себя важные выводы, взяв в свои руки дело изготовления фальшивых документов для изобличения Чернышевского.

Вся кухня гнусной фальсификации вещественных доказательств против обвиняемого обнажается в письмах В. Костомарова к Потапову и в еженедельных донесениях голицынской комиссии.

После соответствующих внушений Потапова В. Костомаров выразил намерение "уличить" Чернышевского в том, что он автор прокламации "Барским крестьянам". Не исключено, на наш взгляд, что этот ход был подсказан В. Костомарову именно Потаповым. Определено было и средство разоблачения. Сфабриковали сверхоткровенное письмо В. Костомарова к вымышленному лицу, названному вначале Милюковым, а затем Соколовым, в котором провокатор, изощренно доносил на Чернышевского. Черновую редакцию своего послания В. Костомаров представил на просмотр Потапову. В сопроводительной записке он писал: "Посылаю вам черновой проект моего письма к неизвестному другу. Тысячу раз извиняюсь, что письмо мое вышло черновое в полном смысле этого слова... Я до девяти часов вечера все ждал обещанных вами бумаг и не дождался... Что же касается до того, что в письме моем больше болтовни, чем дела,- в этом вините уж не меня, а скудость самих фактов. Впрочем, я полагаю, что при той обстановке, которая имеется в виду, совершенно достаточно и этого... Все это - черновое, и может измениться хоть сто раз...".

В процитированном отрывке из костомаровской записки бросаются в глаза удивительная развязность и циничная откровенность автора. Но еще существеннее в ней письменное подтверждение активного участия Потапова в изготовлении клеветнического документа. Правда, В. Костомарова все-таки беспокоила судьба его "творения", и он 19 февраля запросил о нем своего шефа, сообщив одновременно, что получил ожидаемые от него бумаги (дневник Чернышевского и прошение своей матери). Но беспокойство В. Костомарова было излишним. Его письмо с пометкой "Тула, 5 марта" уже 18 февраля было доложено Потаповым голицынской комиссии и получило одобрение.

Потаповым же при содействии В. Костомарова был детально разработан план действий. Его содержание изложено "журнале следственной комиссии 18 февраля (стр. 173-175) и в донесении Голицына царю 20 февраля 1863 г. В одном из пунктов плана предусматривалось, что "написанное Костомаровым письмо будет отдано здесь <то есть в Петербурге.- И.П.> и адресовано будто бы из Тулы, в то время когда он, следуя по назначению на Кавказ, прибудет в этот город". Царь утвердил план действий, написав 21 февраля 1863 г. на донесении Голицына резолюцию: "согласен". Однако против последнего абзаца документа, где указывалось, какие вознаграждения должны были ожидать В. Костомарова и его родных, Александр II сделал помету карандашом: "По этому дам особое приказание генерал-адъютанту Долгорукову"^*. Царь не торопился с оплатой услуг, ожидая результатов доноса.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, лл. 18. 20 об.)

Послание В. Костомарова к мнимому Соколову^* открывает новый этап в деле Чернышевского. Оно дало голицынской комиссии основной материал для обвинения узника Алексеевского равелина. Но даже этого документа для соблюдения хотя бы внешней законности в судопроизводстве оказалось недостаточно. Тогда Потапов и В. Костомаров сфабриковали необходимое вещественное доказательство - "собственноручную" записку Чернышевского к Костомарову. На пожелтевшем листочке бумаги, "а одной стороне которого рукой Костомарова были записаны какие-то стихи, на другой - он карандашом, подделываясь под почерк Чернышевского, написал: "В. Д. Вместо "срочно обяз." (как это по непростительной оплошности поставлено у меня), наберите везде "временно обяз.", как это называется в Положении". Таким образом, эта записка и свидетельские показания П. В. Яковлева должны были документально обосновать, что автором прокламации "Барским крестьянам" был Чернышевский.

^* (Фамилия эта была упомянута в письме Плещеева к В. Костомарову, на что обратил внимание сената Н. Г. Чернышевский.)

В то время когда Потапов с Костомаровым готовили фальшивые документы, "обличающие" Чернышевского, он, мужественно перенося тюремные испытания, требовал немедленного представления доказательств своей вины (твердо веря в то, что их у правительства нет) и свидания с женой. Руководители III отделения, куда доставлялись все письма узников Алексеевского равелина, умышленно задерживали ответ на резкие по тону обращения Чернышевского. Тогда последний решил прибегнуть к необычной для России форме протеста - голодовке. В течение девяти дней - с 28 января по 6 февраля - он отказывался принимать пищу, пока начальство не пообещало ему скорого свидания с женой.

Провокация Потапова - Костомарова развязала руки следственной комиссии. Чернышевскому было предъявлено обвинение в революционной пропаганде и в стремлении свергнуть самодержавие.

17 марта Голицын доносил Александру II "О допросе Костомарова": "Отобраны показания от возвращенного из Тулы в С.- Петербург разжалованного в рядовые Всеволода Костомарова по содержанию его письма к некоему Соколову, в котором Костомаров обвиняет отставных титулярного советника Чернышевского и подполковника Шелгунова в написании воззваний: первым - "К барским крестьянам", а вторым - "К солдатам". После сего приступлено будет к допросам Чернышевского"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 1109, I эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, л. 27 об.)

Неравная борьба. Господа сенаторы шельмуют

С середины марта до начала мая 1863 г. систематически идут допросы и очные ставки. Чернышевский по-прежнему упорно защищается и разоблачает подложность представленных Костомаровым материалов. В донесении следственной комиссии царю от 24 марта 1863 г. имелся специальный раздел: "О допросе Чернышевского". В нем сообщалось: "Отобрано показание от отставного титулярного советника Чернышевского по обвинению его разжалованным в рядовые Всеволодом Костомаровым в составлении воззвания "К барским крестьянам" и в передаче сего воззвания для напечатания бывшему студенту Московского университета Сороко. В преступлении этом Чернышевский как на допросе в комиссии, так и на очной ставке с Костомаровым не сознался, и к улике его комиссией собираются сведения"^*.

^* (ЦГАОР, ф. 1109, I эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, л. 27 об.)

Исчерпав на время свои возможности уличить Чернышевского, Костомаров решил оказать на него психологический нажим. 11 апреля 1863 г. на вопрос следственной комиссии, что он может представить для подтверждения возводимых им на Чернышевского обвинений, Костомаров отвечал: "Фактических доказательств к улике Чернышевского, кроме тех, которые уже имеются в виду комиссией, дать я никаких не могу; но прошу доставить мне еще раз очную ставку с г. Чернышевским, ибо, может быть, мне удастся подействовать на него силою убеждения". Но и этот ход был опровергнут Чернышевским.

В конце очной ставки он заявил: "Сколько бы меня ни держали, я поседею, умру, но прежнего своего показания не изменю".

А вскоре комиссию постигла еще одна неудача. С позором провалился лжесвидетель П. В. Яковлев. Освобожденный из-под ареста в рабочем доме (где он сидел за систематическое пьянство) и снабженный деньгами на поездку в Петербург,. Яковлев, изрядно подпив, надебоширил на вокзале и был доставлен полицией в дом предварительного заключения. Здесь он, охваченный страхом и сомнениями, открыл студентам Гольц-Миллеру, Петровскому-Ильенко, Новикову, Сулину и Ященко, содержащимся под стражей по делу Зайчневского - Аргиропуло, сокровенную цель своей поездки в Петербург. Когда студенты узнали, что Яковлев по наущению Костомарова должен оклеветать Чернышевского, они немедленно написали об этом Некрасову. Издатель "Современника",_ желая разоблачить подготовляемую провокацию, передал лично Потапову полученное им 13 апреля 1863 г. письмо арестованных студентов, в котором они выражали готовность подтвердить свои показания под присягой. Такой оборот дела нарушал планы Потапова и ставил его, вообще говоря, в глупое положение. Потапов немедленно принял меры, чтобы замять скандал и нейтрализовать неприятные последствия провала Яковлева. Он объявил Некрасову, что материалы следствия о Чернышевском якобы уже переданы в сенат и III отделение не может принять никаких мер по письму студентов.

Срочным порядком 19 апреля голицынокая комиссия принимает решение о П. В. Яковлеве. Своего неудачного помощника члены комиссии предлагали, не ожидая окончания четырехмесячного срока заключения в рабочем доме, который он должен был отбыть за прежние провинности, "отправить... на жительство в Архангельскую губернию под надзор полиции".. 22 апреля царь утвердил мнение комиссии. Высылая П. В. Яковлева в места столь отдаленные, правительство явно стремилось замести следы. Казалось, после этого один лжесвидетель совершенно разоблачен, а репутация второго сильно поколеблена. Но не тут-то было. Хотя самого Яковлева и сослали, его показания оставили в силе и использовали при составлении приговора.

Вопреки фактам и в нарушение многих норм следствия, голицынская комиссия посчитала возможным закончить разбирательство дела Чернышевского, передав его, а заодно и дело Шелгунова, на рассмотрение в сенат. 5 мая 1863 г. Голицын донес об этом царю: "Обстоятельства сих дел указывают, что Чернышевский находился в сношениях с Герценом, которому он, как сам показал, поручал ездившему летом 1861 г. в Лондон бывшему губернскому секретарю, ныне сосланному в каторжную работу за государственное преступление Михайлову, сказать, чтобы Герцен не завлекал молодых людей в политические дела. В привезенном из Лондона коллежским секретарем Ветошниковым письме от Герцена к Ник. Серно-Соловьевичу. между прочим сказано: "Мы готовы издавать "Современник" здесь с Чернышевским или в Женеве, печатаем предложение об этом"^*. В бумагах Чернышевского найдено письмо без подписи и без означения, кому оно писано, с выскобленными в нем многими словами. Письмо это, по объяснению Чернышевского, писано Герценом и Огаревым и получено Чернышевским по городской почте от неизвестного лица. В нем говорится, что Чернышевский имеет влияние на юношество, что он держится того же знамени, как и Герцен, и что он, по выражению письма, "ехал дружески возле". Кроме сего, по показанию разжалованного из отставных корнетов в рядовые Костомарова, Чернышевский в 1861 г. будто бы написал возмутительное воззвание "Барским крестьянам", которое передал для напечатания приезжавшему из Москвы в С.-Петербург бывшему студенту тамошнего университета дворянину Иосифу Сороко, дав ему 200 рублей на издержки по печатанию, что Чернышевский принимал участие в составлении написанного полковником Шелгуновым воззвания "К русским солдатам" и что якобы весною 1861 г. Костомаров писал под диктовку Чернышевского воззвание к раскольникам.

^* (Герцен, опубликовав в 193 листе "Колокола" "Сенатскую записку" по делу Чернышевского, разоблачил явную передержку в ней при цитировании его приписки в письме к Н. А. Серно-Соловьевичу. Так, вместо: "Мы готовы издавать "Современник" здесь с Чернышевским или в Женеве. Печатать предложение об этом. Как вы думаете?" - в "Сенатской записке" значилось: "Мы здесь или в Женеве намерены с Чернышевским издавать "Современник". Донесение А. Ф. Голицына демонстрирует еще один вариант грубой фальсификации подлинника.)

Против всех сих обвинений Чернышевский не сделал сознания и не был уличен на очной ставке Костомаровым, равно и дворянин Сороко, отвергнув относящиеся до него обстоятельства, остался при отрицательном своем показании на очной ставке с Костомаровым.

...Комиссия, сообразив вышеизложенные обстоятельства, положила производство о Чернышевском и Шелгунове отделить от общего дела и передать их судебному рассмотрению.

Соглашаясь с таковым заключением комиссии, я, со своей стороны, полагаю: дело о титулярном советнике Чернышевском, применяясь к 592 ст. 2 кн. XV т. Свода законов уголовных, препроводить к управляющему министерством юстиции для представления в правительственный сенат".

Далее Голицын предлагал: "Рядового Костомарова, содержащегося в настоящее время при III отделении, прикомандировать до минования в нем надобности по упомянутым делам к С.-Петербургскому батальону внутренней стражи, поручив его ближайшему надзору командира сего батальона". Царь на донесении Голицына написал: "Согласен"^*. Этим определился дальнейший путь судебного разбирательства дела Чернышевского.

^* (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, лл. 53-56.)

Несколько забегая вперед, заметим, что попытка А. Ф. Голицына обвинить Чернышевского в преступных сношениях с Герценом в конечном результате успеха не имела. Из частных сведений было известно, что в июне 1859 г. Чернышевский ездил в Лондон к Герцену. Этот факт зафиксирован в предварительном обвинении, поступившем в сенат. Однако стойкая позиция Чернышевского и отсутствие достоверных улик и вещественных доказательств свели на нет в этом случае усилия А. Ф. Голицына.

14 мая 1863 г. А. Ф. Голицын направил министру юстиции Д. Н. Замятнину следственные документы о Чернышевском вместе с сопроводительным письмом, написанным в полном соответствии с известным уже донесением царю от 5 мая. 16 мая Д. Н. Замятнин, повторив слово в слово текст сопроводительного письма А. Ф. Голицына, передал все материалы в сенат. Начался новый этап процесса. 27 мая 1863 г. Чернышевский впервые был вызван в сенат, где предстал перед судом в составе председателя М. Карниолин-Пинского и членов сенаторов А. Веневитинова, К. Венцеля, Б. Бера, Н. Лукаша и Д. Толстого.

1 июня 1863 г. сенат разрешил Чернышевскому представить дополнительные показания по каждому пункту обвинений, выдвинутых против него голицынской комиссией. Пользуясь этим, Чернышевский написал очень глубокий и юридически аргументированный разбор следственных документов, привлеченных к его делу. Чувствуя зыбкость улик и сомнительность обвинений, сенат, по всей видимости, обратился к голицынской комиссии и III отделению за новыми вещественными доказательствами и обличительными материалами. В результате в самом начале июля сенат получил через Д. Н. Замятнина две записки о литературной деятельности Чернышевского. Автором одной из них М. К. Лемке считает сотрудничавшего в III отделении журналиста Илью Арсеньева^*, а Ю. М. Стеклов - профессора Касторского^**. Вторая же записка была написана В. Костомаровым.

^* (См.: Лемке. Политические процессы, стр. 377.)

^** (См.: Ю. М. Стеклов. Николай Гаврилович Чернышевский. М., 1928, стр. 25.)

Известно, что слухи, о попытках правительства обвинить Чернышевского на основании литературной деятельности широко распространились вскоре после его ареста. Как было отмечено, об этом 5 октября 1862 г. сообщала родным Е. Н. Пыпина. 15 ноября 1862 г. В. Касаткин в письме из Женевы, передавая Герцену вести из России и сведения о первом допросе Н. А. Серно-Соловьевича, писал: "...судя по его письмам из крепости, для его и Чернышевского обвинения велено составить выдержки из их печатных произведений. Верно, уже и компилятора искусника подберут"^*. Но вскоре в "Колоколе" появились дополнительные сведения о процессе Чернышевского, полученные от неизвестного корреспондента. В заметке "Из Петербурга" сообщалось: "Чернышевского не допрашивали еще (это уже не 24 часа, а больше 2400 часов!)... Намерение Валуева составить обвинительный акт из статей этого замечательного публициста оставлено"^**. Достоверность этих сведений оказалась относительной. Через несколько месяцев записки о литературной деятельности Чернышевского стали фактом. Правда, господа сенаторы старались придать своим действиям видимость объективности и законности. Познакомившись с содержанием представленных III отделением записок "о частной жизни" Чернышевского и "о литературной его деятельности", сочли, что в них "не заключается фактов, могущих быть принятыми за основание к разрешению дела". Они постановили: "Бумаги сии, сообщенные секретно, не вносить в записку о Чернышевском составляемую, к чтению которой он имеет быть допущен". Но это постановление было лишь своеобразной уловкой, с помощью которой судьи оставляли Чернышевского в неведении. В дальнейшем же данные обеих записок вошли в текст приговора.

^* ("Литературное наследство", т. 41-42, стр. 53-54.)

^** ("Колокол", 1863, 1 января, л. 153, стр. 1274.)

Руководители III отделения, и в первую очередь Потапов, не ограничились изготовлением названных ранее "записок". Они помогли В. Костомарову сфабриковать еще один фальшивый документ - "письмо" Н. Г. Чернышевского некоему Алексею Николаевичу, которого отождествили с поэтом А. Н. Плещеевым. Этому "письму" суждено было стать последним документальным аргументом, подтверждающим "справедливость" обвинений В. Костомарова.

24 июля 1863 г. злополучное письмо было предъявлено в качестве серьезной улики Чернышевскому. "Карниолин-Пинский,- писал М. Лемке со слов А. Н. Пыпина,- начал с того, что бережно держал подложное письмо в своих руках и, поднеся его к глазам Н. Г., сказал с большою торжественностью: "Oculis non manibus..."^* Чернышевский решительно отверг свое авторство. Но, как и в случае с подложной карандашной запиской В. Костомарова, малограмотные сенатские писаря после сличения почерков признали письмо к "Алексею Николаевичу", написанным рукой Чернышевского^**. Вывод, к которому пришли сенатские чиновники, как убедительно показали экспертиза советских криминалистов и исследование Ю. М. Стеклова, не выдерживает никакой научной критики^***. Писаря действовали в соответствии с полученными указаниями, а сенат утвердил своим постановлением гнусную фальсификацию. Когда Чернышевский обратился с просьбой разрешить ему лично провести сличение почерков, то сенат (боясь разоблачения), "признал такое домогательство Чернышевского незаконным". Ловкий же и бессовестный мошенник В. Костомаров был за свои "труды" высочайше удостоен денежного вознаграждения. 5 августа 1863 г. министр финансов Рейтерн сообщал П. А. Валуеву: "Погубивший дирижера радикального оркестра завтра от 9 до 11 - веч<ера> может получить у Ф. Т. Ф.^**** 1000 р., если приготовит заранее расписку от имени матери своей Надежды Николаевны, которая, однако, как вам известно, по поставленному им условию не должна об этом знать. Будьте любезны принять на себя труд послать надежное извещение по известному вам адресу"^*****. Так подготовлялся заключительный акт процесса Чернышевского.

^* ("Смотрите, но не троньте..." (лат.))

^** (Много лет спустя А. Н. Плещеев поведал А. Н. Пыпину, что В. Костомаров "подделал под руку Ник<олая> Гавр<иловича> письмо к одному литератору, жившему в Москве, и представил это письмо в III отделение. Письмо было без конверта и, следовательно, без адреса. Литератор назывался "Алексей Николаевич". Так как в Москве других литераторов, носящих это имя, кроме меня, не оказалось, то у меня был сделан обыск, ири котором в моих бумагах ничего подозрительного не нашлось, и я оставлен был на свободе, но был вызван в Сенат в качестве "свидетеля..." (Письмо А. Н. Плещеева к А. Н. Пыпину от октября 1889 г.- Сб. "Чернышевский. Неизданные тексты, статьи, материалы, воспоминания". Саратов, 1926, стр. 157.) На допросе Плещеев все решительно отрицал и был отпущен. Но и на свободе он, зная царское правосудие, не переставал беспокоиться за свою дальнейшую судьбу. В его письме П. В. Анненкову от 18 октября 1863 г. читаем: "Мне удалось укатить в Москву на другой же день после того, как мы с вами виделись... Спешу поблагодарить вас за доброе участие, поблагодарить от всего сердца; и вместе с тем прошу вас - не откажитесь, по возможности, следить за ходом этого дела и сообщать мне от времени до времени все касающееся моей личности. Вы сделали бы мне огромное одолжение, если бы написали, что сказал Пинский на те вопросы, с которыми вы к нему обращались через кого-то!.. Как мне ни хорошо дома после моей трехнедельной паразитской жизни в Петербурге, но мысль, что меня ежечасно могут опять вытребовать, отравляет мое спокойствие. Пока не кончится это дело, я не могу быть уверенным, что меня оставят в Москве. А куда будет тяжело л грустно обречь свою бедную семью в каком-нибудь захолустье; и знать еще вдобавок, что все это ни за что ни про что". (ИРЛИ, ф. 7, д. 81, лл. 13-1З об.) Опасения А. Н. Плещеева оказались напрасными. "Ясно,- писал В. С. Соловьев,- что ни в III отделении, ни в Сенате,- подлинности... письма не верили". (Ю. М. Стеклов. Решенный вопрос.- "Красный архив", 1927, т. 6 (25), стр. 150.))

^*** (Ю. Стеклов. Решенный вопрос. (Экспертиза по делу Чернышевского.) - "Красный архив", 1927, т. 25 (6).)

^**** (Федор Тимофеевич Фан-дер-Флит - директор общей канцелярии министерства финансов.)

^***** (Лемке. Политические процессы, стр. 441-442. Но этим не исчерпывались милости правительства. 18 июня 1864 г. Долгоруков приказал: "В видах вознаграждения услуг рядового Костомарова, деньги, следовавшие от него за печатание его сочинений и за бумагу, купленную для этого издания, всего тысячу триста шестьдесят шесть рублей 35 коп. серебром принять на счет сумм III отделения". ("Процесс", стр. 105-106.))

13 августа 1863 г. Чернышевский приступил к чтению сенатской записки по своему делу, обязуясь окончить ознакомление с нею в указанный срок и "подать рукоприкладство". С большой ответственностью и, вероятно, с затаенной надеждой, отнесся Чернышевский к составлению замечаний на предъявленный ему обвинительный акт. Это была, по существу, его последняя возможность оправдаться. 25 сентября он представил в I отделение 5-го департамента сената тексты "рукоприкладства" и двух прошений. Бросается в глаза, с какой юридической обоснованностью и логической последовательностью отводит в них Чернышевский каждое обвинение, выдвинутое против него^*.

^* (9 июня 1864 г. в III отделение поступило агентурное донесение "О политической неблагонадежности обер-секретаря сената Сабурова, занимавшегося производством дел Чернышевского и Серно-Соловьевича". Документ этот интересен во многих отношениях. Вот его текст: "Совершенно случайно сделалось известным, что занимающийся в правительствующем сенате производством политических дел обер-секретарь (кажется, г. Сабуров) исполняет возложенную на него обязанность не только не в видах правительства, но в нарушение самой справедливости и вопреки узаконенного порядка с преднамеренной целью предоставить обвиняемому все способы путать дело, как ему угодно, и таким образом оправдываться, насколько можно, и ставить себя в положение человека, которого правительство притесняет без положительных данных к обвинению единственно в силу своей власти,- одним словом, представлять из себя мученика.

Нельзя не усмотреть в этом оригинальном наблюдении доли истины. Сопоставление агентурных данных с содержанием "рукоприкладства" и оправдательных замечаний Чернышевского, естественно, наводит на мысль, что последнему кто-то из сенатских чиновников помог, указав главные пункты будущего приговора. Таким образом, не исключается, что информация осведомителя III отделения в значительной степени верна, тем более, что сведения о П. А. Сабурове полностью соответствуют его биографии.)

Но и это очень квалифицированное и убедительное разоблачение судебного беззакония не возымело действия. Для пущей видимости правосудия допросили А. Н. Плещеева и отпустили с миром, провели еще одну очную ставку Чернышевского с Костомаровым. Но, по сути дела, судьба писателя-революционера была уже предрешена. Чернышевский понимал и чувствовал по ходу дела, что ему не избежать каторги. И тем не менее он до последнего дня пребывания в Алексеевском равелине сохранял удивительное самообладание и внешнее спокойствие. Чернышевский не позволил себе ни одного отступления от высоких принципов, ни одной унизительной просьбы.

О поразительной твердости его характера, присутствии духа и безграничной преданности революционному делу говорит титаническая литературная и научная работа, проведенная им в тюремном застенке. Она была своеобразной формой борьбы против самодержавия. За 678 дней своего заключения Чернышевский написал около 205 авторских листов различного текста. Среди литературных произведений этой поры особое место занимает роман "Что делать?", открывающий собой одну из наиболее ярких страниц в истории русской революционной беллетристики. В 1904 г. в беседе с Воровским Ленин сказал о романе Чернышевского "Что делать?": "Под его влиянием сотни людей делались революционерами. Он меня всего глубоко перепахал... Это вещь, которая дает заряд на всю жизнь"^*.

^* (Б. С. Рюриков. Ленин о Чернышевском и его романе "Что делать?"- "Вопросы литературы", 1957, № 8, стр. 132.)

Последний этап жалкой пародии суда над мужественным oборцом был явно форсирован. 5 февраля 1864 г. сенат вынес приговор: "Николая Чернышевского, 35 лет, за злоумышление к ниспровержению существующего порядка, за принятие мер к возмущению и за сочинение возмутительного воззвания к барским крестьянам и передачу оного для напечатания в видах распространения - лишить всех прав состояния и сослать в каторжную работу в рудниках на четырнадцать лет, а затем поселить в Сибири навсегда". 2 марта дело Чернышевского было передано на рассмотрение Государственного совета. 7 апреля совет утвердил приговор сената.

В тот же день на "Мнении Государственного совета" Александр II наложил резолюцию: "Быть по сему, но с тем, чтобы срок каторжной работы был сокращен наполовину". Так был завершен процесс Чернышевского, и грубая провокация росчерком русского царя оказалась возведенной в степень государственной законности.

19 мая 1864 г. на Мытнинской площади Петербурга состоялся постыдный обряд гражданской казни. В донесении жандармского полковника Дурново начальнику III отделения о казни сообщались чрезвычайно интересные факты. "По приказу вашего сиятельства сего числа в 6¹/₂ часов утра,- читаем у Дурново,- прибыл я на Мытнинскую площадь, где в 8 часов должен был быть объявлен публичный приговор государственному преступнику Чернышевскому. На площади я нашел, несмотря на раннее время и ненастную погоду, около 200 человек, ко времени же объявления приговора собралось от 2 до 2¹/₂ т. человек. В числе присутствующих были литераторы и сотрудники журналов, много студентов... Во время приведения приговора в исполнение должен был присутствовать священник, но его не было, ибо, как говорят, Чернышевский не изъявил на то согласие. При чтении приговора преступник стоял надменно, обращая взгляды на публику; в это время из толпы был брошен девицею Михаэлис букет цветов..."^*.

^* (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Н. Г. Чернышевского, стр. 331.)

Ценные сведения о поведении Чернышевского во время публичного объявления приговора и о настроении присутствовавших при этом сохранили воспоминания ряда очевидцев. Один из них, М. Сажин, писал: "Утро было хмурое, пасмурное. После довольно долгого ожидания... мы увидели, как на эшафот поднялся Н. Г. Чернышевский, в пальто с меховым воротником и в круглой шапке... Над затихшей площадью послышалось чтение приговора... Когда чтение кончилось, палач взял Чернышевского за плечо, подвел к столбу и просунул его руки в кольца цепей. Так, сложивши руки на груди, Чернышевский простоял у столба около четверти часа". Далее, как передает ход событий М. Сажин, "палач вынул руки Чернышевского из колец цепи, поставил его на середине помоста, быстро и грубо сорвал с него шапку, бросил ее на пол, а Чернышевского принудил встать на колени; затем взял шпагу, переломил ее над головою Н. Г. и обломки бросил в разные стороны. После этого Чернышевский встал на ноги, поднял свою шапку и надел на голову. Палачи подхватили его под руки и свели с эшафота. Через несколько мгновений карета, окруженная жандармами, выехала из каре. Публика бросилась за ней, но карета умчалась"^*.

^* (М. П. Сажин. О гражданской казни Н. Г. Чернышевского.- "Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников", т. 2, стр. 27.)

Другой очевидец, Ф. Волховский, отмечал в своих воспоминаниях, что во время гражданской казни Чернышевский оставался невозмутимо спокойным. После окончания чтения приговора "Чернышевского отвели от столба к середине эшафота и велели встать на колени. Эшафот был усыпан песком, который от не перестававшего ни на минуту дождя превратился в мокрую массу, так что Чернышевский должен был стать на пол прямо в грязь. Палач сорвал с Николая Гавриловича шапку и, став сзади, разломал над его головою шпагу - знак лишения всех прав состояния. Эта последняя процедура не производила уже такого тягостного впечатления, как привязывание к позорному столбу. Когда Николая Гавриловича привязывали, весь народ плакал..."^*. Попытка царизма унизить достоинство Чернышевского публичным надруганием позорно провалилась. С высоко поднятой головой прошел писатель-борец и через это мучительное испытание.

^* (Ф. Волховский. На Мытнинской площади.- "Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях современников", т. 2, стр. 35.)

20 мая 1864 г. в 10 часов пополудни Чернышевский в сопровождении жандармов был отправлен из Петербурга на каторгу в сибирские рудники. Прощаясь с родственниками, он сказал: "Как сначала я имел право говорить, так и теперь его имею, что против меня у них не было никаких оснований вести так дело"^*. Реакция не смогла сломить железную волю Чернышевского. Он уезжал в Сибирь с непреклонным намерением продолжать борьбу, глубоко уверенный в своих духовных силах.

^* (Сб. "Н. Г. Чернышевский. 1828-1928. Неизданные тексты, материалы и статьи". Саратов, 1928, стр. 316)

От Герцена до Кавелина

Процесс Чернышевского и расправа над ним царизма привлекли к себе особое внимание и вызвали живой отклик не только в России, но и за рубежом. Несмотря на то что следствие велось в глубокой тайне^*, все же некоторые сведения, минуя препоны, становились достоянием общественности. Первыми информаторами о ходе предварительного дознания явились родственники арестованного (А. Н. и Е. Н. Пыпины), а также лица, имевшие иногда допуск к Чернышевскому по редакционным делам. Кое-что намеками сообщалось в письмах арестанта из Петропавловской крепости.

^* (Современник событий Н. В. Рейнгардт писал по этому поводу: "Надо заметить, что дело Чернышевского было покрыто какой-то особой таинственностью; о всех других делах мы, молодежь, всегда были осведомлены, знали не только, в чем обвинялся каждый из арестованных, но и знали их показания, о Чернышевском же никто ничего не знал". ("Русская старина", 11905, № 2, стр. 456-457.) Мемуарист был прав в том отношении, что следственные показания Чернышевского правительство сумело сохранить в секрете.)

"Письма Николи,- сообщала Е. Н. Пыпина 18 декабря 1864 г. в Саратов,- приходят читать наши приятели, взвешивают каждое слово, каждую фразу"^*.

^* (Сб. "Н. Г. Чернышевский. 1828-1928. Неизданные тексты, материалы и статьи". Саратов, 1928, стр. 303.)

В условиях цензурно-полицейского террора 1862. г. выступления в защиту Чернышевского, казалось бы, совершенно исключались. И все же нашлись смелые люди, попытавшиеся помочь заключенному. В их числе были студенты Московского университета Гольц-Миллер, Петровский-Ильенко, Новиков, Сулин, Ященко, сами находившиеся под следствием, семнадцатилетняя гимназистка Любовь Коведяева, наивно предлагавшая свою жизнь за освобождение Чернышевского, "женщина-мать", выражавшая от имени "всех мужчин и женщин" сочувствие и благоговение к заключенному^*.

^* (М. Н. Гернет. История царской тюрьмы, т. 2. М., 1951, стр. 258-260. Как установлено в III отделении, письмо от имени "всех мужчин и: женщин" написала жена учителя А. Н. Моригеровского, человека, близкого Чернышевскому (ЦГАОР, ф. 109, 1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230:. ч. 26, литера "А", лл. 210-217).)

Не лишено основания предположение, что прокламация Н. Утина "К образованным классам" может рассматриваться в этом же плане, поскольку автор ее пытался привлечь внимание общественности к судьбе арестованных революционеров, и в первую очередь Чернышевского (хотя имена их не назывались), и тем самым оказать им поддержку. Н. Утин имел уже некоторый опыт в подобных делах. Напомним, что в ответ на ссылку профессора П. В. Павлова за эмоциональную речь "О тысячелетии России" Н. Утин и его единомышленники издали прокламацию. Обращаясь в ней к прогрессивной интеллигенции, они писали: "Профессор Павлов сослан в Ветлугу... И общество молчит! Или честных людей у нас нет; или не грозит каждому из нас опасность очутиться в какой-нибудь Ветлуге только за то, что человек не создан мерзавцем и идиотом, что правду Долгоруких и Валуевых человек считает ложью и развратом? Куда же идем мы? Позор и стыд, малодушие и трусость. И чего трусить? Всех не сошлют. Пусть выхватили Павлова, сослали Михайлова, собираются сослать еще нескольких - что же! Или уже нет людей им на смену?.. Протестуйте, подавайте адреса, жертвуйте деньги, придумывайте, что хотите, но не сидите сложа руки. Откликнитесь на наш призыв, покажите, что в России есть еще честные и энергичные люди"^*.

^* (Мих. Лемке. Очерки освободительного движения шестидесятых годов. СПб., 11.908, стр. 13.)

Прокламация "К образованным классам", появившаяся в начале сентября 1862 г., имела не только один и тот же адрес, но и была во многом созвучна по содержанию первому обращению к обществу. "Бешеная реакция правительства,- гласила вторая прокламация Н. Утина,- быстро подвинула его на пути своего падения... Теперь, значит, главный вопрос для всех классов состоит в том, сколько невинных жертв поглотит это правительство, обезумевшее от предчувствия своего падения. Желание напомнить образованным классам, что пока еще от них зависит способствовать более или менее лучшему исходу этого вопроса и заставляет нас снова взяться за станок... Мы достаточно долго молчали для того, чтобы нас не смели заподозрить в желании насильственно навязывать свои воззрения; теперь очередь за нами". Обвиняя образованное общество в "изумительном, ничем не оправданном легкомыслии", автор напоминает об известных фактах правительственного террора. "Появление "Молодой России", случайно столкнувшиеся с этим появлением пожары вызвали всеобщее смятение, при котором правительство нашло возможным воспользоваться вашим пагубным легковерием. Подкупные литературные органы правительства поспешили обвинить в гнусных поджигательствах образованную молодежь для того, чтобы вызвать против нее ненависть во всех слоях. И вы способны были поверить безобразной клевете, вы готовы были даже просить защиты у петербургского правительства от призраков, созданных испуганным воображением. И правительство поспешило высказать свое отеческое попечение о русских гражданах объявлением военного суда... Такое безотрадное положение вызывает один из двух вопросов образованным классам: или вы бесчувственны к интересам своей родины, к своей собственной безопасности? Или вы забыли, что такое петербургское правительство? Вся Россия объявлена на военном положении... ваши отцы, сыновья, братья томятся в казематах, ни один честный человек не может быть уверен, что его не схватят и не загубят в каторге… расстреляние в Варшаве офицеров и солдат (за номер "Великорусса", которому громко сочувствовала вся Россия) служит только предлогом к кровавой драме, которую намерено разыграть петербургское правительство...

В недавно прошедшем тот же гнетущий произвол, обман всех сословий со стороны правительства мнимым решением крестьянского вопроса, пролития невинной крови крестьян, побиение прикладами и штыками ваших братьев и сыновей - студентов, заточение их в казематы, гонение просвещения. В близком будущем тот же губительный мрак - обманы, подкупы, преследование всего честного... Честные люди не должны и не могут оставаться равнодушными зрителями такого неестественного положения! Опомнитесь! Помните, что правительство, .действующее таким образом, само ведет себя к бездне падения, но пусть же оно погибнет одно, не увлекая за собой все образованные классы. Мы, ваши братья, не можем быть против вас, но если вы будете на стороне правительства, то народ, грозное восстание которого близится, будет против вас и тем самым вы заставите быть против вас и нас,- не имеющих права и ни малейшего желания отстать от народа в минуту роковой борьбы"^*.

^* (ЦГИАЛ, ф. 1282, оп. I, 1862, ед. хр. 3, лл. 44-44 об.)

Обе прокламации содержат призыв к действию, нацеливают образованные классы на решительное выступление против правительственной реакции. Только в первом случае им рекомендуется проявить свою оппозицию путем подачи адресов и денежными пожертвованиями в пользу пострадавших, а во втором - поддержкой общественным мнением революционной демократии, выступающей на стороне народа. Хотя прокламация "К образованным классам", так же как и первое сочинение Н. Утина о П. В. Павлове, успеха не имела, она является свидетельством того, что революционное подполье искало средств добиться освобождения Чернышевского.

Общественная атмосфера осложнялась отсутствием достоверной информации о процессе Чернышевского. Об ожидавшей арестованного судьбе ходили самые противоречивые слухи. Вначале говорили, что для него все кончится благополучно и в худшем случае он понесет административное наказание. Но со временем радужные надежды рассеялись, чаще стали раздаваться тревожные голоса о возможном суровом приговоре:

В конце ноября 1863 г. в III отделение поступило агентурное донесение о слухах по делу Чернышевского и об отношении к ним в различных общественных кругах. Услышав печальные предположения относительно исхода процесса, значительная часть интеллигенции, сообщает осведомитель, выражает сожаление о Чернышевском, как о талантливом писателе и умном человеке. "Друзья его,- продолжает агент,- конечно, вне себя, хотя и ожидали этого исхода. Меньшинстве" же говорит: "поделом"^*. Небезынтересно отметить, что сведения о трагической развязке дела Чернышевского дошли до Н. Утина, находившегося за границей, еще до того, как приговор был подписан сенаторами. Уже 10 декабря 1863 г. в письме к Н. П. Огареву Н. Утин писал: "...Чернышевский! Чернышевский! Убили-таки!.. и отмстить нечем... В такие минуты особенно тяжело быть далеко на чужбине..."^**.

^* (Н. М. Чернышевская. Летопись жизни и деятельности Н, Г, Чернышевского, стр. 316.)

^** ("Литературное наследство", т. 62, стр. 635.)

Осуждение Чернышевского на семилетнюю каторгу и вечное поселение было действительно моральным и физическим убийством. Этот ужасный приговор превзошел самые худшие ожидания.

Отношение к царской расправе над Чернышевским явилось своеобразным показателем общественных настроений. Л. Ф. Пантелеев отмечал, что молодежь и студенты "с напряженным вниманием прислушивались к малейшим известиям о ходе его процесса и крайне скептически встретили приговор сената"^*. Наиболее ярким выразителем взглядов и чувств революционной демократии явился Герцен^**. Много лет спустя В. И. Ленин с особенным вниманием отнесся к статьям Герцена в защиту Чернышевского. Эти статьи резко отмежевали Герцена от либералов и показали единство революционных сил России^***.

^* (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 342.)

^** (См.: И. В. Порох. Герцен о процессе Чернышевского.- Сб. "Проблемы изучения Герцена". М., Изд. АН СССР, 1963, стр. 215-238.)

^*** (См.: В. И. Ленин, т. 21, стр. 259-260.)

В выступлениях Герцена и "Колокола" по делу Чернышевского можно выделить два этапа: первый из них охватывает период с 15 августа 1862 г.- дня опубликования в 141 листе "Колокола" сообщения об аресте Чернышевского - до 1 июня 1864 г., когда Герцен узнал о вынесенном узнику Алексеевского равелина приговоре. Второй этап начинается с 1 июня 1864 г. и завершается письмом Герцена к Огареву от 16 апреля 1869 г.- последним известным его высказыванием о Чернышевском.

Герцен в "Колоколе" первый печатно оповестил об аресте Чернышевского^*. В дальнейшем, публикуя в "Колоколе" информацию о ходе процесса, он не только привлекал к нему внимание общественности, но и при помощи своих русских корреспондентов старался тайное сделать явным. Боясь откровенным сочувствием повредить арестованному, Герцен не называл имени Чернышевского, хотя косвенно напоминал читателям о его тяжелом положении. Так, восхищаясь мужественным поведением узников Петропавловской крепости, он писал: "Человек, гонимый за свои мнения, за слово, снова гордо стоит перед судом; он за стеной чует сочувствие хора, он знает, что его слово жадно слушается, он знает, что его пример будет великою проповедью"^**. Разве можно усомниться, что эти строки относились и к Чернышевскому?

^* (22 августа 1862 г. в № 1 газеты "Весть", издававшейся Л. Блюммером в Берлине, было напечатано: "Из Петербурга нам пишут: здесь, слышно только одно слово - аресты, аресты и аресты, как несколько недель назад слышалось - пожары, пожары. Арестованы Чернышевский (по личному повелению государя), Писарев, Серно-Соловьевич, Благосветлов, Попов, Печаткин (Евгений) и др. За что арестовывают, решительно неизвестно. Относительно Чернышевского и Соловьевича говорят с перехваченном письме Герцена, в котором предлагалось печатать "Современник" в Лондоне. Но подобное предложение было публично заявлено в "Колоколе" и обвинительным пунктом, конечно, быть не может. Дело можно разъяснить проще: правительство наше, ежеминутно посылая громы Робеспьерам и Дантонам, само действует по их политике - не нравится ему журнал - оно закрывает или приостанавливает его безо всякой причины, хотя так называемые Suspension при предварительной цензуре никак немыслимы; не нравится ему человек - оно сажает его в каземат, ссылает в Сибирь. Ни о причинах ареста, ни об условиях его - речи и быть не может".)

^** (Герцен, т. XVII, стр. 109-110.)

Первый этап борьбы Герцена за освобождение Чернышевского заканчивается статьей "Новая фаза русской литературы". В ней высоко оцениваются литературные заслуги Чернышевского и подчеркивается его идейная связь с Белинским. В тексте имеется следующая фраза: "Серно-Соловьевич и Чернышевский, арестованные в середине 1862 г., в момент, когда мы пишем эти строки, томятся еще в казематах". В примечании Герцена к этой фразе говорится: "С тех пор, как мы написали эти строки, процесс Чернышевского, к несчастью, окончился. Его приговорили к семи годам каторжных работ и к вечной ссылке. Этот акт варварства, несправедливости, жестокости дает представление о либеральных и благожелательных настроениях нынешнего императора (1 июня 1864)"^*. Точная датировка Герценом примечания позволяет установить, когда издатель "Колокола" узнал о приговоре Чернышевскому. В Петербурге текст его был напечатан 8/20 мая 1864 г. в "Сенатских ведомостях". Следовательно, понадобилось десять дней, чтобы сведения дошли до Лондона.

^* (Герцен, т. XVIII, стр. 201.)

Основной целью выступления Герцена на первом этапе его борьбы за свободу Чернышевского являлось создание благоприятного для арестованного широкого общественного мнения. Как казалось редактору "Колокола", это должно было облегчить участь узника Алексеевского равелина. Пока Герцен умышленно замалчивал идейную близость к бывшему редактору "Современника", опасаясь осложнить откровенными признаниями положение подследственного.

Второй этап выступлений Герцена, посвященных самоотверженному борцу и мученику за народное дело, был начат 15 июня 1864 г. передовой статьей в 186 листе "Колокола", озаглавленной "Н. Г. Чернышевский". Герцен ответил на расправу и надругательства над Чернышевским страстным обличением реакционного политического строя России и подлого поведения большинства либералов. "Чернышевский,- писал издатель "Колокола",- осужден на семь лет каторжных работ и на вечное поселение. Да падет проклятием это безмерное злодейство на правительство, на общество, на подлую подкупную журналистику, которая накликала это гонение, раздула его из личностей"^*.

^* (Герцен, т. XVIII, стр. 244.)

Вскоре в 9 номере эмигрантского журнала "Европеец" за 1864 г., издававшемся Л. П. Блюммером в Дрездене, было написано: "Новая политическая жертва! По полученным известиям, от которых у каждого честного человека сердце обольется кровью, Н. Г. Чернышевский приговорен к каторжной тюрьме на продолжительный срок. В чем состоит его вина, за что он должен вытерпеть десятилетнюю каторгу - этого не знают сами судьи, руководившиеся в своем обвинительном приговоре только одним побудительным мотивом: необходимостью признать виновным человека, который имел слишком большое влияние на общество". Совершенно в духе Герцена писал князь-эмигрант П. В. Долгоруков: "Дело Чернышевского ляжет темным пятном на царствование Александра II..."^*.

^* (П. В. Долгоруков. Петербургские очерки. М., 1934, стр. 263.)

После гражданской казни Чернышевского Герцену уже не было никакой необходимости скрывать свою идейную близость с осужденным, и он громогласно заявил о том, что они "служили взаимным дополнением друг друга". "Колоколу" и Герцену принадлежит решающая роль в разоблачении провокационного характера следствия и суда по делу Чернышевского. Особое место в этом разоблачении занимает статья Н. Утина "Николай Гаврилович Чернышевский", опубликованная в 189 листе "Колокола" 15 сентября 1864 г. за подписью "Z".

Историю написания и появления этой важной статьи выясняет опубликованная в последние годы переписка Н. Утина с Огаревым. 9 июля 1864 г. в письме к соредактору "Колокола" Утин сообщал: "Из Питера все в один голос просят... чтоб начать разные статьи подробным рассказом о Чернышевском". Далее он сообщал: "...написал статью о Чернышевском для "Колокола" с весьма интересными подробностями..."^*. Однако выслал ее Утин в Лондон только 4 августа.

^* ("Литературное наследство", т. 62, стр. 664.)

Колокол

То, что в Петербурге ожидали появления в "Колоколе" статей о Чернышевском, вполне естественно. Дело его солидно обросло слухами. Любопытно, что незадолго до совершения гражданской казни в Петербурге уже распространялись сведения о закулисной стороне суда над Чернышевским. 14 мая 1864 г. один из агентов III отделения доносил: "По городу ходит описание процесса Чернышевского, мне показывал его Камбек^*; в нем нет ничего особенного, кроме только того, что в доносе на Чернышевского обвиняется Всеволод Костомаров, который будто бы подделал под руку Чернышевского письмо за границу, и что когда Чернышевский требовал при допросе сличения руки и доказывал, что по чернилам даже можно видеть, что письмо писано не два года назад, а еще недавно, но ему отказали в этом и обвинили единственно на основании ложных доносов Костомарова. Об этом мне говорил также и прикащик Кожанчикова"^**.

^* (Л. Л. Камбек - второразрядный журналист либерального толка, издававший в 1861-1862 гг. журнал "Петербургский вестник".)

^** (ЦГАОР, ф. 109, С-А, оп. 1, ед. хр. 248, лл. 1-1 об. В том же донесении сообщалось: "Книготорговец Штукин говорил мне, что в настоящее время фотографические карточки Чернышевского идут до того сильно, что он один продает до 100 штук в неделю и что они продают их смело, потому что их не обязывали подписками не продавать - как это было сделано в отношении портрета Михайлова", (л. 1 об).)

Герцен, собрав и напечатав различные документы о судебной провокации в деле Чернышевского, нанес царизму самый ощутимый удар.

Среди разоблачительных публикаций Герцена особое место занимает обнародование секретной "Сенатской записки". Узнав о ее существовании, Герцен через "Колокол" обратился с просьбой к тем, кто мог бы достать "этот исторический документ". Обращение Герцена возымело действие. Какой-то неизвестный корреспондент прислал в Лондон "Сенатскую записку", которая была напечатана 1 января 1865 г. в 193 листе "Колокола" под названием "Дело Н. Г. Чернышевского" и снабжена удивительно едкими примечаниями редакторов^*.

^* (Интересный разбор "Сенатской записки" содержится в дневниковых записях А. Ф. Кистяковского за 1879 г. См.: Н. П. Рудько. Н. Г. Чернышевский в воспоминаниях А. Ф. Кистяковского.- Сб. "Из истории общественной мысли и общественного движения в России". Саратов, 1964. Критический, хотя и очень своеобразный анализ этого документа, произведен А. Н. Пыпиным в "Записке по делу Н. Г. Чернышевского", представленной министру внутренних дел 18 февраля 1881 г. (См.: "Красный архив", 1927, т. 3 (22), стр. 216-293).)

Герцен знакомил с "делом" Чернышевского не только русских, но и европейских читателей. Издатель "Колокола" использовал для этой цели ряд европейских газет, куда направлял свои письма-статьи. "Колокол" явился основным источником, откуда и в России и в Европе черпались сведения о процессе Чернышевского и его дальнейшей судьбе^*.

^* ("Сенатская записка" была перепечатана в 1875 г. из "Колокола" М. Элпидиным в книге "Лессинг, его время, его жизнь и деятельность как самостоятельный раздел под названием "Суд над Чернышевским". В том же 1875 г. А. Тверитинов перепечатал из французского издания "Колокола" ("La Cloche") перевод "Сенатской записки" в книге "Основания политической экономии Милля с примечаниями Чернышевского". Отклики на книгу Тверитинова появились во французской, немецкой и итальянской прессе.)

В целом второй этап выступлений Герцена в защиту Чернышевского отличается значительной активностью. В течение двух с половиной лет, с 15 июня 1864 г. до 15 декабря -1866 г., в 24 листах "Колокола" из номера в номер печатались статьи и сообщения о Чернышевском. И после этого почти до самого последнего дня существования "Колокола" (лист 240 от 1 мая 1867 г.) имя Чернышевского постоянно появлялось на его страницах. Характерным для этих выступлений было разоблачение судебной провокации, резкое осуждение жестокой расправы над Чернышевским, откровенное признание своей идейной близости с ним, пропаганда его революционного дела, завершающаяся призывом к молодежи "шествовать той же стезею".

Всеобщее возмущение и гневный протест вызвал в лагере революционной демократии жестокий и юридически необоснованный приговор, вынесенный Чернышевскому. П. Г. Зайчневский, автор нашумевшей прокламации "Молодая Россия", который в это время находился в заключении, говорил, что "Чернышевского осудили на каторгу лишь по желанию министра юстиции..."^* Политически острее и более верно определил причины жестокого осуждения Чернышевского Н. В, Шелгунов. "Не судом, не за вину отправили Чернышевского в каторгу, а потом в Якутский край, в Вилюйск на поселение,- писал он,- а потому только, что боялись его слов, его влияния, как публициста и вождя, боялись в нем опасного писателя"^**.

^* (А. М. Воспоминания о П. Г. Зайчневском.- Исторический сб. "О минувшем", 1909, стр. 185.)

^** (Н. В. Шелгунов. Воспоминания. М.-П., 1923, стр. 28.)

Л. Ф. Пантелеев, повторяя широко распространенное мнение о том, что Чернышевский был осужден исключительно за литературную деятельность, отмечал огромный авторитет осужденного среди передовой молодежи России: "Революционно настроенная молодежь, даже не имея сколько-нибудь определенных обоснований и руководствуясь лишь каким-то инстинктом, никогда не хотела видеть в нем только кабинетного мыслителя. Для нее Чернышевский вместе с тем был и первым борцом, ставшим на тот крестный путь, по которому она сама неуклонно двигалась"^*.

^* (Л. Ф. Пантелеев. Воспоминания, стр. 535.)

Очень выразительно охарактеризовал П. А. Кропоткин отрицательные последствия ареста Чернышевского для духовной жизни столицы. Приехав в начале 70-х годов в Петербург, П. А. Кропоткин в беседе с поэтом А. Н. Майковым говорил: "Петербург сильно изменился с 1862 года, когда я оставил его... Я знал тот Петербург, чьим любимцем был Чернышевский. Но как же мне назвать город, который я нашел по возвращении? Может быть, Петербург кафешантанов и танцклассов, если только название "весь Петербург" может быть применен к высшим кругам общества..." Соглашаясь с Кропоткиным, Майков назвал Петербург начала 60-х годов "Петербургом Чернышевского"^*.

^* (Петр Кропоткин. Заметки революционера. М., 1925, стр. 181-182.)

Не обошла молчанием расправу царизма над Чернышевским и народническая пресса. В журнале "Набат" за 1879 г., издававшемся в Женеве П. Н. Ткачевым, в статье "Александр II Освободитель" было написано: "Самое крупное умственное убийство, самое позорное злодеяние Александра II - ссылка на каторгу Н. Г. Чернышевского. Правительство ясно почувствовало, что такого мощного бойца, как Чернышевский, трудно направить по тропиночке благочестия; ирония его была остра, как бритва, его трезвый ум не шел на компромиссы, его взгляды чересчур резко расходились с доморощенным дозволенным либерализмом. Нужно было расправиться сурово, по-азиатски, с личностью писателя, смеющего жить глубоко самостоятельно умственной жизнью!.."

По-иному отнеслась к результатам судилища над Чернышевским большая часть либеральной интеллигенции. Наиболее типичным для нее было поведение К. Д. Кавелина. Этот либеральный профессор, как считал В. И. Ленин, расправлялся бы с революционерами "всеми средствами", если бы он был у власти^*. Большинство либералов открыто заявило, что лучше быть на стороне правительства, чем выступать вместе с революционными демократами против него.

^* (В. И. Ленин, т. 5, стр. 33.)

Ярким свидетельством этих настроений служит письмо известного либерала В. П. Боткина к И. С. Тургеневу, написанное в 1865 г. В нем Боткин предельно ясно выразил отношение сторонников мирных реформ - умеренных либералов к правительству и революционной демократии. "В русской революционной партии сосредоточилось все, что есть гадкого, желчного и омерзительного в России и, прибавлю, слабоумного, когда эта партия выставляет во главе своей таких людей, как Чернышевский, Михайлов и все прочие,- нечего и рассуждать, на какую сторону становиться - на стороне ли мирных реформ или на стороне смут и волнений, лжи, легкомыслия и варварства"^*. Более откровеннее и циничнее трудно высказаться.

^* (В. П. Боткин и И. С. Тургенев. Неизданная переписка. 1859 - 1869 гг., М., 1930, стр. 222.)

Но были и среди либералов отдельные лица, которые по тем или иным соображениям неодобрительно отнеслись к осуждению Чернышевского. Сторонник буржуазного принципа неприкосновенности личности и соблюдения законности в 'Судопроизводстве известный историк С. М. Соловьев с раздражением говорил: "Что же это такое? - берут из общества одного из самых видных людей, писателя, который десять лет проповедовал на всю Россию известные взгляды с разрешения цензуры, имел громадное влияние, вел за собою чуть ли не все молодое поколение - такого человека в один прекрасный день без всякого ясного повода берут, сажают в тюрьму, держат года, никому ничего неизвестно, судят каким-то секретным судом совершенно некомпетентным, к которому ни один человек в России доверия и уважения иметь не может... и вот, наконец, общество извещается, что этот Чернышевский, которого оно знает только как писателя, ссылается на каторгу за политическое преступление, а о каком-нибудь доказательстве его преступности, о каком-нибудь определенном факте нет и помину"^*.

^* (Письма В. С. Соловьева, т. 1. СПб., 1908, стр. 273-274.)

В основном в том же ключе лишь с некоторыми вариациями звучит мотивировка критических замечаний А. В. Никитенко. Последнего беспокоит то обстоятельство, что приговор Чернышевскому произвел на образованное общество неблагоприятное впечатление и что правительство не смогло привести веских аргументов виновности осужденного. 21 мая 1864 г. А. В. Никитенко записал в дневнике любопытную беседу с сенатором Любощинским: "Я спрашивал у Любощинского, чтобы он, как сенатор, сказал мне: доказано ли юридически, что Чернышевский действительно виновен так, как его осудили? Он отвечал мне, что юридических доказательств не найдено, хотя, конечно, моральное убеждение против него совершенно. Как же, однако, осудили его? В Государственном совете некоторые из членов не находили достаточных улик и доказательств на приговорение его к тому, к чему он приговорен. Тогда В. А. Долгоруков показал им какие-то бумаги из III отделения - и члены вдруг перестали противоречить. Но что это за бумаги? Это тайна. Зачем же делать из них тайну, если в них заключаются точные доказательства вины Чернышевского? Жаль! потому что люди, даже вовсе не сочувствующие Чернышевскому, невольно склоняются к мысли, что с ним поступлено слишком строго; чтобы не сказать - жестоко. А теперь особенно такие впечатления не полезны для правительства. В приговоре, читанном публично во вторник, говорят, упомянут даже ряд статей в "Современнике", но тогда виновата цензура. Зачем она пропускала статьи, столь явно клонившиеся к ниспровержению существующего порядка? Словом, кажется, тут поступлено неосмотрительно"^*. Через несколько дней тот же Никитенко занес в дневник: "Многие сильно негодуют на правительство за Чернышевского. Как было осудить его, когда не было никаких юридических доказательств? Так говорят почти все, даже не красные. У правительства прибавилось достаточное количество врагов"^**.

^* (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 441.)

^** (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 441-442.)

Далеко не сочувствовавший демократическому движению известный поэт и драматург А. К. Толстой нашел гражданское мужество на вопрос Александра II о состоянии литературы, заявить: "Русская литература надела траур по поводу несправедливого осуждения Чернышевского". Не дав собеседнику закончить фразу, Александр II с раздражением сказал: "Прошу тебя, Толстой, никогда не напоминать мне о Чернышевском"^*.

^* ("Новое время", 1904, 23 ноября.)

Но все-таки среди либеральной интеллигенции преобладали настроения и взгляды, созвучные тем, которые высказали Кавелин и Боткин. Герцен справедливо упрекал славянофилов и в их лице вообще либералов за трусость и пресмыкательство перед правительством в больших политических событиях. "Благородное общество", как его иронически именовал Герцен, "называло увлекавшихся юношей зажигателями... рукоплескало ссылке Чернышевского, казням поляков"^*.

^* (Герцен, т. XVIII, стр. 371.)

Когда единомышленник и искренний почитатель Чернышевского П. Л. Лавров обратился к членам Литературного фонда с предложением "выдать денежное пособие Чернышевскому и ходатайствовать у правительства о пересмотре его дела, решенного будто бы незаконно и явно пристрастно", то не встретил поддержки^*. 6 марта 1865 г. А. В. Никитенко записал в дневнике: "Философ Лавров предлагал литературному фонду просить правительство о помиловании Чернышевского или о смягчении его участи. Фонд отказался ходатайствовать"^**. Это еще одно свидетельство того, что либералы на деле палец о палец не ударили, чтобы облегчить судьбу осужденного Чернышевского.

^* (Материал для биографии П. Л. Лаврова, вып. 1. П. 1921, стр. 87.)

^** (А. В. Никитенко. Дневник, т. 2, стр. 501.)

В. И. Ленин беспощадно изобличал либералов, которые "безучастно смотрели на гибель "революционеров из их среды под ударами самодержавного правительства"^*, "фарисейски умывали руки и оправдывали правительство"^**.

^* (В. И. Ленин, т. 4, стр. 259.)

^** (В. И. Ленин, т. 5, стр. 36.)

Процесс Чернышевского явился своеобразной проверкой сил прогресса и реакции после реформы 1861 г. Опираясь на открытую поддержку крепостников и на сочувствие либералов, правительство арестами Чернышевского, Н. А. Серно-Соловьевича и ряда других видных деятелей общественного движения перешло в решительное наступление против революционно-демократического лагеря. "Расправившись с людьми, способными не только болтать, но и бороться за свободу, правительство,- писал Ленин,- почувствовало себя достаточно крепким, чтобы вытеснить либералов и из тех скромных и второстепенных позиций, которые ими были заняты "с разрешения начальства"^*.

^* (В. И. Ленин. Курсив В. И. Ленина.)

Лишившись своих руководителей, революционная демократия оказалась неспособной организовать действенное выступление в защиту Чернышевского. Таким образом, соотношение борющихся сил России со второй половины 1862 г. явно определилось в пользу самодержавия. Преодолев в значительной степени "кризис верхов", правительство развязало себе руки в борьбе с польским национально-освободительным движением и массовым выступлением крестьянства в Белоруссии и Литве в 1863 г.

Но, несмотря на то что революционеры 61 года остались одиночками и потерпели, по-видимому, полное поражение, "именно они были великими деятелями той эпохи, и, чем дальше мы отходим от нее, тем яснее нам их величие..."^*.

^* (В. И. Ленин, т. 20, стр. 179.)

Свыше 20 лет провел Чернышевский в тюрьме, на Нерчинской каторге и на поселении в далекой Якутии. Александр II зорко следил за опасным "государственным преступником" и принял все меры к тому, чтобы создать ему самый тяжелый режим. Только через год после истечения срока каторги Чернышевского по приказу "царя-освободителя" перевели на поселение в глухой вилюйский острог. Начались долгие годы еще более мучительных моральных и физических испытаний, чем даже те, которые выпали на долю Чернышевского в Кадае или Александровском заводе. Там Чернышевский хоть имел возможность встречаться с товарищами по заключению. Вилюйск лишил его и этого общения. Оторванность от культурной жизни страны, полное одиночество, назойливый и унижающий личное достоинство жандармский надзор - вот на что обрек царизм "вилюйского узника". Ф. Энгельс с негодованием писал, что медленное убийство Чернышевского "долголетней ссылкой среди сибирских якутов навеки останется позорным пятном на памяти Александра II "освободителя"^*.

^* (К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 22, стр. 441.)

Трагическая судьба писателя-революционера потрясла Плеханова и Ленина. "В истории нашей литературы,- отмечал Плеханов,- очень мало встречается славных имен, не навлекших на себя преследования со стороны попечительного начальства. Но во всей истории этой литературы нет ничего трагичнее судьбы Н. Г. Чернышевского. Трудно даже представить себе, сколько тяжелых страданий гордо вынес этот литературный Прометей..."^* В. И. Ленин считал, что в крепостнической России нет примера, подобного судьбе Чернышевского^**.

^* (Г. В. Плеханов. Собр. соч., т. 6, стр. 376.)

^** (В. И. Ленин, т. 23, стр. 16.)

По словам Герцена, Чернышевский ушел на каторгу "с святой нераскаянностью". И это создало ему не ореол мученика, а немеркнущую славу несгибаемого борца!

Материалы следствия и суда над Чернышевским, хранившиеся в тайниках царских архивов, долгое время были для исследователей за семью печатями. Лишь в 1905 г. М. К. Лемке удалось получить к ним доступ. Но работы исследователя, в которых печатались неизвестные ранее архивные документы, подвергались жестоким цензурным гонениям. Поэтому первые дореволюционные публикации М. К. Лемке о деле Чернышевского сильно изуродованы^*.

^* (М. Лемке. За что арестовали Чернышевского? - "Былое", 1906, № 1. Его же. Дело Н. Г. Чернышевского (по изданным источникам). "Былое", 1906, № 3-5. В 1907 г. эта работа вошла в его книгу "Политические процессы М. И. Михайлова, Д. И. Писарева и Н. Г. Чернышевского".)

После Великой Октябрьской революции, открывшей архивы для научного использования, М. К. Лемке в тяжелых условиях гражданской войны, собирая материалы для комментариев к полному собранию сочинений А. И. Герцена, подготовил одновременно второе, дополненное, издание книги "Политические процессы 1860-х годов в России" (П., 1923), где центральное место занимало дело Чернышевского. Но несмотря на то, что М. К. Лемке очень широко использовал архивные источники в своих исследованиях, они, естественно, не могли заменить (да и автор к этому не стремился) сборника документов, отвечающего всем требованиям археографии.

Впервые материалы следствия и суда над Чернышевским были собраны воедино Н. А. Алексеевым и опубликованы в 1939 г. в юбилейном издании под названием "Процесс Н. Г. Чернышевского". Составитель его не только полностью воспроизвел тексты источников, использованных М. К. Лемке, но и включил в книгу свыше сорока новых документов. Работа Н. А. Алексеева обогатила специальную литературу сводной публикацией важнейших материалов по делу Чернышевского. Но, к сожалению, и это очень полезное издание имело целый ряд серьезных недостатков^*. Прежде всего это относится к текстовым погрешностям сборника. К тому же он не имеет археографических справок, комментариев, именного указателя. Материалы в сборнике группируются по разделам случайно, а поскольку в книге нет оглавления (sic!), то найти тот или иной документ весьма затруднительно. Сохраняя за собой значение первых публикаций, издания 1923 и 1939 гг. в настоящее время не могли не подвергнуться критическому пересмотру: текстологической проверке, документов, пополнению их новонайденными материалами и научному комментированию.

^* (См. рецензии: С. Борщевский. Процесс Н. Г. Чернышевского.- "Литературный критик", 1940, № 2; Б. Козьмин. Процесс Н. Г. Чернышевского.- "Литературное обозрение", 11940, № 8.)

Перед составителем книги "Дело Н. Г. Чернышевского" в первую очередь стояла задача исправить пробелы предшествующих публикаций. В новом сборнике документы выверены по архивным подлинникам, систематизированы по тематическому принципу, археографически описаны и прокомментированы.

Корпус документальных материалов, содержащих сведения о предыстории ареста, следствии и суде над Чернышевским, чрезвычайно обширен и многообразен. Основная часть его сосредоточена в Московском Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ЦГАОР) в фондах: III отделения (ф. 109), следственной комиссии под председательством А. Ф. Голицына (ф. 95) и Особого присутствия правительствующего сената (ф. 112). Исключительное значение среди многих документов имеет дело № 37, ф. 112, в котором находятся собственноручно написанные Чернышевским показания и другие подлинники, привлеченные в ходе следствия. Дело № 37 является важнейшим источником, отражающим ход судопроизводства над Чернышевским в сенате. На листы этого дела арестованный ссылался в своих позднейших показаниях и заявлениях. Ценнейший материал о судебном разбирательстве дела Чернышевского содержится также в делах № 38, 39, 40 того же 112 фонда. Здесь имеются автографы дополнительных показаний Чернышевского, подлинники сенатского определения и приговора, а также писарские копии "Обстоятельства дела" и многие другие документы.

Чрезвычайно интересны материалы III отделения (ф. 109). С осени 1861 г. имя Н. Г. Чернышевского постоянно упоминается в самых различных документах этого учреждения. О Чернышевском встречаем сведения в делах: В. Обручева (1 эксп., оп. 5, 1861, ед. хр. 196, чч. 1, 2, 3), М. Михайлова (I эксп., оп. 5, 1861, ед. хр. 284), Н. Серно-Соловьевича (1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 54), Г. Благосветлова (I эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 107), в доносе поручика Пушкарева (1 эксп., оп. 5, 1860, ед. хр. 289) и многих других документах. Но, естественно, наибольшую ценность представляют всеподданнейшие доклады Чрезвычайной следственной комиссии о Чернышевском (1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 10, литеры "А", "Б", "В"), находящиеся в III отделении, и специальные тома документов о писателе-революционере (1 эксп., оп. 5Г 1862, ед. хр. 230, ч. 26, тт. I-III). Они вместе со следственными материалами В. Костомарова (1 эксп., оп. 5, 1862, ед. хр. 230, ч. 175; ч. 176; ч. 176 литера "А") раскрывают закулисную провокационную сторону процесса. Любопытная характеристика положения России в 1861-1862 гг. дается во всеподданнейших отчетах и официальных докладах начальника III отделения царю (оп. 85, ед. хр. 26, 27).

Документы комиссии А. Ф. Голицына (ф. 95) содержат еженедельные отчеты Александру II о действиях инквизиционного комитета, в которых отражен ход следствия над Чернышевским (ед. хр. 1,ч. 1 и ед. хр. 8).

В Центральном государственном архиве литературы и искусства (ЦГАЛИ) в Москве оказались отколовшиеся каким-то образом от документов III отделения агентурные донесения, большая часть которых посвящена Чернышевскому (ф. 1, ед. хр. 534). В этом же архиве имеются подлинники писем Чернышевского к жене, царю, петербургскому военному генерал-губернатору А. А. Суворову (ф. 1, ед. хр. 536), задержанные III отделением.

В настоящем издании использованы документы коменданта С.-Петербургской крепости, хранящиеся в Центральном государственном архиве Ленинграда (ЦГИАЛ, ф. 1280, оп. 5, ед. хр. 104-108), личные фонды (Н. Белоголовый, Д. Милютин и др.) рукописного отдела Государственной библиотеки им. В. И. Ленина (РОЛБ) и ряда других архивохранилищ.

Обращение к подлинникам позволило внести свыше 300 крупных и мелких исправлении в тексты документов, опубликованных в книге "Процесс Н. Г. Чернышевского". В новом сборнике эти исправления (кроме текста прокламации "Барским крестьянам") специально не оговариваются. Об их характере и содержании можно судить на основании следующих примеров. В "Докладе шефа жандармов В. А. Долгорукова царю" (раздел I, док. 2 настоящего издания) после слов "...обстоятельствах недостаточным" пропущен целый абзац. Из текста сводной записки "Сведения III-го отделения о Н. Г. Чернышевском и других лицах" (раздел I, док. 60) выпал ряд слов. Кроме того, в нем вместо "заподозренные в распространении" было напечатано "заподозренные в преступлении"; вместо "он имел продолжительные совещания" - "он имел подозрительные свидания"; вместо "будет манифест о конституции в России" - "будет манифест и конституция в России". В "Дополнительном показании Чернышевского сенату" (раздел IV, док. 6) отсутствует фраза: "Я печатно выражался о Герцене оскорбительным для него образом". В строке: "перепечатывать понятные для простого народа..." выпало слово "понятные". В тексте: "для прогулки по комнате и не выходил в сад..." выделенные курсивом слова пропущены. В документе "На чем основано обвинение" (раздел IV, док. 11) нет важного предложения: "В литературном кругу Чернышевский утратил сочувствие к нему, и в нем говорили, что беспорядки в городе произведены молодежью вследствие идей, развитых партией Чернышевского". В "Допросе Чернышевского" от 23 июля 1863 г. в ответе на 14 вопрос вместо: "Это письмо не мое, потому не могу объяснить смысла этих его мест", было напечатано: "Не знаю, потому что письмо не мое". В "Прошении Чернышевского" (раздел IV, док. 28) из текста выпала фраза: "Она важна для интересов самого правительства". В том же документе вместо: "не объяснена процессами или фактами" было напечатано: "не объяснена самими фактами..." и т. д.

В результате изучения почерков удалось установить, кому принадлежат те или иные замечания и резолюции, сделанные на официальных документах III отделения царем и Суворовым. Таким образом, исправлены ошибочные атрибуции, содержащиеся в книге "Процесс Н. Г. Чернышевского", и одновременно внесены существенные коррективы в текст самих пометок. В сборнике "Дело Чернышевского" впервые публикуется ряд новых документов.

В основу композиции книги, как отмечалось, положен тематический принцип. В сборнике четыре раздела: 1) История ареста. 2) Следствие. Провокация В. Костомарова. 3) Борьба за свободу. 4) Суд и приговор. Такое расположение материала позволяет последовательно проследить всю историю дела Чернышевского. Документы, не имеющие прямого отношения к судопроизводству, но дополняющие его своими общественно-политическими характеристиками, а также фактическими деталями, эмоциональными оценками, выделены в приложение.

Документы и комментарии к ним пронумерованы по разделам. Пояснение личных имен (за некоторым исключением) дается в специальном указателе. Замечания и резолюции, являющиеся составной частью самих документов, печатаются в подстрочных примечаниях. Для каждого документа указываются архивное местонахождение и первая публикация. Название документов максимально приближено к подлинникам. Соответственно источникам в печатном тексте подчеркивания даются курсивом, а особые выделения - полужирным шрифтом. Каждый документ поименован в оглавлении, и указаны страницы его расположения. Названия часто цитируемых изданий полностью приводятся только в первом случае. По техническим причинам вместо буквы "ять" печатается е (п/ж). В работе над книгой принимал участие С. М. Касович. Текст и комментарии к прокламации "Барским крестьянам от их доброжелателей поклон" подготовлены С. А. Рейсером. Статья Шарля де Мазада переведена В. А. Слободчиковым. Именной указатель составлен В. И. Порохом.